Про внутренний диалог

Однажды я пошла на премьеру «Нелюбви» Андрея Звягинцева в кинотеатр «Октябрь». После показа была обещана дискуссия с режиссером – и я впервые увидела, как весь полуторатысячный зал «Октября» после финальных титров не потянулся к выходу, а остался сидеть, чтобы послушать режиссера.

Я тоже осталась – и все два часа дискуссии думала, что было бы хорошо посмотреть, как этот режиссер работает, чтобы у него получалось такое кино. В частности – как он работает со сценарием.

Теперь это могут все: вышла книга «Сценарии кинофильмов Андрея Звягинцева» с режиссерскими пометками на полях текстов (https://www.alpinabook.ru/catalog/book-593802/).

Эти пометки – интересная история. В них, разумеется, виден и стиль Звягинцева, и ход его режиссерской мысли, и то, как написанный кем-то текст превращается в кино, которое соберет все главные фестивальные призы и надолго застрянет в головах даже у тех, кому не понравится. Но самое ценное не это.

Самое ценное - что в этих пометках видны вопросы к самому себе. И еще - огромные сомнения в собственном видении истории.

Эти вопросы и сомнения знакомы любому сценаристу. Так вот, у режиссера Звягинцева они не просто тоже есть, а еще и сформулированы похожим образом. «Может быть, Арчил полезет? Давид останется внизу»; «Листает фотографии в телефоне. Видео?!!!»; «М.б., на заброшенном корабле Давид закинул блесну и клюнула рыбина (??)».

Ни меня, ни моих коллег, ни тем более Звягинцева никто никогда не учил писать черновики. Всех всегда учат работать набело. Тем не менее все мы используем этот код: «может», «м.б.», двойные знаки вопроса (я использую тройные). Значит, это не уникальный инструмент звягинцевской мысли, а то, как в принципе работает голова у человека, складывающего историю для кино (или даже историю в принципе).

И вот что меня занимает в связи с этим. Все эти вопросы - «может, сделать так? или лучше этак?», весь этот бесконечный сомневающийся диалог – он вообще-то с кем?

Кого я спрашиваю, когда пишу у себя в черновиках эти вопросы и предложения, идиотские и не очень? Иногда мне кажется, что редактора. Не внутреннего, нет; вполне внешнего и определенного редактора того проекта, над которым работаю. Более того, иногда я даже пишу ему в личку – мол, не могу придумать нормального убийства, надо обсудить сюжетную линию.

Поскольку мой редактор – человек умный, он отвечает, что в данный момент находится у постели больной бабушки, в запое или на Северном полюсе, - словом, ужасно занят до конца следующей недели.

Делать нечего: я сижу и жду конца следующей недели. Но, поскольку дедлайн близко, все-таки немножечко подумываю и про убийство. И еще немножечко подумываю. И еще – до тех пор, пока к концу следующей недели меня вдруг не осеняет. (Не люблю я это слово, но что делать, если именно это и происходит?). Когда редактор, наконец, пишет мне, что сможет созвониться через два часа, я отвечаю, что уже сама все придумала.

Но иногда такого редактора у меня нет. Например, с романом. А понять, в правильном ли направлении движется моя мысль, необходимо.

Тогда я иду к мужу. (А до него ходила к друзьям, к отцу, к таксистам, к случайным знакомым в баре и даже к кошке подруги, с которой меня попросили посидеть, пока подруга была в отъезде.) Я пересказываю мужу сюжет, который у меня есть, и жду его реакции. Он, конечно, любит меня, но на пересказанный сюжет всегда реагирует как честный зритель/читатель. И я иду все переделывать.

Но иногда у меня даже нет толком сюжета, чтобы пересказать его мужу. А вопросы к этому сюжету уже есть. Герой – мальчик или девочка? А может, трансгендер? На машине он/а/о приезжает или на коньках? А может, приползает на брюхе после ссоры? С кем была ссора – с мальчиком или девочкой? А может, с трансгендером – из-за того, что он приехал на коньках, когда должен был – на машине? И есть ли брюхо у того существа, которое теперь герой???...

...В такие моменты очень хочется, чтобы кто-то другой – гораздо более умный, а главное, талантливый – сделал этот выбор за тебя. Потому что уж он-то наверняка выберет то, что правильно. А ты – всего лишь то, что смог придумать.

Но такого существа нет – потому что на самом деле никто, к сожалению, не знает мою ненаписанную историю лучше меня. Ни муж, ни редактор, ни даже тот более лучший я, к которому я-похуже взываю в черновиках. И вот это и есть самое страшное в нашей работе.

Кстати, представляя книгу сценариев на московской ярмарке «Нон-фикшн», Звягинцев об этом и говорил. Что в режиссуре самое трудное – это быть собой, таким, каким именно ты в принципе способен быть.

Не меньше – но и никак не больше, хоть ты тресни. Ровно с себя размером.