Про лотерею с идеями

Считается, что лучшие сценарии получаются из желания авторов изменить мир. Сценарист находит в окружающем мире какую-то идею, концепцию или ценность, с которой он не согласен, - и ожесточенно спорит с большинством, которое эту идею, концепцию или ценность разделяет.

Итогом этого спора – если сценарист его выиграл, - становится офигение, восхищение и благодарность аудитории, которая таким образом узнала о жизни что-то новое.

Чем более популярна в современном обществе идея, тем эмоциональнее и острее получается история, в которой эту идею разоблачают. Если все и так давно согласились, что есть христианских младенцев нехорошо, вряд ли стоит снимать фильм о вреде пожирания христианских младенцев: ничего нового этот фильм никому не расскажет.

Казалось бы, вот оно, счастье. Сценаристы, в большинстве своем, мизантропы и много с чем не согласны. Они могут хоть каждый день оглядываться вокруг, выбирать, что именно в устройстве окружающего мира раздражает их сегодня, и писать свое оскароносное «How dare you!».

Но вот беда: мир состоит из живых людей (это раздражает) и к тому же непрерывно меняется (это раздражает еще больше). Более того, мир меняется быстрее, чем пишутся и производятся истории. И вот ты уже потратил полгода жизни на то, чтобы в художественной форме доказать человечеству, что оно неправильно живет, - но твой проект до сих пор в стадии разработки, а человечество уже налетело башкой на фонарный столб и само все осознало.

Простой пример. Думаю, у каждого второго сценариста есть в загашнике история про постапокалипсис и выживание в полной изоляции. Есть такая история и у меня – причем придумала я ее лет пять назад, но расписать ее хотя бы в заявку у меня так и не дошли руки.

Когда я только придумала эту историю, она казалась мне прикольной фантастикой в интересном сеттинге. Сейчас я вижу, как мир меняется – причем ровно так, как в начале моей истории. Если бы она вышла сейчас, она попала бы точно в новейшие наши страхи – и, возможно, стала бы хитом. Но даже если я сейчас все брошу и стану писать ее со скоростью взбесившейся печатной машинки, выйдет она не раньше, чем года через три. И в мире 2023 года, о котором сейчас и подумать страшно, она уже будет смотреться не свежо и дерзко, а в лучшем случае старомодно.

Могла ли я знать пять лет назад, какую из придуманных мной историй нужно расписывать в первую очередь? Нет, и никто не мог. Сценарист всегда либо угадывает такие вещи и успевает (как Роман Кантор с сериалом «Эпидемия. Вонгозеро», вышедшим аккурат перед первым новостями из Уханя), либо нет. Причем понять, угадал ты или не угадал, можно только постфактум.

Я работаю медленно и мало. Медленно – потому что качественно. Мало – потому что не разрабатываю сразу все проекты, которые у меня есть, а выстраиваю их в очередь и многое откладываю на потом. Поэтому я все время вижу, как идеи, которые я придумала три, пять, семь лет назад, но так и не собралась расписать, либо реализует кто-то другой (очень часто – в Штатах), либо они на глазах оживают и становятся реальностью прямо в окружающем мире.

С одной стороны, это, конечно, лестно. Значит, я как сценарист не в маразме, а наоборот, проницаю своим интеллектом законы мироустройства и нахожусь «в струе». С другой стороны, это грустно, потому что как сценарист я все время не успеваю за собственной головой.

Но все-таки это воодушевляет. Значит, существует некое общее поле идей. И даже те из них, которые я придумаю, но не успею или не смогу расписать, все равно каким-то образом проявятся в окружающем мире. Если они, конечно, стоящие.