Про преподавание

Одна из самых распространенных практик среди творческих специалистов – преподавать кому-нибудь свое собственное мастерство. Например, в США и Европе это целая индустрия: писатели и поэты получают зарплаты в вузах, читая курсы по creative writing, а пишут и выпускают книги, что называется, на сдачу. То есть почти бесплатно.

У сценаристов – особенно русскоязычных – тоже так принято. И раньше я считала все это своего рода творческой пирамидой: ты выучился писать сценарии – и теперь за деньги учишь людей писать сценарии, чтобы они, когда выучатся, тоже смогли за деньги учить людей писать сценарии. (Возникает вопрос: а сценарии-то писать кто будет?)

Но теперь – уже много лет – я сама преподаю сценарное мастерство. И думаю, что дело тут вовсе не в пирамиде.

Сценарист – если он хороший и творчески развивается – читает много сценариев. Но – только хорошие. Снятые, награжденные, опубликованные.

По таким сценариям трудно чему-нибудь научиться – только обозначить самому себе планку. Причем в большинстве случаев – труднодостижимую.

По-настоящему учат только плохие сценарии. В идеале – плохие сценарии, которые ты сам руками докручиваешь.

Но где же их взять?

Можно, конечно, заняться сценарным докторингом. Но это мучительно и совершенно безблагодатно – в смысле денег, сроков, да и самих историй. В докторинг ведь попадают сценарии, которые криво написаны и не менее криво придуманы, но времени для того, чтобы их перепридумать, нет: съемки завтра.

Поэтому профессиональный сценарный доктор всегда делает одно и то же: ляпает на дефективную драматургическую конструкцию пару заплат в виде переписанных поприличнее диалогов. И это выходит в свет, хотя уже на площадке ясно, что диалоги не держатся в сцене и облезают с сырой истории, как плохо положенная штукатурка (простите, у нас уже две недели идет ремонт).

Поэтому в докторинге трудно чему-нибудь научиться – просто некогда. Да и сколько сценариев можно надокторить, скажем, за год?

А вот преподавание дает тебе доступ к десяткам сырых историй на стадии их задумки. И ты все их додумываешь одновременно – по три-четыре часа в неделю, плюс еще время на прочитать-подумать.

Но самое классное: додумываешь-то ты, а докручивают – то есть пишут и мучаются за ноутбуком – твои студенты! А ты только читаешь разные драфты, смотришь на эволюцию истории целиком – и делаешь выводы, подмечая: вот тут персонажа добавить, а вон там мизансцену бы докрутить.

Это гораздо легче, чем придумывать и писать свою собственную историю с нуля: меньше ответственности – и гораздо больше креатива. Преподаватель, в отличие от сценариста (и, собственно, от будущего сценариста, то есть студента) никогда не работает «от нуля». У него уже есть черновик – тот самый, выстраданный студентом.

Если студент хорош – а мои студенты, по счастью, хороши и талантливы, – то преподавателю остается додумать те самые пять процентов, которые из нормальной рабочей истории делают замечательный оригинальный фильм. То есть то, что сценарист додумывает после десятого драфта, на второй год девелопмента – если он за это время не выгорел, не разосрался с продюсерами и не был уволен с проекта за срыв дедлайнов.

В общем, преподавателю хорошо: историю за него уже кто-то придумал. И все, что ему нужно сделать, – это увидеть потенциал и направить энергию автора в нужное русло.

Это дает тебе опыт и накачивает творческую мышцу, как ни одно другое сценарное упражнение. За годы работы в вузах и творческих мастерских я стала гораздо более сильным автором, чем была до того, как стала преподавать, – потому, что успела подумать над сотнями разных историй: в разных жанрах, сеттингах и даже на разных языках.

Написала бы я за это же время столько сама? Смешно даже спрашивать.

Разумеется, все эти студенческие истории – не мои. Но я очень вдумчиво работала над каждой из них – прогоняя через себя, разбирала их по кирпичикам и собирала заново, переписывала сцены и диалоги...

...То есть, конечно, я их не переписывала. А предлагала студентам разные варианты – сюжетных ходов, мизансцен, реплик. Иногда они соглашались с этими предложениями. Иногда отказывались – и делали хуже. А иногда придумывали совсем другое – и гораздо лучше, чем мне приходило в голову.

Но в моей голове все равно продолжалась история, которую я начала придумывать на основе студенческого материала. И эта история – доработанная, докрученная – всякий раз была замечательной. (Не потому, что я такой гениальный придумщик, а потому что почти любая история замечательная, пока она существует в голове как идея, а не в файле как первый – третий – десятый драфт.)

Эту историю – и сотни других таких же – я как преподаватель всегда могу досмотреть до конца и получить удовольствие. Даже если ее в таком виде никто не напишет и уж тем более не снимет.

…Звучит так, будто преподаватели должны бы еще и приплачивать за такую удивительную возможность. Но тс-с-с! – не будем подавать никому идей. А то кто же станет платить нам за то, что мы совершенствуемся в мастерстве, которое сами преподаем?

#студенты #разработка #докторинг #преподавание

Про недобитый сценарий

Каждый год весной, когда тает снег и появляются первые хиленькие подснежники, начинается сезон сценарного докторинга. Мне и моим коллегам предлагают переписать чужие сценарии – под съемки, которые уже вот-вот, через пару месяцев.

Очень часто предложения эти звучат заманчиво: история интересная и крутая, но вот отношения главных героев в сценарии не сложились.

Это значит, что сценарий [вероятно] совсем не плох. Просто продюсер или, чаще всего, режиссер не согласны с чем-нибудь эфемерным в том, как именно он написан. Например, с жанром. Или с атмосферой. Или с мотивацией второстепенного персонажа.

Кажется, что это решается косметическим переписыванием пары сцен. Буквально вот тут подправим – и еще вот тут. И вот здесь еще тогда придется. Добавим шуток, убавим шуток. Усмешним, устрашним. Нагоним саспенса.

Но не тут-то было.

Если режиссер получает под съемки сценарий, с которым не соглашается и начинает бороться, на экране это всегда заметно. Даже если в результате этой борьбы сценарий потерпел сокрушительное поражение, и от него остались рожки да ножки (полторы сцены и парочка диалогов). Эти рожки и ножки, а вернее, их окровавленные культи будут торчать наружу из всех щелей и застрянут в горле у зрителя. Потому что они – буквально – из другой истории. Не той, которую хотел и снял режиссер.

Я видела это много раз – и со своими сценариями, и с чужими. Особенно там, где речь идет о не очень важных вещах вроде интонации и атмосферы.

Однажды мои студенты решили снимать драмеди. Сценарист с режиссером были родом из близких стран, любили одно и то же кино и в целом очень дружили. Но в слове «драмеди» для режиссера наиболее интересным было «дра», а сценарист напирал на «меди».

В результате сценарист написал хороший смешной сценарий, по которому режиссер снял неплохую психологическую драму – ценой дружбы со сценаристом, своего психического здоровья и страданий всей съемочной группы.

Как так вышло? Очень просто.

Для начала режиссер попытался драматически замотивировать действия персонажей, которые в рамках «меди» должны быть абсурдными, чтобы быть смешными. Как если бы кто-нибудь взял сценарий «Друзей» и снял пилотную серию как серьезную драму о поколении двадцатилетних.

Думаете, получился бы тоскливый артхаус? Если бы. Получилась бы драма о поколении двадцатилетних, из которой торчат окровавленные обрубки недобитой комедии.

Потому что все эти эфемерные штуки вроде мотивации персонажей, поджанра и интонации не расписаны в конкретных сценах и диалогах, которые можно переписать. Они создаются уровнем выше – в самой структуре истории. В том, кто ее главный герой и какие у него внутренние задачи.

Структура же, в свою очередь, отражается в каждом слове, написанном в драфте, с которым сражается режиссер. И если хоть на одной странице нового драфта осталось хоть одно слово от старого, то и призрак старого поджанра и интонации там тоже есть – и он периодически подвывает.

Поджанр, интонация, атмосфера – они в том, что именно сценарист видел, когда писал. Быстро или медленно герои ходят по коридору. Громко или тихо они говорят. Перебивают друг друга – или дослушивают до конца.

На странице сценария это не всегда обозначено прямо – потому что такие обозначения всё равно все игнорируют. Но если сценарий написан хорошо, они все равно читаются. Потому что история – это паззл, и ее кусочки входят друг в друга так, как задумано автором, и никак иначе. А если кому-то надо, чтобы они входили иначе, то нужны другие кусочки. С другими вырезами и выступами.

Так что со сценариями лучше не воевать, а дружить. И не браться за то, что снимать не хочется, в надежде тут изменить и вон там подправить.

Плохой сценарий, конечно, можно и изменить, и подправить (хотя проще написать рядом другой, хороший). А вот хорошо написанные сценарии умеют себя защищать.

Они тоже в конце концов умирают на съемочной площадке. Но оставляют в своих убийцах когти, зубы и обломки острых рогов.

А те потом воспаляются и болят.

#докторинг #режиссер #структура #интонация@screenspiration

Про горящие глаза

Терпеть не могу эту расхожую фразу, и уже писала о том, как вредна она в кинопроизводстве. Но приходится все же признать: есть одна область работы, в которой без горящих глаз, увы, никуда. И это – сценарный докторинг.

Только есть нюанс. Глаза должны гореть не у «доктора», а у того, с кем этот доктор работает. И гореть они должны не все время с утра до вечера (и даже не все время четырехчасового зума), а только тогда, когда доктор говорит что-то стоящее и по-настоящему полезное для истории.

Это я поняла – вернее, увидела – на собственном опыте.

В последнее время мне часто предлагают сценарный докторинг. Да и со студентами, будем честны, я занимаюсь тем же, особенно если студенты приносят мне обломки сценария, который они попытались три раза переписать в разных жанрах, зашли в тупик и переругались всей своей студенческой съемочной группой.

Обычно сессию докторинга я начинаю с просьбы к авторам текста: расскажите мне о проекте. (Студентов еще полезно просить пересказать своими словами сюжет – удивительно, насколько более связным получается такой пересказ по сравнению со сценарными обломками.)

Мне это нужно не потому, что я прочитала сценарий наискосок и не очень помню, что там куда. А для того, чтобы понять, в какой стадии находится разработка, и какие советы и комментарии имеет смысл дать именно на этой стадии, чтобы не развалить историю еще больше.

То есть докторинг – во всяком случае, в моем понимании – это не переписывание, а именно разговор.

В отечественной индустрии так было не всегда. Я помню времена, когда сценарный докторинг предполагал, что ты приходишь на проект и все переписываешь к чертовой матери. Мне самой не раз предлагали «подокторить сценарий к съемкам», что было элегантным эвфемизмом для «прочитать восемь серий трэша, взять оттуда основную идею, все в ней перепридумать, кроме имен персонажей, и написать новые восемь серий через неделю, когда у нас на проекте мотор».

Но вообще-то докторинг предполагает взаимодействие не с текстом, а с человеком, который этот текст написал. Он, как психотерапия – попытка понять, что этот человек хочет сказать своим текстом, и помочь ему сказать именно это, а не тридцать пять сторонних вещей.

И есть очень четкий сигнал, когда это вдруг получается: эти самые горящие глаза у автора текста. Когда «докторские» предложения встречают не вежливую улыбку, а искренний интерес, и человек начинает додумывать эти предложения уже сам, по собственному вдохновению.

По-хорошему, от сценарного доктора только это и нужно: вдохновить автора текста на еще одну (сотую) попытку переписывания. Дать ему идею, которая окажется близкой, понятной и завораживающей. А все остальное – просто стремление въехать в титры чужого проекта на белом коне.

Так что «горящие глаза» – это не признак того, что сценарист готов сгореть на работе за три рубля. А индикатор того, что сценарный доктор говорит не полную ерунду, а что-то полезное для проекта. И ориентироваться на этот индикатор должен не автор, не продюсер, а именно сам этот доктор. Это его задача – сделать так, чтобы у «пациента» загорелись глаза.

А дальше уже «пациент» сам сделает все остальное.

#докторинг #разработка #горящиеглаза