Про длину сцены

Иногда (очень часто) сценарист в качестве комментария от заказчика получает: «Сцена такая-то слишком длинная. Надо ее сократить».

Просить сокращений особенно любят режиссеры. Им все на свете кажется слишком длинным; получив сценарий, они мысленно умножают количество строк в диалоге на количество дублей, время на перестановку, туман, ветер, дождь, слякоть и общий идиотизм участников съемочной группы, а потом делят все получившееся на четыре минуты дневной выработки – и итоговая дробь их, мягко говоря, не радует.

Что делает сценарист, получив от режиссера (продюсера или редактора) комментарий с призывом сократить сцену?

Плачет, и вырезает примерно треть. Потом пьет, снова плачет, материт режиссера (продюсера и редактора) – и подрезает концы абзацев в ремарках так, чтобы визуально ушло еще три-четыре строчки.

А что должен делать сценарист, получив этот комментарий?

Для начала – думать.

Когда такой комментарий получаю я или мои студенты (не от меня), я первым делом вспоминаю про «Социальную сеть» Дэвида Финчера/Аарона Соркина. В особенности – открывающий диалог между Цукербергом и его вот-вот уже бывшей девушкой Эрикой.

В сценарии эта сцена для приличия разбита на полторы (половинка – это кусок разговора в самом начале, несколько реплик на черном фоне от «FROM THE BLACK WE HEAR» до «FADE IN»). Но вообще-то это полностью диалоговая сцена на восемь с половиной страниц, с которой начинается оскароносный сценарий к одному из самых успешных фильмов в карьере Финчера, да и Соркина тоже.

Длинная ли она?

В абсолютных числах – да безусловно. Нас всех учили, что в сценарии просто не может быть диалога на восемь страниц. Особенно в самом начале.

Но в сценарном деле все важное опирается на теорию относительности.

Для зрителя эта сцена пролетает мгновенно, как тизер. Ощущение, что там хоп-хоп-хоп – и все завертелось. Конфликт завязался, развился и бомбанул.

По уровню напряжения это почти что экшн-сцена ограбления банка, просто решенная диалогом. Десять секунд назад персонажи еще мирно сидели в машине у входа в здание, а тут вдруг надели маски, взяли стволы, вбежали – бам! бам! – всех постреляли, те тоже в ответ постреляли, кто-то взорвал хранилище, – и через минуту у нас восемь трупов, пятнадцать раненных, груда развалин и гоночный автомобиль, по встречке удирающий от полицейского вертолета.

Отчасти такое ощущение складывается потому, что Цукерберг – персонаж Джесси Айзенберга – в этой сцене очень быстро говорит. Но только отчасти.

Длина сцены в сценарии, как и на экране, – это почти всегда не хронометраж, а исключительно ощущение читателя и/или зрителя. Если в сцене ничего стоящего не происходит, она кажется длинной, даже если длится меньше минуты. А если в сцене завязывается, развивается и доходит до кульминации важный конфликт, она кажется очень короткой. Потому что и в жизни любой конфликт начинается вдруг и развивается очень быстро, по известной формуле «нормально ж сидели, чо началось-то?».

И тут есть важный нюанс. Если сцена длинная – в смысле того, как ее ощущает читатель сценария (а любой комментатор сценария – прежде всего читатель, будь он хоть сто раз режиссер, продюсер или редактор), – так вот, если сцена длинная, то при сокращении – сюрприз, ребята! – она станет еще длиннее. То есть – еще скучнее, необязательнее и ненужнее для истории. Потому что теперь в ней происходит еще меньше важного, чем было до сокращения.

Так что я, получив комментарий вида «сцена такая-то слишком длинная», всегда первым делом думаю, не что из нее убрать, а чего бы в нее добавить.

Иногда в результате «слишком длинная сцена» из сцены на полторы страницы превращается в сцену на три. Но заказчик при этом считает, что все отлично: вот, сократили же – и как теперь все заиграло! Потому что заказчик, конечно же, не считает и не помнит количества строк и страниц от драфта к драфту. Он, как и любой читатель, ориентируется на свои ощущения от динамики действия...

...Но иногда – что ж делать – слишком длинную сцену все-таки приходится сокращать. Потому что, ну, норма выработки – четыре минуты в день, восемь дублей, в том числе по костюмам, световой день короткий, и ассистент осветителя идиот. Ну куда, не влезет же ничего совсем, расшибемся, но не успеем.

#мастерство #TheSocialNetwork #AaronSorkin #DavidFincher #восприятие #сценарий@screenspiration

Про шоу в диалогах

На днях, разбирая со студентами диалоговые сцены и то, как в принципе работает диалог в кино, опять сформулировала важную вещь, которую хочется записать.

Раньше я уже писала, что в хорошем сценарном диалоге каждая реплика – не просто какие-то слова, а конкретное действие говорящего (t.me/screenspiration/222). Такое же, как «ударил», «пожалел», и т.п. А теперь напишу кое-что еще менее интуитивное.

Мы привыкли, что в работе над сценарием главный принцип – «show don’t tell», потому что кино – это непосредственный показ событий, а не рассказ о том, что происходит. «Show» – это круто, это и есть то, ради чего снимается кино. А «tell» – это зашквар и ошибка недостаточно талантливого и опытного сценариста.

Этот принцип всегда воспринимается как противопоставление визуальных способов выражения – и диалога. «Картинки» – и слов. Если ты смог написать сценарий без единой диалоговой сцены – ты настоящий мастер и понимаешь природу кинематографа. А если ты пишешь, например, детектив или драму про фондовый рынок, и сложные сюжетные хитросплетения приходится все-таки объяснять с помощью диалогов, – ну, значит, ты просто ремесленник и до настоящего киноискусства пока не дотягиваешь. Диалоги – это же «tell», а мы тут все рубимся за «show».

Но штука в том, что настоящий кинематографический диалог – это как раз никакое не «tell». Это в чистом виде «show» – как, например, в сценариях Аарона Соркина.

Вот, скажем, знаменитая открывающая сцена из «Социальной сети»: два персонажа сидят за столом в ресторане, разговаривают и больше вообще ничего не делают. У них даже этот стол пустой (пиво еще не принесли) – а сцена длится девять страниц. Прописью: девять.

Возьмем произвольное место из этого девятистраничного диалога. Эрика, которая уже начала жалеть о том, что согласилась на свидание с гиковатым Марком, говорит: «You know, from a woman’s perspective, sometimes not singing in an a Capella group is a good thing?» Если бы это была реплика из серии «tell», из нее зритель получал бы буквальную информацию. Но Эрика в этот момент не делится с нами своим ценным мнением о тех, кто поет в студенческом хоре; ей вообще на этот хор насрать, она, скорее всего, впервые услышала о его существовании пятнадцать секунд назад от самого Марка. Этой репликой она пытается спасти на глазах протухающее свидание и хотя бы сделать вид, что флиртует со своим собеседником.

Но собеседник остается к этим попыткам глух, потому что его в этот момент занимает не флирт, а собственный статус среди выпускников Гарварда. И в ответ он ляпает идиотское «This is serious», – чем разрушает едва наметившийся флирт и бесит Эрику. Тогда она решает его подколоть и сообщает: «On the other hand I do like guys who row crew».

Эта реплика застает Марка врасплох и реально его обижает. При этом она тоже не «tell»: дальше мы узнаем, что Эрика вообще-то не видела ни одного члена студенческой команды по гребле вживую. Она просто хочет задеть Марка – и Соркин показывает это намерение с помощью ее реплики. А следом – с помощью реплики Марка «(beat) Well I can’t do that» – точно так же показывает, что она своего добилась: Марк задет и огорчен.

Если перевести этот диалог из «show» в «tell», получится что-то вроде такого: «Я тебе что, не нравлюсь? – Я вообще не о тебе сейчас думаю. – Ну тогда и я найду себе кого-то поинтереснее. – А вот это сейчас обидно было!».

Если бы Соркин писал такие диалоги, никакой Дэвид Финчер не стал бы снимать кино по его сценариям. Но герои произносят не эти слова, а другие – которые не имеют прямого отношения ни к тому, что они думают в этот момент на самом деле, ни к той буквальной информации, которую должен был бы получить из диалоговой сцены зритель. Точно так же, как медленно капающая вода из крана не имеет прямого отношения к тому чувству вселенского одиночества, которое зритель получает из фильмов Андрея Тарковского. Эти слова – всего лишь способ показать зрителю эмоции, намерения и мечты героев…

…Потому что «show don’t tell» распространяется на все кино целиком, а не только исключительно на картинку. И золотое правило сценариста – «герои никогда не говорят о важных вещах прямо и в лоб, а всегда только иносказательно» – придумано не для того, чтобы сценарист выглядел поумнее, а зритель заколебался, разгадывая словесные шарады, которыми объясняются герои. Оно придумано потому, что отражает простой факт: слова в кино предназначены не для рассказа, а для показа – точно так же, как и картинка. И реплика «передай соль, пожалуйста» в значении «сука, ты мне всю жизнь испортила!» – такой же способ этого показа, как и кадрирование, наезд и прочие «визуальные» инструменты.

Если относиться к сценарному диалогу вот так, писать его будет одновременно и проще, и сложнее.

Проще – потому что тогда у этого диалога появляется свой собственный киносмысл. Он не просто сотрясает воздух и занимает место на странице, а еще и значит что-то важное для всей истории. Без него никуда.

А сложнее – потому что для того, чтобы такой диалог придумать и написать, надо сперва понять, что именно он должен показывать. А это, как и любую невербальную штуковину, еще пойди пойми и прочувствуй.

#мастерство #диалог #соркин #thesocialnetwork