Про глубину истории

В комментариях к этому посту один из читателей попросил меня привести пример «глубины истории». Я ответила, и мы пришли к выводу, что глубина начинается с ресерча. То есть со сбора информации о реальной жизни, о том, как все устроено, что бывает, а чего не бывает.

Но вот что интересно: в процессе правильно организованного и осмысленного ресерча всегда наступает момент, когда сценарист уже больше не выясняет, как что бывает в реальной жизни, а разбирается в характерах и мотивациях персонажей. То есть – в выдуманных эфемерных штуках, которых в реальной-то жизни и нет.

Хотя ощущается это все равно как ресерч. Больше того: очень часто сценарист и сам не замечает, когда и как он от исследования реальной жизни вдруг перешел к копанию в собственных фантазиях о ней.

Но фантазии эти для него очень реальны. И периодически прорастают обратно в реальную жизнь.

Например, сейчас мы с коллегой-режиссером пишем историю про Эстонию начала XX века. Сперва мы подробно обсуждали реальную жизнь – как тогда было устроено деревенское самоуправление, что делали пастухи, за что отправляли на каторгу, и т.п. А сейчас – и уже довольно давно, хотя я не помню, с какого момента – мы обсуждаем, мог ли тот персонаж сказать это, а этот – сделать вон то. Причем теми же словами и с теми же ссылками на исследования, что и при обсуждении реальных исторических сроков за контрабанду.

То есть фактически глубина истории – это когда в процессе ресерча сценарист дорылся до уровня, на котором у него появилось чувство, что для того, чтобы узнать что-нибудь еще про мотивацию или жизнь героя, нужно залезть в Google и/или почитать исторические труды. Хотя героя этого не существует, и по идее сценарист что угодно мог бы о нем придумать.

Но в том-то и дело, что на самом деле не мог бы. Потому что за время работы над этой историей над ней и вокруг нее наросла своя собственная реальность. И эта реальность уже корректирует сама себя, диктуя, что в ней бывает и может случиться, а чего не бывает ни под каким соусом никогда.

Если история придумана хорошо, и структура ее сложилась, то эта наросшая псевдо-реальность защищает себя, не давая сценаристу напридумывать в нее херотени. Во всяком случае, без тошнотворного ощущения, что все, что он напридумывал, – это самая настоящая херотень. Можно сказать, что на этом уровне история пишет сама себя, и у сценариста почти нет шансов что-либо в ней изменить.

В скобках отмечу, что ровно поэтому пропаганда превращает любую историю в дымящийся кусок говна, а предположения о продвижении пропагандистской «повестки» в хорошем кино являются смехотворными.

Хорошие фильмы говорят то, что хотят сказать. И далеко не всегда это то, что хотели бы говорить их создатели. Но – вот так. И если ты сценарист, у которого складывается история, то ты либо даешь ей сложиться и выйти, либо перестаешь писать. Хотя история все равно продолжает складываться – просто у тебя в голове, а не на бумаге.

Конечно, до этого уровня докапывается не всякий – и не в любой истории. Но важно понимать, что этот уровень в принципе существует. И самый простой и, пожалуй, быстрый выход на него – именно через ресерч. Через исследование механизмов, деталей и принципов того мира, где происходит действие.

В каком-то смысле, как писал, кажется, Стивен Кинг, это похоже на раскопки доисторического скелета в песках реальности.

Чем больше этот скелет, тем глубже он залегает.

#разработка #ресерч #глубина #повестка

Про цензуру и «повесточку»

Много думала о том, как вообще можно сейчас что-то писать в канал, целиком посвященный работе сценариста, с которой в ближайшее время вообще непонятно, что будет. И поняла вот что.

Надо продолжать вести этот канал. Нам всем нужна площадка не про пиздец – хотя бы в качестве запасного аэдродрома. Чтобы можно было иногда заглянуть сюда и убедиться в том, что какой-то другой мир хотя бы в усеченном виде, но все еще существует.

Я не могу писать сюда ничего, что подпадает под уголовную ответственность по новейшим российским законам. Огромное количество подписчиков этого канала все еще находятся на территории России, и все это окажется, в том числе, и у них в телефонах. (Тех, кто общается в чате канала, тоже убедительно прошу помнить об этом).

С другой стороны, многие подписчики этого канала сейчас находятся в Украине, или пытаются вывезти оттуда близких, или просто родом оттуда. И по отношению к ним постить сюда отвлеченных котиков и рассуждать о драматургии так, словно ничего не случилось, и наша общая жизнь осталась прежней, будет как минимум подло.

Поэтому я решила действовать методом проб и ошибок и по возможности учитывать, что этот канал читают и те, и другие. Посмотрим, что у меня получится. А начну я, вы будете смеяться, с «консервов».

Пост, который идет ниже, я написала и планировала опубликовать до 24-го февраля. Потом у меня не было слов, и сейчас их тоже, в общем, нет. Но я перечитала этот пост – и вы знаете, мне кажется, в нем все еще есть важные мысли, в том числе и об истоках нашей нынешней ситуации.

Он, конечно, написан из мирного времени и про мирное время (в котором, помните, мы обижались на неправильное употребление феминитивов?). Но мирное время обязательно снова настанет. И тогда хорошо бы кое о чем не забыть...

...

ПОСТ ОТ 21 ФЕВРАЛЯ 2022 ГОДА:

«Время от времени кто-нибудь из знакомых заводит со мной разговоры о цензуре в российском и мировом кино. Как только мы начинаем обмениваться мнениями, сразу же выясняется, что у тех, кто смотрит на киноиндустрию снаружи, и у тех, кто в ней работает, представления о том, как устроена такая цензура, различаются кардинально.

Снаружи представление о цензуре в кино очень простое. Есть, грубо говоря, «кураторы», которые читают и утверждают сценарии, внося в них идейно верные штуки и вымарывая идейно неверные. А дальше этот сценарий с «кураторскими» исправлениями снимают, херак-херак – и в продакшн. То есть на экран.

Эта наивная вера опирается на представление – не менее, между прочим, наивное, – о том, что на экранах у нас оказывается именно то, что было написано (и утверждено) в сценариях.

Если бы то, что написано в финальном драфте сценария, принятом после всех и всяческих правок, совпадало с тем, что снимают на площадке, хотя бы процентов на 70, сценаристы сами первые записались бы в цензоры и кураторы – просто для того, чтобы иметь хоть какой-то контроль над результатами своих усилий. А так – сдав, поправив и утвердив еще раз сценарий, ни сценарист, ни «куратор» не может быть уверен в том, что все это попадет на экран, пока не посмотрит финальную монтажную сборку. А когда посмотрит – попутно выяснив, что подводную лодку на съемках заменили катафалком, потому что подходящей лодки не нашлось, а у дяди осветителя в гараже как раз есть списанный катафалк, – что-то менять в материале будет уже поздно. Потому что на монтаже, конечно, многое можно поправить, но вот сделать катафалк обратно подводной лодкой, увы, нельзя.

Советские цензоры из Госкино столкнулись с этим печальным фактом еще в прошлом веке. Именно поэтому они утверждали будущий фильм на всех этапах: заявку, каждый драфт литературного сценария, каждый вариант режиссерского сценария, состав актеров и съемочной группы, список съемочного оборудования, локации, съемочный бюджет и план, отснятый за каждый день материал, каждый вариант монтажа, итоговый фильм – и даже афишу итогового фильма. И все равно какой-нибудь Леонид Гайдай протаскивал на экран карикатурных милиционеров и управдомов, и его комедии – между прочим, самые кассовые в СССР – смотрелись едкой сатирой на советский уклад жизни. Потому что, как ни убирай из «Бриллиантовой руки» ядерный взрыв, все то, что осталось не убранным, зритель все равно увидит по-своему.

И тут мы переходим к оборотной стороне цензуры, как мы ее видим сегодня (и не только в российском кино). А именно – к тому, что называется «повесточка». То есть – к стремлению не столько запретить и вырезать из фильмов что-нибудь идейно неверное, сколько поддержать и добавить в фильмы что-нибудь идейно верное. Например, глобальное потепление. Или, там, феминизм. Или (страшно подумать!) права меньшинств.

«Повесточка» – это то, что российский зритель, задавленный отечественной цензурой в виде явных и неявных запретов, этим запретам противопоставляет, хотя бы мысленно. Да, у нас в кино есть цензура; но зато «у них» в каждом втором фильме – «повесточка». Нигде в мире нет свободы слова. Не жили хорошо, нечего и начинать.

Но обывательское представление о том, как работает эта самая «повесточка», не менее наивно, чем его же представление о работе прямой цензуры. Обыватель считает, что, как цензору достаточно что-нибудь из сценария вырезать, так и продвигателю повесточки достаточно в этот сценарий что-нибудь вписать. Например, гея-океанолога, борющегося за права брокколи. Или женщину-президента, в одиночку воспитывающую восьмерых детей от предыдущего брака с трансгендером. Или еще что-нибудь в этом духе.

Но все эти обывательские домыслы разбиваются об одну простую вещь – ту же самую, об которую разбивается большинство прогнозов по кассовым сборам во всем мире. А именно – в невозможность предсказать, как именно зритель воспримет ту или иную историю, и что именно он посчитает ее основным мессиджем...

...Если бы это можно было предсказать с точностью хотя бы в 70%, кинематографисты всего мира были бы счастливы и богаты. Протащили в фильм феминистскую повесточку – и все феминистки, сколько их есть на свете, пошли и купили билет в кино. Убрали из фильма сцены с табакокурением – и билет в кино купили все, кто не курит. А некоторые – даже и не по одному разу.

Но так, конечно, не получается. Будем честны: одну и ту же короткую сцену два актера, в ней занятые, могут прочитать по-разному. А что уж говорить о миллионах зрителей, имеющих свое мнение по каждому из вопросов «повесточки» и цензуры.

Кроме того, на деле и «повесточки» никакой не бывает отдельно от самой истории, ее персонажей и событий. Это как салат оливье: вроде бы ингредиентов куча, одним больше, одним меньше – никто заметит; но вот если убрать оттуда морковку и вместо нее добавить, например, папайю, вы сразу это почувствуете. И есть такое не станете.

Значит ли все это, что цензурировать и протаскивать удобные идеи в фильмы невозможно, и никакой цензуры у нас на самом деле нет? Спешу вас разочаровать: цензура, конечно, возможна. И она есть. Просто эффективная цензура – не та, что занимается конкретными репликами, сюжетными ходами или даже темами. А та, что занимается картиной мира целиком – у тех, кто делает кино, и у тех, кто его смотрит.

Именно это и плохо в цензуре и в особо авторитарной «повесточке». Она влияет не на отдельные фильмы и даже не на отдельных сценаристов. Она влияет на всех нас – и тех, кто за камерой, и тех, кто в зале, и даже на тех, кто русское кино принципиально не смотрит, а телевизор давно выкинул. И вот эту цензуру, которая даже уже не цензура как таковая, а целостная картина мира, которую мы в силу страха, конформизма или недостаточной информированности принимаем за свою собственную, – ее-то и нужно бояться.

Хотя есть и хорошие новости. Эту картину мира создает нам не какой-то цензор или «куратор» с ножницами. Ее создаем себе мы сами – да, все вместе, каждый день своей жизни. Она влияет на нас, а мы, в свою очередь – на нее. И то, что мы можем ей противопоставить, – это, в первую очередь, знание.

Наше знание о мире. О его сложном устройстве. О разных точках зрения на одни и те же вопросы. О конкурирующих «повесточках». О борьбе идей. О том, что в жизни, как в салате оливье, есть много всего разного, и даже того, что никто туда и не клал, а оно само с потолка насыпалось.

Если мы этим знанием обладаем, то и «повесточка», и цензура на самом деле бессильны. Потому что любые попытки присунуть что-нибудь в тот или иной фильм, чтобы зритель, как больная собака, сожрал это вместе с кашей и не выплюнул, сразу видны – как папайя в оливье. Которая портит весь салат целиком, а не просто слегка отдает плесенью».

#цензура #повестка #индустрия #консервы