Про making sense

Когда пишешь на двух языках, один из которых не родной, в промежутке между словами и их значениями порой открывается дивный новый мир.

Например, мне очень нравится английское “to make sense”. В отличие от русского эквивалента «иметь смысл», английское выражение означает буквально этот смысл создавать – то есть делать что-то такое, от чего смысл появляется там, где его до этого не было.

Попробуйте рассказать в разговоре байку из своей жизни. Смешную, поучительную, глупую, страшноватую – все равно. С чего начинается ваш рассказ?

Нет, не с начала. Скорее всего, прежде чем открыть рот со словами «А вот еще был у меня такой случай…», вы мысленно выбираете то событие, которое и «придется к слову». И, скорее всего, это событие – не завязка, а развязка вашей истории.

Вот вам простой пример. Много лет назад, когда я работала переводчиком на одном из американских мюзиклов, которые тогда часто возили в Москву, мы с музыкантами из оркестра после спектакля пошли по барам и, разумеется, напились. Но история не про пьянство – иначе она на этом бы и закончилась.

Поздно ночью я поймала такси, чтобы ехать домой (это было так давно, что такси ловили на улице, а не заказывали в приложении), и договорилась с водителем на двести рублей, твердо зная при этом, что в кошельке у меня всего одна сотня.

Тут надо сделать ремарку: я как раз тогда прочитала «Generation P» и очень прониклась пелевинскими идеями про манипулирование реальностью. В моем развеселом сознании, где-то между шестым и десятым шампанским, распитым в ларьке у метро, прочно засела мысль о том, что недостающую сотню можно просто достать из воздуха – если правда поверить в то, что она существует.

Что я и сделала. Доехав до дома, я достала из кошелька свои последние сто рублей, протянула купюру таксисту, а потом раскрыла пустой кошелек, снова сунула туда руку, сложила пальцы щепотью и протянула эту щепоть водителю, ожидая, что в ней вот-вот материализуется вторая сотня.

– Так, девушка! – строго сказал водитель.

– Сейчас-сейчас, – пробормотала я, снова раскрыла пустой кошелек, сунула туда руку, сложила пальцы и протянула таксисту старательно сложенную щепоть.

Я проделала так еще дважды или даже трижды, всякий раз ожидая появления сотни прямо из воздуха. Дальше не помню, но проснулась я у себя дома, и все со мной было в порядке. Из чего можно сделать вывод, что пелевинское манипулирование реальностью все же работает – но, видимо, не совсем так, как мы себе представляем.

С тех пор я часто рассказывала эту байку в разных компаниях – и никогда она не приходилась «к слову» про пьянство, с которого началась. Потому что смысл этой байки – в ее финале: она не про юношеский алкоголизм, а про изменчивую реальность, бытовую магию и пелевинщину. Именно их я имею в виду, когда решаю ввернуть ее в разговор.

Так работает, повторюсь, вообще любая история. Чтобы понять, «про что» тот или иной набор интересных тебе событий, надо выбрать, чем этот набор закончится. А дальше уже решать, с чего начинать и о чем рассказывать – так, чтобы в итоге прийти именно в эту точку.

Скажем, в истории выше я рассказала про оркестр, алкоголь, такси и роман Пелевина – потому что все это необходимо для понимания финальной сцены. Но в тот вечер, помимо всего этого, случилось еще много удивительного и смешного, начиная, собственно, с премьеры нашего мюзикла и заканчивая импровизированным джем-сейшном оркестрантов в сугробе возле метро.

Однако ничего из этого в историю не вошло. Потому что отбор событий продиктован финалом – и именно он, если вернуться к началу поста, “makes sense”. То есть «создает смысл» из необработанного куска реальности, о котором я вам рассказываю.

#мастерство #структура #дневник #финал

Про открытый финал

Его любят везде, но особенно в геймдеве. Начав заниматься разработкой историй для видео-игр, я стала слышать буквально со всех сторон: «Не надо нам никакой морали и вывода в конце, мы хотим, чтобы финал нашей игры был открыт для любых интерпретаций со стороны игрока».

Если переводить с геймдевелоперского на человеческий, это значит буквально вот что: «Мы не хотим придумывать финал сами. Мы хотим, чтобы финал нашей игры придумал за нас кто-нибудь другой».

Вопреки распространенному заблуждению, открытый финал – это не тот, в котором зритель или игрок так ничего и не понял. И не тот, в котором «дальше может случиться все, что угодно», – потому что по зрелом размышлении обычно выясняется, что на «все, что угодно», заказчик такого финала все-таки не готов.

«Пускай герой исчезает в тумане, и мы не знаем, что случится с ним дальше», – это самый настоящий нарративный буллшит. Каждое «мы не знаем», сказанное в процессе придумывания истории, – это на самом деле «мы знаем, но не отдаем себе в этом отчета». Мы ведь не хотим, чтобы зритель или игрок вообразил, что в этом самом тумане герой превратится в фиолетовый треугольник? Или что он там сожрет целиком сырого слона? Или уж трахнет козу, как в анекдоте?

Нет, мы хотим, чтобы там, в тумане, с героем произошло что-то важное и значимое, что неминуемо должно было случиться после финальных титров. Что-то, к чему его (и нас заодно) вела вся эта история. Что-то, что может подогреть и удержать наш интерес к показанному на экране даже после того, как мы вышли из кинозала или выключили компьютер. Просто мы по каким-то причинам не хотим произносить это вслух.

Открытый финал – не парадоксальное нагромождение сбивающих с толку непонятных событий. Это развязка истории, на возможность которой зрителю или игроку намекнули, так что теперь он может достроить ее самостоятельно – но именно эту или вон ту, а не любую другую. Это своего рода проекция будущих событий, которая складывается не на экране, а прямо у зрителя или игрока в голове. Но для того, чтобы она сложилась, мы – те, кто придумал историю, – должны были по ходу действия дать ему все необходимые инструменты и материалы.

Это значит, что мы сами должны четко понимать, чем все-таки заканчивается наша история, – даже если мы никому никогда не собирались об этом рассказывать. Для создателей истории финал всегда должен быть четким и закрытым, как бы плоско и скучно это ни звучало, – потому что они должны знать, какие именно улики и намеки надо заложить в сюжет, чтобы после титров зритель или игрок смог представить себе именно то, что нужно, а не пожирание сырого слона или купание фиолетового треугольника.

Так что формула очень проста: финал – это и есть история. Закрытый финал – это история, которую автор знает целиком и рассказал до самого конца. Открытый финал – это история, которую автор знает целиком, но рассказал только до определенного момента. Непонятный (и не работающий) финал – это история, автор которой и сам не знает, чем она закончится.

Да, все мы читаем и смотрим одни и те же истории по-разному, каждый раз предлагая свои собственные интерпретации того, что в них происходит. Но при всем кажущемся богатстве этих интерпретаций у них, тем не менее, есть некий общий «коридор возможностей», который и проектирует для нас автор, чтобы вся история имела хоть какой-то смысл.

Это и есть основная задача автора. Создавая любую историю, он придумывает не столько сюжетные события для героев, сколько ситуации восприятия для своего читателя, зрителя или игрока, в которых они смогут понять, почувствовать и подумать то, что ему, автору, необходимо, – исходя из той реакции, которую он хочет от них получить.

Много лет, занимаясь разного рода сторителлингом, я была уверена, что придумывание историй – это про мои отношения с вымышленными персонажами. А сейчас понимаю, что на самом деле это про мои отношения с теми, кто эти самые истории воспринимает...

...Для меня как для автора они тоже в большой мере вымышленные – этакий конструкт читателя, зрителя или игрока у меня в голове. Но это, как отмечал в свое время Альбус Дамблдор, ничуть не делает их менее реальными. И если мне кажется, что они сами в состоянии придумать себе интересный финал, то на хера я вообще придумываю для них какую-то там историю?

#финал #геймдев #восприятие