Про инфотеймент

Сегодня у меня онлайн-премьера: на YouTube выходит первый эпизод нового сезона документального сериала «Предметный разговор», посвященного артефактам еврейской культуры в российских музеях.

В новом сезоне речь идет о предметах из собрания Государственного музея истории религии (в 1930-е он начинался как «антирелигиозный музей»). А в этом посте я хочу рассказать немного о том, как писались сценарии серий, которые вы уже скоро увидите.

Документальные сценарии писать сложнее, чем игровые, – во всяком случае, для меня.

В игровых можно все придумать, а что не придумывается – взять из ресерча. Но основной инструмент работы – именно фантазия сценариста.

В документальном кино основной инструмент работы – сама реальность, а метод – ее постоянная верификация. Точно ли эта штука вот так называется? Точно ли она так устроена? Точно ли она первая в своем роде?

Против реальности не попрешь. При написании документального сценария под нее все время приходится подстраиваться, хотя ты ее знать не знаешь, видеть не видел – или она еще даже толком не произошла. Например, съемочная группа еще не отсняла предмет, о котором ты пишешь, с нужного для задуманной мизансцены ракурса. Или его невозможно достать из музейной витрины, как тебе – сценаристу – хочется. Или такой гравюры, на которую ты опираешься, в свободном доступе нет.

Но главная трудность именно этих сценариев была для меня в том, что я очень мало знаю об иудаизме. А то немногое, что я все-таки знаю, почерпнуто из антирелигиозных (чтоб не сказать антисемитских) баек и анекдотов советского времени и, мягко говоря, не соответствует никакой действительности.

Меж тем иудаизм – религия въедливая и внимательная к деталям и формулировкам. Ученые – историки, религиоведы и музейные специалисты – в иудаике понимают гораздо больше. Но их необязательно занимает то же самое, что кажется любопытным досужему зрителю на YouTube – и сценаристу, который по мере сил представляет интересы этого самого зрителя.

В общем, эти сценарии я писала в удивительной раскоряке между научной истиной и зрительским развлечением – в жанре, который называется таким же раскорячечным словцом «инфотеймент».

Найти нужный баланс между наукой, драматургией и здравым смыслом было непросто. Это требовало ювелирной работы с текстом: как впихнуть в реплику диктора за кадром всю необходимую с научной точки зрения информацию – и при этом сделать так, чтобы зритель хоть что-нибудь понял? Иногда это зависело от порядка слов в предложении. Иногда – от количества одинаковых падежей или причастий подряд («…создавших возникший в свежеоткрывшейся…»). Или тупо от длины фразы.

В общем, работа была непростой, но невероятно интересной. О том, что из этого получилось, мы поговорим сегодня онлайн – с создателями сериала и с двумя учеными: искусствоведом Борисом Хаймовичем и историком Вениамином Лукиным. Будем вместе смотреть первую серию в Zoom и рассуждать о ее деталях.

Мероприятие начнется в 19-00 по Израилю, и оно бесплатное: регистрируйтесь – и подключайтесь.

#ПредметныйРазговор #Израиль #инфотеймент #док

Про евреев

Сейчас, когда только ленивый, кажется, не имеет мнения по поводу того, что должен или не должен делать Израиль в войне, развязанной против него террористами ХАМАСа, со всех сторон слышатся апелляции к историческим событиям различной давности – от десятков до тысяч лет назад.

«На этой земле издавна жили те», «а до тех на ней жили эти», «а до этих – снова те» – и так до бесконечности. При этом среди спорящих, особенно в соцсетях, мало кто по-настоящему понимает, о чем говорит, – просто потому, что история взаимоотношений между народами и государствами Ближнего Востока насчитывает несколько тысячелетий, и разобраться в ней, погуглив «Израиль» и «Палестина», так же сложно, как разобраться в кардиохирургии, погуглив «сердце» и «скальпель». Хотя в соцсетях, конечно, и не такое гуглят – а потом идут к кардиохирургам давать советы.

Интернет и соцсети подарили нам иллюзию доступности любой информации – и мы всерьез стали думать, что знаем гораздо больше, чем знаем на самом деле. Я сама с этим тоже столкнулась – во время работы над документальным YouTube-сериалом «Предметный разговор» об артефактах еврейской культуры в собраниях разных музеев.

Принимаясь за написание 10-минутных серий, я была уверена, что будет легко, потому что я хорошо представляю себе историю вопроса. Но быстро выяснилось, что это совсем не так, а то, что я считала непреложными фактами, – на самом деле не более чем набор мифов и идиотских стереотипов родом из моего советского детства. Для каждой из этих серий мне пришлось читать источники на нескольких языках, разговаривать с научными консультантами, разбираться, вникать, думать – и переписывать, переписывать, переписывать.

В общем, работая над разными сериями «Предметного разговора», я начала открывать для себя настоящую историю евреев на Ближнем Востоке, о которой до этого ничего не знала. И – сюрприз, ребята – она оказалась совсем не такой, как ее представляют сегодня в Твиттере.

Первая серия второго сезона уже доступна. Остальные будут выкладывать на YouTube раз в неделю. Посмотрите эту работу – мне она очень дорога, и я хочу поделиться ею с вами.

Для меня это очень важно. Особенно сейчас.

#ПредметныйРазговор #Израиль #история #док

Вторая серия второго сезона: youtu.be/sLYG6n-TSPQ?si=NNUp-Z3KD-7wy8ND

Про присутствие

На этой неделе у кинематографистов всего мира две темы для разговора. Во-первых, люди из параллельной Вселенной с сосисками вместо пальцев (если вы не знаете, о чем я, значит, вы просто не кинематографист). А во-вторых – картина канадского режиссера Дэниела Роэра “Navalny”, получившая «Оскар» как лучший документальный фильм.

Посмотреть «Навального» можно, например, здесь. Советую это сделать, потому что фильм хороший. И еще потому, что, глядя на то, как работает Роэр, что он снимает и какие вопросы задает героям, невозможно не вспомнить цитату из «Бриллиантовой руки»: «На его месте должен был быть я». То есть не я лично, конечно, а кто-то из целого поколения молодых документалистов, которые со всеми этими героями говорили бы на одном языке. Невозможно не попытаться представить, какая тогда получилась бы из этого всего история – и не загрустить, потому что в России ее не сняли и вряд ли снимут.

Дальше будут СПОЙЛЕРЫ – а впрочем, что такое спойлеры в документальном кино, финал которого все наблюдают уже два года в прямом эфире?

Причины того, что эту историю смог снять только иностранец, очевидны и всем известны. В фильме о них говорят прямым текстом: уже в 2020 году нормальное журналистское расследование событий в Омске было практически невозможно. За него, собственно, никто и не брался – пока не появился сумасшедший «нерд с ноутбуком» Кристо Грозев и не менее сумасшедший Дэниел Роэр, увидевший в этом то, что вообще-то лежит на поверхности: большую человеческую драму.

Чем более политизирован материал, лежащий в основе документальной истории, тем меньше люди склонны задумываться о существовании этой драмы, обращать на нее внимание. А между тем эта драма – единственный залог того, что документальная история получится.

Этим документальное кино похоже на игровое. Об их различиях я на днях в самых общих словах рассказала телеграм-каналу «Камон, док», – а сейчас хочу поговорить о сходстве.

Лучшее, на мой взгляд, определение кинодока дал режиссер Виталий Манский (что неудивительно). Он как-то сказал в интервью: «Документальное кино – это когда перед камерой что-то происходит. А не рассказ о том, что что-то произошло».

Если в этом утверждении заменить «документальное» на «игровое», оно все равно останется верным.

В игровом кино мы, зрители, незримо присутствуем при том, что происходит между персонажами в кадре и за кадром. В документальном кино таким незримым свидетелем является режиссер. И история складывается из того, что имеет для него смысл. Из того, что он – в силу своего характера, опыта, взгляда на мир, воспитания, языка – способен заметить.

Для этого режиссер должен быть в эпицентре истории, которую он рассказывает.

В нулевых, когда я работала в «Русском Репортере», нам в журнал принесли фоторепортаж из деревенской бани. Сейчас его автор Татьяна Плотникова – звезда репортажной фотографии, а тогда это была чуть ли не первая ее опубликованная съемка. Офигев от душераздирающей честности и интимности этих кадров, глава фотослужбы «РР» спросил ее: «Это все твои друзья и родственники?» Нет, ответила Таня, я их никого не знаю.

Выяснилось, что она просто приехала в деревню Балбуки Псковской области, нашла баню и попросилась там поснимать. Разумеется, местные сразу ее послали. Тогда она им сказала: ну, хотите – вы меня поснимайте. Разделась, отдала им камеру и пошла париться вместе со всеми. Местные поржали, понажимали кнопки, пофотографировали себя и Таню. А дальше им это наскучило, они отдали камеру – мол, делай что хочешь, – и занялись своими делами, забыв о Тане.

Так вот, когда я смотрела фильм “Navalny”, то все время думала: что, если бы за камерой был не канадец Роэр, с которым то и дело надо переходить на английский, а человек, о существовании которого герои фильма могли бы легко забыть? И как же горько, что этого человека трудно и даже страшно себе представить...

...Потому что настоящий док – он про это. Про то, чтобы быть внутри той истории, которая происходит, и смотреть – очень внимательно, не отворачиваясь и не защищаясь ни от правды, ни от уродства, ни даже от своей собственной несостоятельности.

В каком-то смысле это как медитация. Мы привыкли, что медитация – это когда сидишь с закрытыми глазами и глубоко дышишь. На самом же деле буддистская медитация – это практика внимательного присутствия. Это когда ты четко осознаешь все, что видишь, слышишь, осязаешь, чувствуешь в данный момент, – и ни на что из этого не «закрываешь глаза».

Мне кажется, именно этому внимательному присутствию нам сейчас нужно поучиться у Дэниела Роэра. За это он и его команда и получили «Оскар» – за внимательное присутствие при нашей с вами катастрофе.

#док #DanielRoher #navalny #манский #медитация #оскар

Про что нам делать

Меня сейчас все об этом спрашивают – коллеги, студенты, читатели канала. Как нам сейчас работать, что писать. Что будет с индустрией – и что с ней происходит уже сейчас. Как можно вообще сейчас думать о какой-то там индустрии.

Я и сама задаюсь этими вопросами ежедневно. Скажем, в начале февраля я сдала предпоследний драфт полного метра, который должен был сниматься этим летом; в начале марта я должна была приступить к разработке нового сериала. Оба проекта сейчас подвисли – они были придуманы в другое время и про совершенно другую жизнь. Ту, которая у нас всех закончилась 24-го февраля 2022 года.

Вообще, если вдуматься, это невероятно. Всего месяц назад истории, действие которых происходило в условном «сегодня», не были привязаны ни к каким датам. Можно было сдать заявку на сериал, начинавшуюся словами «2021 год, Москва», потом год писать для этого сериала сценарий, еще пару месяцев снимать, потом полгода монтировать – и выпустить сериал на экраны в 2024-м, просто заменив в титрах год.

Теперь все эти истории, задуманные и написанные в условном «сегодня», предполагающем беспроблемную, как мы теперь понимаем, жизнь с отпусками, авиаперелетами, ипотекой, вредной едой из «Макдональдса» и соцсетями как одним из основных нарративных инструментов, стали «ретро» с точной датировкой. Ни одна из них не может случиться позже 2021 года.

Стыдно сейчас так думать и говорить, но в кино с так называемой «спецоперацией» получилось почти как с ковидом.

В первые полтора года пандемии я принимала участие в разработке видеоигры, действие которой происходило в Европе в середине 2020-х. Поскольку помимо всего прочего я придумывала и описывала локации, продюсеры игры попросили меня придумать, как будет выглядеть мир после ковида.

«Почему же “после”, а не “во время”?», спросила я: пандемия только набирала размах, и никаких признаков ее скорого и чудесного прекращения не было видно. «Потому что ковид уже всех заебал», ответили мне продюсеры. И были, конечно, правы.

В частности, их правоту показал провал почти всех фильмов и сериалов «про пандемию», которые вышли с тех пор во всем мире. Зрители насмотрелись на маски, ПЦР-тесты и пластиковые перегородки между ресторанными столиками в реальной жизни и совершенно не собирались смотреть на все это еще и в кино. Потоптавшись на краешке пропасти под названием «реалистичное отображение действительности», мировая киноиндустрия сделала три шага назад и сказала: давайте сделаем вид, что ковид уже далеко в прошлом. Или он был в альтернативной реальности. Или его вообще никогда не было.

Сейчас делать вид, что в Украине (да и в России) ничего не происходит, и все осталось по-прежнему, стыдно и противоестественно. А делать вид, что в нашей с вами работе ничего не изменилось, попросту глупо. Но проблема в том, что мы сейчас видим лишь первые признаки тех глобальных изменений, которые неизбежно нас всех коснутся. К чему все это приведет уже через пару месяцев, трудно не только предсказать, но даже представить.

Что будет со сценарной профессией в условиях, когда каждый день появляются новые указы, фактически отменяющие или делающие невозможной работу целых отраслей – вроде журналистики, SMM или благотворительных сборов? Когда исчезают целые явления, прочно вошедшие в наш быт и ставшие нарративными инструментами (вроде соцсетей, Икеи, того же Макдональдса и хипстерского стаканчика из Старбакса)? Когда в интернете лежат списки «предателей и провокаторов», ежедневно пополняющиеся именами выдающихся российских кинематографистов? Наконец, что будет со сценарной профессией в ситуации, когда рубль падает, и никто не может сказать, что останется от съемочных бюджетов этого года уже к июню?

Все это апокалиптические вопросы, на которые сейчас нет и не может быть вменяемого ответа. В ситуации полнейшей неопределенности, которую мы все день за днем проживаем, бессмысленно делать какие-либо прогнозы. Поэтому я их тоже делать не буду, и вместо этого скажу вот что...

...Единственное, что мы можем сейчас сделать как сценаристы, – это постараться не потерять себя и свои профессиональные навыки. Благо у сценариста эти навыки, что называется, всегда с собой – где бы и в каких условиях он ни оказался.

В принципе, это всегда было достойной задачей. Просто сейчас она стала еще актуальнее. Вот как я вижу список минимально возможных действий, которые помогают эту задачу решить.

Во-первых, надо четко разделить сценаристику – и зарабатывание денег на жизнь. Начинающим сценаристам я советовала это всегда, занудно повторяя, что идея разбогатеть, удачно продав сценарий, бредовая. А сейчас мы все, в какой-то мере, начинающие сценаристы – потому что в нынешней ситуации опытных просто нет. Но это не значит, что надо бросать писать и срочно идти разгружать вагоны: начинающие сценаристы всех времен и народов находили возможность писать, даже работая грузчиками. И мы тоже сможем.

Во-вторых, сейчас, как мне кажется, прекрасное время, чтобы писать и делать документальное кино.

В производстве оно гораздо дешевле, чем игровое. Как неоднократно показывал на примере своих проектов покойный Александр Расторгуев, чтобы его снимать, не нужно ничего, кроме любви к людям, головы на плечах и самой простой любительской камеры (а то и вовсе смартфона).

Кроме того, документальные истории – это свидетельство происходящего, и оно сейчас обладает огромной ценностью. Особенно в том перекошенном и перепаханном информационном поле, по которому мы все бродим в растерянности, то и дело находя непонятные обломки неизвестно чего. Даже просто собрать это все – уж не говоря о том, чтобы осмыслить, – благородная задача, для которой как раз и нужно все, чему учит сценарная профессия: любопытство, наблюдательность, умение делать ресерч и способность к эмпатии.

Ну и еще: документальная история – это своего рода дневник. А ведение дневника – отличный способ контейнировать свой аффект в ситуации острого кризиса. Когда день за днем описываешь даже собственную пренебрежимо малую жизнь, понемногу начинаешь видеть в ней смысл и радость.

Даже узникам концлагерей дневники помогали выжить. Ну, вот и нам они тоже сейчас будут нелишними.

#индустрия #документ #дневник #пиздец #расторгуев