Про иноагентов и копирайт

Вообще я хотела писать про Оскар – тем более что мой любимый «Oppenheimer» Кристофера Нолана получил награды аж в семи номинациях, включая лучший фильм, лучшую режиссуру и лучшую мужскую роль. Но жизнь – или, в данном случае, Государственная Дума РФ – внесла свои коррективы.

На этой неделе вступил в силу закон о запрете рекламы на ресурсах иноагентов. Это бы даже и ладно – в том смысле, что, увы, ожидаемо. Но перед этим – не так давно – спикер Госдумы Володин сообщил, что «в последнее время поступают предложения запретить выплачивать вознаграждение по авторским и смежным правам иноагентам – артистам, музыкантам, писателям».

Предложения, поступающие в Госдуму в последние годы, имеют тенденцию превращаться в законы, даже если по градусу идиотизма стоят в одном ряду с предложениями стрельнуть себе в ногу, убиться об стену или плюнуть кому-нибудь в рот жеваной морковкой (а что, мы друг другу и не такое предлагали, помнится, в пятом классе). Так что давайте представим, что и это предложение тоже приняли – и запретили. Как изменится после этого наша жизнь?

Прежде всего, для тех, кто не знает: авторские права – это права авторов произведений (писателей, сценаристов, композиторов, режиссеров, ученых, изобретателей, и т.п.). Смежные – это права исполнителей произведений (артистов, певцов, музыкантов, дистрибуторов, издателей, публикаторов). В любом договоре авторского заказа, который мы, сценаристы, подписываем, эти права являются основанием для выплаты гонорара – и, при удачном раскладе, для получения отчислений после того, как проект выходит.

Как преподаватель сценарного мастерства я регулярно отвечаю на главный вопрос студента: а что, если мой сценарий (идею, сюжет, героя) украдут? Обычно я говорю: не парьтесь, украсть сценарий гораздо сложнее, чем купить и переписать, тем более у начинающего. Но теперь я уже не уверена, что вот прямо-таки сложнее.

Кроме того, тут в канале я часто пишу о том, как договариваться про деньги с заказчиками, если вы сценарист (или, не дай бог, писатель). И в личку мне пишут те, кто хочет сменить карьеру на творческую и думает, как в этом случае прокормить семью. Хочется верить, что мои соображения и советы кому-нибудь пригождаются. Но я не знаю, как договариваться с государством, которое предлагает вот просто взять – и ничего за это не заплатить.

В принципе, идея забрать источник дохода у иноагентов, которые не блогеры на рекламных контрактах, а, например, писатели, сценаристы и режиссеры с авторскими гонорарами и отчислениями из Российского авторского общества, – вполне в рамках законодательной логики последних лет. Защитим, так сказать, народ от растлевающего влияния либералов. Пусть, дескать, иноагенты перестанут зарабатывать на российских зрителях и читателях.

Допустим. Но ведь эта поразительная законотворческая идея предполагает, что российские зрители и читатели все равно будут потреблять произведения иноагентов – просто уже бесплатно. Как пираты. То есть, по сути, воры.

Только вдумайтесь: предложения по поводу того, как сподручнее красть сценарии (идеи, сюжеты, героев) обсуждаются на законодательном уровне. И в качестве рабочей модели, по сути, берется узаконенное пиратство – то самое, на борьбу с которым за последние пятнадцать лет были потрачены миллиарды рублей.

Возможность спиратить любое произведение, просто внеся его автора и/или распространителя в реестр иноагентов, – прямо-таки золотая жила. Особенно если вспомнить, что внесение в этот реестр даже не требует объяснений.

Но воровство идей – палка о двух концах. Оно бьет по тем, кто ворует, едва ли не больше, чем по тем, у кого украли.

Вот, скажем, кто у нас иноагенты среди писателей? Акунин, Быков, Глуховский, Улицкая – и другие популярные авторы первого ряда. Предложение не платить им за авторские права делает широкое использование их произведений таким же экономически выгодным предприятием, как, например, экранизация «Трех мушкетеров». Или любой другой public domain...

...Так что предложение это парадоксальным образом внушает надежду и оптимизм. Ведь что у нас делает всевозможный пиратский контент, особенно если его законодательно стимулировать?

Правильно: распространяется.

#пиратство #закон #пиздец #копирайт #иноагенты

Про любовь

Все, что можно было сказать по поводу гибели Алексея Навального, включенного Росфинмониторингом в перечень террористов и экстремистов и умершего при так и не выясненных обстоятельствах в колонии за Полярным кругом, сказала в своем видео-обращении его жена и вдова Юлия.

Страшно подумать, чего ей стоили эти слова и само это решение, и чего оно будет ей стоить в дальнейшем. Не дай Б-г никому оказаться на ее месте; но я рада, что она есть, и бесконечно благодарна ей за то, что она выбрала это место занять.

Тем не менее есть и то, что уже было сказано, – силами киноискусства. Я имею в виду, конечно, оскароносную документалку Дэниела Роэра. Она доступна в сети бесплатно; пересмотрите ее сейчас. Не только финал с «предсмертным» напутствием, который разлетелся по интернету, но и весь фильм целиком – вместе со всем человеческим, что в нем есть. С женой и детьми, с осликом и морковкой. С ТикТоком, надеждами и опасениями. И самое главное – с настоящей живой любовью.

Последний пост в соцсетях Алексея перед его гибелью – про любовь. И первый пост Юлии после известия о гибели мужа – тоже. Думать об этом невыносимо и жутко, но вместе с тем лично мне это дает надежду. В частности, поэтому я и решила написать сейчас этот пост.

В драматургии любовь всегда поначалу кажется уязвимостью. Она связывает главных героев обязательствами и моральными императивами, которые не позволяют им, в отличие от антагонистов, играть без правил. Врать в глаза, травить оппонентов, убивать беззащитных, не давать по-человечески похоронить близких.

Более того, любовь заставляет героев идти на жертвы ради других и принимать самоубийственные решения, которые всегда приводят их на самое дно отчаяния, в точку сюжета перед кульминацией в третьем акте, которую Блейк Снайдер метко назвал “All is lost.” «Все потеряно».

Но в конечном счете именно любовь является непременным условием и залогом победы главных героев. Потому что только она делает любящих по-настоящему бесстрашными.

И в этом смысле любовь побеждает все.

#navalny #пиздец #ЮлияНавальная #любовь #надежда

Про круговую поддержку

Я долго думала, что написать в канале после той чудовищной бойни, которую террористы ХАМАС устроили на юге Израиля, – и можно ли в принципе тут что-либо написать, кроме «I stand with Israel». В результате получилось вот что.

Работа сценариста учит быть очень чутким и восприимчивым к слову – и потому это палка о двух концах. Особенно в нынешней ситуации, когда твои друзья и родные сидят в бомбоубежищах, или едут на пункты сбора для резервистов, или помогают семьям погибших, пропавших без вести и взятых в заложники, или сдают кровь для раненных, – а ты сидишь сразу и в телефоне, и в ноутбуке и одной рукой пишешь всем своим по кругу «ты в порядке?» и «чем помочь?», а другой печатаешь, как в анекдоте, со скоростью «пятьсот ударов в минуту», потому что война войной, а дедлайны и соцсети никто не отменял.

Особенно, увы, соцсети.

С одной стороны, ты (как и персонажи твоих историй) привык обращаться со словом как с орудием защиты и нападения. А значит, умеешь одной ремаркой оскорбить или ранить людей самых разных взглядов и убеждений.

С другой стороны, любое неосторожное слово может точно так же оскорбить или ранить тебя.

То, что я решила в связи с этим здесь написать, я всегда советую своим студентам, когда обсуждаю с ними, как нужно давать фидбэк. Я говорю им: цель фидбэка – не сообщить контрагенту, хорошо или плохо он сделал свою работу. Цель фидбэка – помочь ему сделать свою работу лучше. Поэтому, перед тем как произнести что-либо вслух, задайте себе вопрос: «Как то, что я собираюсь сказать, поможет моему собеседнику?» Если ответ – «никак» или «я не знаю», то лучше этого не говорить. Или хотя бы переформулировать.

Это важно не только в сценарной работе, но и в любой кризисной коммуникации. Например, когда вы разговариваете с людьми в эпицентре военных действий. Или – когда в эпицентре военных действий вы сами, а ваши родные и близкие издалека пишут вам по десять раз на дню бессмысленное и раздражающее «ты в порядке?». И вдвойне важно – если вы при этом человек, обученный работать со словом, потому что – см. начало поста про оскорбить и ранить.

Лет десять назад моя приятельница Таня Еремеева перевела с английского на русский статью Сьюзан Силк и Барри Голдмана о том, «Как не наговорить ерунды своим близким». Или – о «кругах поддержки».

Это простейшее руководство по общению и взаимодействию с теми, кто переживает любые трудности (болезнь, развод, увольнение, потерю, войну, т.п.). С теми, за кого мы переживаем, но не можем прямо сейчас ничего сделать, чтобы им стало легко, безопасно и хорошо.

Находить слова в такой ситуации очень трудно. А находить правильные слова, которые поддержат, а не повредят, – тем более. Поэтому – не поленитесь, прочитайте статью, она короткая и по делу. Вот оригинал на английском, а вот – перевод на русский.

И еще. Если вам сейчас трудно, перешлите эту статью вашим старшим родственникам и друзьям – особенно тем, кто бесит неуместной паникой и тупыми советами.

Может быть, это поможет и им, и вам подобрать слова так, чтобы было ясно, что вы друг у друга есть. И что вы просто друг друга любите – и в нынешней ситуации, и в любой другой.

#поддержка #мозг #пиздец #Израиль #IStandWithIsrael #SusanSilk #BarryGoldman

Про нет сил

Самый важный урок, который я усвоила за годы работы сценаристом и писателем, заключается вот в чем.

Иногда сценарист и писатель находится просто в ахуе, и у него нет сил.

В этот момент нужно честно признаться себе в этом – и ничего не писать.

#мозг #пиздец #прорвемся

Про кто бы мог подумать

Всегда говорила, что кризисы – дело хорошее. А глобальные кризисы в индустрии хороши вдвойне: они, как отлив в океане, много чего обнажают и о многом заставляют задуматься.

За эти полгода мы могли убедиться в этом как минимум дважды. Первый раз – в середине лета, когда после очередных санкций на волне вдохновенных разговоров о немедленном импортозамещении во всех областях производства «Ленфильм» вдруг «признал невозможность импортозамещения на съемках кино», а представители российской киноиндустрии отметили, что «съемочный процесс на 100% построен на импортной технике и иностранном программном обеспечении» и приложили длинный список оборудования, необходимого для съемок самого простого кино, от камер, освещения и хромакея до аудиоредакторов и программ для монтажа.

Судя по всему, в этот момент импортозаместительно настроенная общественность впервые задумалась о том, как все-таки делается кино. И мысль эта поразила ее в самое сердце.

Раньше считалось, что кино у нас появляется само собой – заводится, можно сказать, от грязи. Так думали и рядовые потребители кинопродукта, и те, кто отвечал за целевое финансирование кинопроизводства.

Теперь вдруг выясняется, что для того, чтобы кино возникло, нужны целые горы какого-то непонятного оборудования. Зачем, для чего, если кино, как нам все время твердили, – это «просто часть жизни»? И любой молодой талант может снять свой фильм на смартфон и смонтировать его на коленке?

Второй раз импортозаместительная общественность открыла Америку с началом частичной мобилизации – когда трудоспособные мужчины в возрасте от 25 до 55 лет вдруг разом ушли в отпуска и занялись международным туризмом.

Про влияние этого самого туризма на кинопроизводство можно почитать, например, здесь: www.forbes.ru/tekhnologii/479265-cto-proishodit-v-kinoindustrii-posle-ob-avlenia-casticnoj-mobilizacii?fbclid=IwAR0B1qJzve8rur0W07pEzkf4W6IRVhNVyqTjvewbMt4s2ePTA0ADLcyophY. Если коротко, то импортозаместительную общественность ожидало сразу несколько неприятных сюрпризов.

Во-первых, чтобы снимать кино, помимо оборудования, оказывается, нужны еще и какие-то люди. Причем не только артисты, которых можно, на худой конец, «выписать» из сценария, но и операторы, фокус-пуллеры, гаферы, осветители, дольщики, бум-операторы – то есть все те, кто, собственно, и управляет тем оборудованием, при помощи которого лицо артиста и фамилия продюсера в итоге появляются на большом экране.

Я специально перечислила здесь «мужские» профессии. Да, это второе открытие мобилизационного кризиса: кинопроизводство у нас все еще в очень большой степени мужское.

В Европе я постоянно вижу классных операторов-женщин; среди студентов-операторов в Таллине половина – молодые девушки. В России, насколько я знаю, не так. Более того, почти всю техническую работу на площадке выполняют мужчины – те самые, которые вдруг в одночасье уехали отдыхать в Казахстан и Киргизию. И заменить их на съемках некем, потому что специалисток с аналогичной квалификацией и опытом у нас попросту нет.

Наконец, еще одна вещь, которую очень наглядно показала мобилизация: кино делается не только и не столько «лицами» – звездными артистами, режиссерами и продюсерами, – сколько людьми, которые месят грязь на площадке, подключая прожекторы к генератору и таская за камерами мохнатые микрофоны. И эти люди – не роботы и не крепостные, они в любой момент могут бросить свои кабели и штативы, уехать в бессрочный отпуск – и никакого кина не будет.

Мне, честно говоря, кажется, что все эти откровения – и то, что кино, оказывается, снимают на оборудовании, и то, что его снимают живые люди, – очень духоподъемные. Они про то, что импортозаместительная общественность наконец-то начинает открывать для себя реальный мир – хотя бы вот на примере кинопроизводства. Глядишь, научится ценить чужую работу. А заодно и уважать тех, кто ее выполняет...

...А может быть – чем черт не шутит? – она даже задумается о том, что и процесс принятия решений, как производство кинопродукции, тоже чего-нибудь требует – например, понимания рынка, на который эти решения повлияют. Ну, или хотя бы просто мозгов.

#индустрия #импортозамещение #мобилизация #съемки #пиздец

Про психическое здоровье

Это будет короткий пост. Сперва я вообще хотела поставить сюда заглушку и объявить в канале неделю молчания, потому что на этой неделе, как и 24-го февраля, у меня просто нет никаких слов.

Но потом я решила все-таки написать вот что. У моей близкой подруги – писательницы и художницы Линор Горалик – есть выражение, которое служит обозначением целой группы событий и явлений из жизни: «жизнь бессовестнее литературы».

Мы с Линор используем это выражение, когда сталкиваемся с чем-то стыдным, тошнотворным, позорным или просто страшным – но с оттенком нереальной «кринжовости», как говорят современные подростки.

Как бы это объяснить попроще? Ну, скажем, вот: в нашей жизни – настоящей, той, которую мы все живем, – происходит некое событие. Оно стыдное, тошнотворное, позорное, страшное или еще какое – но в жизни, как известно, много чего случается, и еще не такое возможно. А вот если на минуту представить, что мы берем и вписываем это событие в этом виде – я в сценарий, а Линор, например, в роман, – то сразу хочется провалиться сквозь землю, потому что в любом художественном (то есть созданном человеческими мозгами) сюжете такое событие сразу становится адским, пошлым и нереальным кринжем.

Так вот, к чему это я. Оказывается, 10-го октября – помимо всего остального, что в этот день случилось, – был Всемирный день психического здоровья. В мире его отмечают с 1992 года.

Как говорится, живите теперь с этим.

#линоргоралик #мозг #пиздец #mentalhealthday

Про кому все это нужно

На прошлой неделе я побывала на форуме под названием «Яхад», который каждый год проводит эстонская еврейская община. Это мероприятие вроде Лимуда – образовательно-развлекательная еврейская конференция, на которой представители самых разных профессий делятся знаниями и опытом с теми, кто приехал их послушать.

Разумеется, о чем бы ни шла речь на эстонском «Яхаде», от кино до кулинарии, и спикеры, и слушатели рано или поздно заговаривали о войне. И в этот момент всем, кто пришел рассказать или послушать про кино или кулинарию, становилось как-то неловко.

Лучше всего, на мой взгляд, эту неловкость сформулировал кинокритик Антон Долин, тоже выступавший на «Яхаде». Он сказал, что сегодня у гуманитариев – сценаристов, режиссеров, писателей, критиков и всех тех, кто так или иначе работает со словом, – огромная проблема. Все, что они умеют делать и делают хорошо, – это, в общем-то, балабольство. А заниматься балабольством в то время, как в Украине и вокруг нее происходит то, что происходит, – последнее дело.

Это мнение я слышу от многих коллег из смежных областей, не только из кино. Например, литературный критик Галина Юзефович недавно опубликовала очередной обзор книжных новинок, предварив его у себя в телеграм-канале риторическим вопросом о том, «кому сейчас это все нужно».

Я, конечно, тоже мучаюсь этим вопросом. Особенно потому, что в это самое время, когда всюду хаос и паника, и даже светские обозреватели (!) постят мемы о том, как свеженький гражданин России Эдвард Сноуден «уже летит на гироскутере в сторону грузинской границы», мой роман «Гарторикс. Перенос» все еще продолжает планомерно готовиться к выходу.

Честно говоря, я уже устала этому изумляться. Теперь всякий раз, как издательство присылает мне очередную новость про этот выход, я представляю себе не роман, а огромного боевого слона. Вокруг все полыхает, а слон (в броне и с острыми бивнями) медленно и неумолимо бредет сквозь этот пиздец к намеченной еще в мирное время цели.

Лично мне это придает хоть какой-то уверенности – и в том, что я делаю, и в том, что завтрашний день все же наступит. Вот сейчас издательство выложило отрывок из четвертой главы «Гарторикса» – про одного из главных героев, о котором я вам еще здесь не рассказывала. Почитайте – вдруг это поможет кому-то из вас переключиться и хоть ненадолго выдохнуть: ast.ru/news/pyatnichnye-chteniya-gartoriks-yulii-idlis/.

Если будут вопросы по тексту отрывка, приходите в чат канала через комментарии к этому посту – я на все постараюсь ответить.

А по теме поста скажу еще вот что. Сегодня писатель, если он не публицист и не жжет глаголом, чувствует себя тираннозавром из мемов – тем самым, со слишком короткими лапками, которых не хватает даже для того, чтобы дотянуться до туалетной бумаги, сидя на унитазе. Но родилось это чувство отнюдь не сегодня. Мне кажется, для писателя (как и для тираннозавра) оно вообще-то вечное.

В нулевые я написала стишок, который начинался словами: «кроме стихов, // я еще умею не бог весть что». Вот уже много лет я не умею даже стихи, а то, что умею (сценарии, игры и вот роман) не особо кому помогает. Но я все равно не перестану всем этим заниматься, – не потому, что надеюсь, что все это кто-нибудь сможет увидеть и прочитать, а потому, что это помогает мне самой оставаться человеком. В том числе человеком, не растерявшим остатки эмпатии и сострадания к самым разным людям.

Балабольство – или, если по-умному, «рассказывание историй» – очень развивает эмпатию. Это древнейший способ передачи эмоционального опыта от человека к человеку; а без эмоционального опыта мы ничем не лучше каких-нибудь тараканов. (В чем-то даже и хуже: не можем поднять больше своего веса, не особо живучи и медленно размножаемся)...

Пятничные чтения: «Гарторикс» Юлии Идлис

Отрывок из фантастического романа.

...Так что писатель – если он честно работает, а не залезает на броневичок, чтобы оттуда пасти народы, – рассказывает себе и другим о человечности. О том, как нам оставаться людьми в разных придуманных обстоятельствах. Многих из нас эти обстоятельства никогда не коснутся – и слава богу. Но на всякий случай мы все равно будем знать, что даже в таких обстоятельствах есть вариант остаться человеком.

Про эту возможность, мне кажется, важно помнить. Обстоятельства пытаются сделать из нас тараканов, но мы им сопротивляемся – хотя бы вот даже так, рассказывая друг другу истории о (вымышленных) персонажах, которым удалось тараканами все же не стать.

#роман #гарторикс #яхад #антондолин #галинаюзефович #пиздец

Про фантастику и реальность

Я долго думала, как написать этот пост. И вообще – как можно писать о придумывании каких-то там историй после объявления «частичной мобилизации» в стране с ядерным оружием и непредсказуемым прошлым.

Ответа на эти вопросы у меня как не было, так и нет. Но есть короткое эмоциональное соображение: да пошли они нахуй!

Пока у меня есть физическая и техническая возможность, я буду писать о том, что мне важно и интересно. О том, что представляется мне общечеловеческими ценностями, – и это, конечно, никакие не авторские договора и не сценарные гонорары, а то, как, почему и зачем мы рассказываем друг другу истории. И как эти истории читать и смотреть, чтобы не оскотиниваться на ровном месте. Потому что мне кажется, что во все времена и особенно сейчас очень важно не прекращать думать – в том числе и о таких вроде бы абстрактных вещах как человеческая природа, например. Или устройство власти.

Этим в последнее время – да и всегда – много занимается фантастика. Но вот что интересно: где-то с конца нулевых у меня есть ощущение, что русскоязычная фантастика – в самом широком смысле – все больше занимается даже не этими абстрактными категориями, а прямо-таки нашей насущной реальностью.

Тут, конечно же, книги Виктора Пелевина и Владимира Сорокина (хочется добавить, «в которых мы сегодня живем»). Но не только. Сюжеты почти всех важных для меня романов, фильмов и сериалов последних лет построены на тех или иных фантастических допущениях – в широком диапазоне от магии до техногенных нововведений.

Тут и «Имени такого-то» Линор Горалик. И рассказы Татьяны Замировской с ее же романом «Смерти.net». И «Лисьи броды» Анны Старобинец (тоже про смерть, кстати). И нашумевшая «Эпидемия» по книге Яны Вагнер. И сериал «Топи». И много чего еще (я специально валю все в кучу вне всякой хронологии). Ну и мой «Гарторикс» тоже, конечно.

В общем, есть ощущение, что фантастика сегодня актуальнее и правдоподобнее голого реализма. У этого есть несколько объяснений – приведу их все, а вы можете выбрать, какое вам больше подходит.

Самое очевидное – разумеется, про эскапизм. Пока мир летит в пизду, мы, что называется, полистаем бортовые журнальчики.

Здесь есть уточнение – своего рода «эскапизм штрих». Да, мир – каким мы его знали еще недавно – летит в пизду. Но фантастика – удобный плацдарм, чтобы понять, как это можно исправить. Или хотя бы скорректировать траекторию полета. Эту функцию фантастическая литература выполняла всегда, а до нее аж с XVII века тем же самым занималась антиутопия. Мол, давайте возьмем современные тренды, сконструируем модель общества будущего – и прикинем размеры жопы, в которой мы все окажемся, если не образумимся прямо сейчас.

Это чуть более оптимистичное объяснение – хотя бы потому, что оно предполагает вариант «образумиться». Так что лично мне оно все-таки нравится больше.

Наконец, третье объяснение популярности фантастики – и у читателей, и у писателей, – цинично технологическое. Дело в том, что фантастические условности помогают автору придумать необходимые ему по сюжету обстоятельства без утомительного ресерча, одной только силой мысли (и немножечко Википедии).

Нужно ему по сюжету, чтобы все были цифровыми призраками? Значит, будут. Нужно, чтобы мертвые оживали? Не вопрос. Нужно, чтобы с баржей можно было разговаривать? Пожалуйста.

Вообще мне кажется, что в современной фантастике работает сразу все вышеперечисленное. И еще – что в наше время сама реальность рождает чудовищ похлеще любых снов писательского разума. И потому фантастика – инструмент, который дает максимальное приближение к этой нашей перекореженной действительности.

По иронии судьбы, буквально на днях мне написали из издательства, что роман «Гарторикс. Перенос» уже в типографии. (Только что я несколько раз повторила это вслух – просто чтобы послушать, как сюрреалистично это звучит в нынешних обстоятельствах.) В октябре бумажная книга появится в магазинах, а пока что можно оформить предзаказ на нее – вот по этой ссылке: go.ast.ru/a003i3w...

...Тем, кому в силу географии предзаказ недоступен, скажу, что электронная книга и даже аудиоверсия тоже будут. Тьфу, как говорится, тьфу, тьфу.

#гарторикс #перенос #роман #фантастика #scifi #пиздец

Про управление миром

Почти два года назад я писала здесь про одну яркую инициативу – на деньги из госбюджета заменить редакторов и продюсеров в кинопроизводстве искусственным интеллектом: t.me/screenspiration/156. Сегодня напишу еще про две новости из жизни отечественной кино- и телеиндустрии, которые вроде бы друг с другом никак не связаны, но вместе формируют вполне апокалиптическую картину ее, индустрии, ближайшего будущего.

Первая новость – вот: www.kinometro.ru/news/show/name/ott_prinuditelnayalicense_0459. Если коротко, то российские видео-сервисы (читай – онлайн-кинотеатры, или платформы) написали открытое письмо в администрацию президента, Минкульт, Минцифры, Минюст и т.д. – с протестом против готовящегося закона о принудительном лицензировании [зарубежного] контента. То есть – по сути, с протестом против легализации пиратства на государственном уровне.

Вторая новость – вот:

portal-kultura.ru/articles/news/341294-v-rossii-snimut-serial-sidorovy-po-stsenariyu-neyroseti/?fbclid=IwAR0tONYJxfcgS-xO4jHRHpi2swVeGQo7xfeCjH4gfOB9O3gdMYddZ9We13s. Если коротко, то в России снимут (и, к сожалению, покажут) первый сериал, сценарий которого написан искусственным интеллектом.

Первая новость с кристальной ясностью демонстрирует полное отсутствие всякой связи или даже просто коммуникации между теми, кто придумывает законы, регулирующие российскую индустрию развлечений, – и теми, кто в этой индустрии непосредственно работает.

Это, если без мата, очень печально. Потому что в результате те, кто разрабатывает закон, грозящий походя угробить целый индустриальный сектор, ни хера не понимают в том, как вообще-то устроено производство и распространение видеоконтента в современном мире. А те, кто в этом понимает и даже участвует, вынуждены писать открытые письма во все возможные «мин-хоть-чего-нибудь», потому что при разработке закона их не то что забыли спросить, но даже про них не подумали.

Вот что они, эти участники производства, спешат донести до законотворцев: «Среди ключевых негативных последствий данной инициативы – возможная приостановка деятельности российских сервисов на иностранных устройствах и платформах – iOS, Android, Huawei, телевизорах с функцией Smart TV и других: сейчас контент на них смотрит порядка 70–90% аудитории российских видеоплатформ».

И вот этот абзац еще очень красноречивый: «Как отмечено в обращении ассоциации, инициатива о расширении действия принудительной лицензии на контент входит в конфликт с действующими нормами международного права. В частности, возможность воспользоваться ею приведет к тому, что Россия станет юрисдикцией, в которой использование произведений без согласия правообладателя станет преобладающей моделью».

Грубо говоря, это значит, что остатки кое-как бултыхающейся отечественной индустрии додавят свои же пираты, потому что с принятием этого закона заработать нельзя будет ни на каком видеоконтенте в России в принципе. Его просто будут пиратить в момент появления, потому что законодатель разрешил. Что, в свою очередь, обрушит еще несколько индустрий, задействованных в производстве и распространении контента, не говоря уже о миллионах ИП, обладатели которых – режиссеры, сценаристы, художники, операторы, и т.п. – пойдут по миру в связи с невозможностью получить за свою работу хоть какие-то деньги.

В принципе, одного этого уже хватает для очередного апокалиптического поста в канале «Осенило – написал». При чем тут еще и искусственный сценарный интеллект? А вот при чем.

Дело в том, что законодатель сейчас поступает с производителями видеоконтента в целом так же, как производители видеоконтента в России – за редкими и благими исключениями – до недавнего времени поступали со всеми остальными. Например, со сценаристами...

...Ведь откуда растут ноги у новости про ситком, написанный искусственным интеллектом? Из многолетних жалоб заказчиков на то, что сценаристы непомерно затягивают сроки работы и при этом пишут говно, которое потом проваливается в прокате. А еще – из такой же многолетней и ничем не обеспеченной фантазии о том, что сейчас придет кто-нибудь (или, как видно из новости, что-нибудь) и напишет сценарий правильно: за считанные секунды, по всем правкам каждого из продюсеров и так, чтобы снятое по этому сценарию собрало кассу. То есть – чтобы оно всем понравилось. Чтобы все, сука, пошли и купили на это билеты.

Это очень детское по природе своей желание управлять миром, не привлекая внимания санитаров (и желательно – не напрягаясь и вообще ничего не делая), характерно для всех нас. И для наших законодателей, которые не моргнув глазом, объявляют, что сейчас мы обобществим иностранный контент – и все проблемы нашей индустрии развлечений решатся сами собой. И для наших производителей контента, которые уверены: сейчас мы загоним в софтину 355 тысяч каких-нибудь слов – и на выходе получим сценарий, который понравится зрителям. Минуя всякие там промежуточные звенья вроде капризных сценаристов, которые много о себе думают.

Самое забавное, что, при всей внешней непохожести, обе вышеупомянутые новости получаются про одно и то же. И законодатель, и производитель отечественного видеоконтента вместо того, чтобы думать и разбираться, хочет управлять и контролировать. Причем контролировать они оба хотят не что-нибудь, а широкие народные массы. Которые должны смотреть обобществленный законодателем западный контент, а свой при этом не обобществлять по той же самой модели. Или – которые должны строем идти смотреть ситком, написанный нейросетью за неделю, вместо тех же обобществленных западных сериалов в торрентах под VPN.

Сюрприз, ребята: так это все не работает. Потому что написать-то 88 серий за неделю вам и нейросеть сможет. А вот посмотреть эти 88 серий и получить от них удовольствие – это уже гораздо сложнее.

Тут разве что какой-нибудь Терминатор может помочь – в смысле силы, так сказать, убеждения. Но он, как мы помним из американского кино, плохо кончил.

#индустрия #AI #пиратство #пиздец #терминатор

Про русский язык

С 24-го февраля и до сих пор мне очень трудно что-либо писать. Это не про общую подавленность, которой как раз не наблюдается: наоборот, я могу работать и много всего делаю – организовываю, помогаю, преподаю, учусь, и т.д. Но вот сесть и написать связный текст, тем более, например, художественный, – ужасно трудно.

Даже этот канал я, надо сказать, веду с некоторым трудом, хотя посты в нем – по меркам того, что я обычно пишу по работе, – совсем небольшие. Но вот с конца февраля пост на две-три страницы Word раз в неделю – чуть ли не потолок моих творческих способностей.

Для человека, который не только сам профессионально пишет, но еще и учит этому других, это довольно-таки унылая ситуация. Чтобы осмыслить свою вдруг наступившую профнепригодность, я сделала то, что всегда делают сценаристы, оказавшиеся в отчаянном положении. А именно – стала ныть и жаловаться коллегам.

И вот тут выяснилось, что я далеко не одна такая. Большинство из тех, с кем мне удалось поговорить, испытывают разного рода трудности в написании текстов – то есть в том, что до 24-го февраля давалось нам всем, конечно, непросто, но все-таки ведь давалось. Один мой приятель-сценарист вообще ничего не пишет уже два месяца. Другого хватает максимум на посты в запрещенные соцсети. Подруга-писательница делает огромное количество больших и важных антивоенных проектов, но все они – про то, чтобы слушать и записывать за кем-то другим, а не о производстве собственных текстов.

Я много думала о том, почему мы все сейчас пишем так, словно бежим сквозь воду. И, кажется, поняла: все дело в языке.

Да-да, в русском языке. (Я отдаю себе отчет в том, что, дочитав до этого места, можно подумать, что это русофобский пост, призывающий закэнселить все русское, включая кириллицу. Или – что это, наоборот, русофильский пост, призывающий закэнселить все, что кроме. Спешу всех разочаровать: это по-прежнему канал о работе сценариста и писателя, и пост – про нюансы этой работы в сложном психологическом состоянии. А не про то, о чем все мы думаем по умолчанию.)

Так вот, русский язык. Видите, за два абзаца я уже дважды написала это словосочетание, и, я уверена, вы уже дважды напряглись, – вне зависимости от тех взглядов, которые разделяете или не разделяете. Почему? Потому что в нынешней ситуации русский язык – во всяком случае, для особо чувствительных его носителей – вышел из зоны интуитивного применения и остро проблематизировался.

На моей памяти так еще не было никогда. И я сейчас не о том, что говорить и писать по-русски стало как-то по-особенному стыдно или, наоборот, по-особенному гордо. Нет, я имею в виду проблематизацию чисто лингвистическую, когда ты вдруг замечаешь, как герой Мольера, что «говоришь прозой» (а сейчас – что говоришь и пишешь именно по-русски). Такое бывает у молодых поэтов, когда они вдруг начинают видеть каждое слово и даже звук в языке, на котором пишут, как целое дерево ритмических или мелодических проблем и возможностей, – и «залипают» в исследовании этого дерева, иногда на долгие годы.

При этом русский – как и любой другой современный язык – был и остается больше любого художественного бисероплетения. Да, я пишу на нем сценарии и романы, – но еще разговариваю на нем с близкими, спорю с оппонентами, ругаюсь неизвестно зачем с сетевыми троллями. Это язык всего, что я прочитала и написала до сих пор, – но еще это язык тех же сетевых троллей, пропаганды насилия и всей взбесившейся техники от принтера до телевизора. Как это все использовать, чтобы создавать придуманные истории?

Все это, кстати, и раньше было в русском. Да и в любом другом языке. Но поскольку пишу я, главным образом, по-русски, то скажу за него: раньше я как-то интуитивно отделяла то, что мне в нем было нужно, от всего остального. А теперь такое ощущение, будто каждое слово, прежде чем его написать, нужно взвесить и решить, «чье» оно – твое или чужое. А может, и вовсе враждебное.

В таких условиях и правда почти невозможно заниматься литературным творчеством. Но штука в том, что эти условия мы – те, кому сегодня трудно писать, – в большой мере сами себе придумали...

...Это чувство, что язык, на котором я пишу, взяли и заляпали чем-то гадким, и мне, для того чтобы снова его использовать, нужно подобрать его с земли и чем-то специально очистить, – такое же наведенное и нелепое, как и в целом вся концепция «вины русской культуры», о которой я писала недавно в связи с ROAR (t.me/screenspiration/345).

Мой язык – это инструмент, которым я всю жизнь работаю. Да, лично я могу писать не только на русском. Но никакие языки в мире не идентичны друг другу и не взаимозаменяемы, потому что не «накладываются» друг на друга без остатка (если бы это было не так, то и проблемы художественного перевода бы не было, как и разницы между плохими и хорошими переводчиками).

Да, какие-то вещи мне естественнее выражать по-русски, какие-то – по-английски. Скажем, первая фраза в моем романе – английская, и ее русский аналог даже для меня самой ощущается как очень точный, но все-таки перевод. И тем не менее для меня основным инструментом творческого самовыражения был и остается именно русский. И мне кажется важным продолжать писать на нем личные, искренние, настоящие вещи – особенно сейчас. Не сдавать его как пространство для производства смыслов – потому что те смыслы, которые важны лично мне, никто за меня не создаст.

Когда мои друзья и коллеги пишут: разве можно писать сейчас отвлеченные художественные тексты, разве все это имеет сегодня смысл, – я верю, что да, можно, и да, имеет. Это то самое сопротивление наползающему на всех нас злу, которое мы не просто можем себе позволить, но которым мы вообще-то занимаемся давно и профессионально.

Отдать этому злу свой язык во многом значит отдать ему самого себя. Сдаться и принять, что кроме зла теперь ничего невозможно. Но ведь это – если задуматься – самая отвратительная и вредоносная ложь, которую только можно придумать.

#язык #мозг #пиздец #культура #роман #прорвемся

Про жизнь в моменте

В потоке новостей из России, которые в последнее время похожи то на пересказ неопубликованного романа Джорджа Оруэлла, то на синопсис низкобюджетной черной комедии, была одна, поразившая меня до глубины моей сценарной души.

В начале апреля (видимо, посмотрев на количество уехавших из России «в отпуск» IT-специалистов), премьер-министр Михаил Мишустин обратился к айтишникам – с риторикой, которую я вообще-то привыкла слышать из уст продюсеров, работающих в концепции известного мема «Наташа, вставай, мы все уронили».

Цитату из обращения Мишустина к айтишникам, приведшую меня в состояние тихой истерики, можно найти, например, вот здесь: t.me/youlistenedmayak/20835. Если вкратце, ее пафос сводится к следующему: «Давайте вы поднатужитесь и напишете российский аппстор с нуля. За неделю. Мы понимаем, что трудно; но вдруг вас… осенит?»

Сперва я даже не поверила, что эта новость – не фейк, придуманный сценаристами, чтобы потроллить продюсеров. Потому что именно продюсеры любят звонить сценаристам с подобными предложениями в середине апреля, когда до подачи готовых полнометражных сценариев в Минкульт остается пара недель. «У нас есть практически готовый сценарий, в котором надо слегка подправить диалоги. Только он нам не нравится, и поэтому мы решили сменить место и время действия, жанр и систему персонажей. Но самое-то главное у нас уже есть – идея. Мы ее вам расскажем, а дальше вы сами все придумаете и напишете. Справитесь за неделю?»

Раньше я думала, что это гримасы кинопроизводства, причем исключительно российского. Что вот это отношение к созданию объектов интеллектуальной собственности как к процессу, который происходит неведомо как и в одночасье, просто по мановению непонятно чьей волшебной палочки и без участия людей, обладающих специальным образованием и навыками, – это какая-то странная болезнь российской киноиндустрии, не характерная для других областей производства. И что в других областях, в отличие от кино, все-таки есть понимание, что эти самые люди за свою работу могут хотеть разных глупостей – например, конкурентоспособной на международном рынке оплаты. Или достойных условий труда. Или, вы будете смеяться, гражданских прав и свобод, записанных в Конституции.

Но все оказалось иначе – как в анекдоте про визит к психотерапевту: «Давайте уберем этот пиздец из вашей жизни? – Не стоит, пожалуйста. Это несущий пиздец». И он, судя по всему, пронизывает все наши отрасли, а не только одно кинопроизводство.

Что это? Почему? Откуда оно вообще вылезло?! Эти проклятые вопросы мучали меня с начала апреля, пока я не поняла одну простую вещь.

В сущности, этот подход характерен для тех, кто живет исключительно в моменте. То есть – во дне сегодняшнем.

Буддисты учат, что это вообще-то добродетель и условие счастливого существования. Но, как мы видим на собственном опыте, не всегда – а только если это существование в моменте является осознанным. Иначе получается как с коммунальными службами, которые не рассчитывают на появление снега зимой до тех пор, пока этим снегом их не заваливает по самую крышу.

Мы, работники кинематографа и особенно сценаристы, к такому давно привыкли и не удивляемся – а надо бы. Много лет мы пересказываем друг другу однотипные истории о том, как заказчик решил тем или иным способом прокинуть сценариста, не заплатив ему за работу или убрав его имя из титров. Эти истории всегда были и всегда будут, потому что никто не боится и не ожидает никаких последствий. Раз мы все живем в моменте, то и последствия – если вообще наступят, – тоже будут в моменте. Но не в этом, а в другом, – в котором ни этого сценариста, ни проекта, ни нас уже и не будет, а будет что-то совсем другое.

С этой мыслью к прокинутому тобой сценаристу можно на голубом глазу прийти с предложением новой работы – и искренне удивиться отсутствию энтузиазма. Поработайте с нами снова, мы же вас так любим. Неужели мы чем-то вас обидели?!..

...Если какой-нибудь особо занудный автор упирается и говорит, что, мол, да, обидели, – тогда-то и вот на такую сумму, – заказчик, живущий в моменте, делает невинные глаза. Неужели мы и правда повели себя как мудаки? Впрочем нет, мудаками же были не мы, а другие мы – в том, другом моменте, которого никто уже и не помнит. А кто его помянет, тому и глаз вон, потому что тот, кто поминает эти мудацкие моменты всуе, занимается занудством, искажением истории и прочей подрывной работой.

Я не случайно упоминаю тут «искажение истории». Мне всерьез кажется, что все вышеописанное – частный случай того, что мы были и остаемся «страной с непредсказуемым прошлым». То есть страной, где прошлое существует и обсуждается лишь постольку, поскольку оно удобно текущему моменту, – всякий раз разному. А ведь если не сохранять хоть какую-то память о том, что мы делали буквально вчера, то никаких уроков из этого извлечь невозможно. И мы будем вечно обречены бегать по кругу – по одним и тем же граблям, но всякий раз с искренним изумлением.

Что с этим делать, спросите вы? Во-первых, конечно, очевидное: помнить, сохранять и анализировать свое прошлое. Изучать историю – по разным источникам, а не только по тем, которые с упорством, достойным лучшего применения, твердят о том, что уж мы-то никогда мудаками не были, а кто вспомнит, что были, тому и глаз вон.

А во-вторых – прилагать все усилия к тому, чтобы не быть мудаками в моменте. Желательно – ни в каком. Потому что жизнь вообще-то длинная, и никому из нас не дано предугадать, где, с кем и в каких обстоятельствах мы окажемся через то или иное время. И в этой ситуации то немногое, что действительно в наших силах, – это не быть мудаками прямо сейчас, вне зависимости от того, что было вчера и что будет завтра.

Просто не быть мудаками в каждый момент времени. Вот и все.

#индустрия #заказчик #пиздец #мишустин #исход22

Про ROAR

Этот канал постепенно превращается в вестник того, чем сейчас занимается моя подруга Линор Горалик. Но что ж поделать, если именно она, со свойственным настоящему художнику чувством истории, придумывает и реализует очень важные сегодня проекты.

С 24-го февраля Линор собирала, верстала и выпускала первый номер интернет-журнала ROAR – Russian Oppositional Arts Review. Он вышел 24-го апреля – и, поскольку он целиком посвящен тому, что происходит в Украине и в России, то на следующий же день сайт, где он выложен, подвергся жесткой DDOS-атаке. Сейчас первый номер ROAR доступен по ссылке roar-review.com/ROAR-58ff1e7b138249688cd0df96fcd18c42 – и это, пожалуй, самое масштабное собрание антивоенной поэзии, прозы, эссеистики, визуального и саунд-арта, которое существует на русском языке сегодня.

Номер сделан силами волонтеров и на личные средства Линор. Среди авторов и «контрибьюторов» этого номера много известных поэтов, писателей, журналистов и художников, для которых русский язык – родной, и еще больше – анонимов, которые по соображениям безопасности не могут даже подписаться под собственными текстами.

Это очень сильное чтение, особенно если читать этот номер подряд. Такой срез культуры, которая у нас еще совсем недавно была, – не хочется добавлять «и которую мы потеряли», потому что культура, по моему твердому убеждению, вообще не является объектом потери или находки. Культура – это люди, которые ее создают и потребляют, и ответственность за происходящее, как мне кажется, лежит именно на людях, а не на культуре как таковой.

Именно об этом я и хочу написать в связи с первым номером ROAR – о русской культуре и об ответственности.

Все эти два месяца я слышу со всех сторон про крах и несостоятельность русской (и шире – русскоязычной) культуры. Ее проклинают или оплакивают, потому что она «не смогла предотвратить» зверств, «никого ничему не научила» и «никого не смогла защитить». В ежедневном ужасе того, что происходит в Украине и вокруг, это очень понятное, но и безнадежное желание – чтобы кто-нибудь или что-нибудь, хотя бы вот русская культура, которую мы со школы привыкли считать образцом гуманизма, защитила, укрыла и научила. Но мне кажется очень важным осознавать, что культура – это не какое-то внешнее одеяло, которое спускают на нас с неба. Культура – это мы сами, каждый из нас. И только мы можем кого-нибудь защитить или чему-нибудь научиться – если сознательно примем такое решение.

Когда я была филологом, моим любимым литературоведческим течением была reader response theory (или «рецептивная критика»), придуманная еще в 1960-х. Она утверждала, что литературный текст не существует сам по себе; он актуализируется в процессе чтения, когда каждый конкретный читатель по-своему интерпретирует и достраивает то, что читает, с учетом своего опыта и читательских ожиданий. То есть текст – даже известный и давно ставший классикой – это, в общем, и есть каждый его читатель.

В этом смысле странно ожидать, что сами по себе артефакты гуманистической культуры – тексты, видео, «тени на стене», по меткому выражению персонажей «Игры престолов», – кого-нибудь от чего-нибудь защитят. Это не талисманы и не языческие обереги, призванные умилостивить каких-то неизвестных богов. Это произведения, которые каждый из нас читает – или не читает. Принимает близко к сердцу – или отказывается брать в голову со словами «это все слишком тяжело, а я и так на работе устаю».

Античная культура не защитила Древний Рим. Христианская – не уберегла Византию. Русская культура не спасла ни Россию, ни Украину, потому что защищать, беречь и спасать жизни – это вообще не функция культуры. Это задача людей, принимающих решения и отвечающих за свои действия, а не прикрывающихся текстами, написанными за много поколений до их рождения...

...Именно поэтому говорить «русская культура не научила нас гуманизму» так же странно, как и горевать о том, что «школьная математика не научила нас зарабатывать деньги». Научиться вообще-то должны были мы сами. А культура в виде текстов, кино, театра и т.п. – просто возможность это сделать. Как школьные уроки по математике, которые можно было честно пройти, а можно было проспать, прогулять и получить свой законный трояк в четверти и в году, потому что на хера это надо, считает же все равно калькулятор. Напрягаться никто не любит.

Я видела много людей, не желающих напрягаться, чтобы учиться и понимать. В том числе и, например, на филфаке МГУ. И хотя в дипломах у нас у всех написано одинаковое, сейчас мы очень по-разному видим мир – и то, что в нем происходит. Да и «русскую гуманистическую культуру» тоже понимаем по-разному – в зависимости от того, кто из нас какие книги реально прочел, а какие – услышал в пересказе по телевизору или нагуглил в мемасиках.

#культура #ROAR #линоргоралик #пиздец #образование

Про «Исход-22»

Все время думаю о том, как сейчас можно писать что-нибудь о происходящем в Украине, в России и вокруг. Не в смысле «боже, как можно что-то писать, замолчите!», – а технологически, с точки зрения средств и способов выражения. Как именно можно сейчас написать что-то осмысленное, что, с одной стороны, не было бы совсем уж научной фантастикой, а с другой – имело хоть какой-то драматургический и художественный смысл?

Прежде чем читатели этого поста вскинутся на словосочетание «художественный смысл» в контексте продолжающихся боевых действий, скажу важное. Да, я считаю, что художественный смысл любого высказывания в сфере искусстве (будь то кино, литература, театр или даже фотография) имеет огромное значение во все времена. И тем более – сегодня.

Художественный смысл – это не про выдумку ради красного словца и вообще не про стремление «сделать красиво». Он не про красоту как таковую, а про передачу эмоций и очищение посредством переживания этих эмоций, то есть про катарсис. А катарсис – очень терапевтическая штука (недаром он существует не только в драматургии, но и в психотерапевтических практиках, и много где еще). Катарсис позволяет пережить болезненный и/или страшный опыт, отгоревать его, сделать из него сознательные выводы – и жить дальше.

Художественным смыслом, кстати, обладают не только придуманные истории, но и вообще любые. В частности, хорошо сделанные документальные. Истории – документальные, игровые, всякие – сейчас важны как никогда, потому что терапевтическое проживание общего горя – одно из необходимых условий для выживания.

Но это так, лирическое отступление. Потому что ведь проблема-то остается: как, с какой интонацией и какими нарративными средствами можно рассказывать истории о том, что сейчас происходит, чтобы они не были ни откроенной ложью, ни плясками на костях?

Привычные нам способы конструировать, например, истории для жанрового кино явно несостоятельны, потому что они призваны передавать уже отстоявшиеся и много раз осмысленные эмоции. И еще – потому, что эти способы все-таки предназначены для создания историй, финал которых в реальности уже более или менее известен, – как, например, «Чернобыль» Крейга Мейзина или даже «Мама, я дома» Владимира Битокова. А для того, чтобы передать эмоции, захлестывающие нас прямо сейчас, в моменте, когда никто не может сказать, что будет завтра и чем это все может закончиться, нужно искать какие-то новые средства и даже жанры.

Мои международные студенты это чувствуют – и ищут эти новые средства и жанры в режиме реального времени. Я вижу это по тому, какие темы они берут и какие синопсисы пишут, чтобы разрабатывать и снимать проекты в следующем учебном году.

У меня самой уже почти месяц зреет полный метр на основе историй нескольких реальных семей из Украины и из России. Но пока что я боюсь даже расписать это все в заявку, хотя бы для себя, – потому что, во-первых, эта заявка потребует гигантского ресерча, на который я сейчас не способна, а во-вторых, надо все-таки увидеть хоть что-то, похожее на финал этих историй в действительности. Да и адекватного способа рассказывать истории военного времени в сценарном формате я пока не нашла.

А вот моя подруга и прекрасная писательница Линор Горалик, кажется, такой способ нащупала – только не в кино, а в литературе.

В интернете лежат уже две части из ее четырехчастных заметок про так называемый «Исход-22» – массовую эмиграцию из России после 24-го февраля 2022 года. У этой эмиграции сейчас четыре основных центра: Тбилиси (linorgoralik.com/tbilisi.html), Ереван (linorgoralik.com/yerevan.html), Стамбул (linorgoralik.com/istanbul.html) и Израиль (заметки Линор про Израиль появятся в мае)...

...«Исход-22» – это документальная литература с элементами мокьюментари, чаще всего вынужденными и призванными защитить тех, чьи истории послужили материалом для текста. Я видела, как Линор работала над этими заметками в Ереване, и могу сказать, что за ними, как и за всяким художественным документом, стоит огромный ресерч. Она побывала в Тбилиси, в Ереване и в Стамбуле, провела десятки, если не сотни, интервью с новыми русскими эмигрантами, перелопатила кучу эмигрантских чатов, ресурсов, сайтов и т.п., поговорила с самыми разными группами, общинами и организациями, так или иначе затянутыми в общую воронку «исхода».

Из всего этого родились заметки, которые выглядят необязательными записями на полях чего-то другого, – так, словно набросать их можно было за пять минут, не выезжая из уютной безопасной квартирки где-нибудь далеко отсюда. Но это, конечно, иллюзия. А правда в том, что написать эти заметки можно было только ценой невероятного напряжения, только проехав по всему маршруту новой русской эмиграции и на собственной шкуре ощутив все, через что сейчас живут эти самые новые русские эмигранты. Потому что смысл этих заметок – не в сюжетах и перипетиях, а в той огромной, осязаемой, но почти неописуемой эмоции, которую мы сейчас все ощущаем, но толком не можем выразить. В ощущении полного и окончательного охуения.

Раньше, в мирное время, у Линор был милый жанр коротких дневниковых записок – как бы про ее друзей и знакомых, но на самом деле про персонажей по их мотивам (я, как и многие другие наши общие друзья, иногда бывала одним из таких персонажей). Эти записки иногда издавались – например, в книжке «Недетская еда» (www.labirint.ru/books/66321/). По сути, это были такие микро-притчи о жизни маленького интеллигента – иногда смешные, иногда грустные, иногда абсурдные.

Заметки про «Исход-22» сделаны в этом жанре – и вот выясняется, что он помогает ухватить и передать главное: коллективное ощущение глобальной катастрофы, которое складывается не из отдельных событий и новостей, а просто висит над всеми в воздухе, как промозглый туман, и держится не на сюжете и нарративной конструкции, а как будто само по себе.

Это ощущение создается бесконечным мельтешением смутно узнаваемых «Н», персонажей заметок, у которых все происходит одновременно и повсюду: «русский мир», переноска для кота, родственники под Киевом, бомбы, стыд, одиночество, что будет завтра, неработающие кредитки, денег на два месяца максимум, ехать или не ехать, оставаться или не оставаться. Как будто бы мы – и эти «Н», и те, кто про них читает, – оказались в этом все вместе. И теперь стоим все вместе в одной огромной толпе и ждем чего-то грядущего – то ли парохода на Константинополь, то ли второго пришествия, то ли дивного нового мира.

Как будто мы действительно все еще вместе, несмотря ни на что, – уехавшие и оставшиеся, спасающие и спасающиеся. Живые.

#исход22 #пиздец #горалик #эмиграция

Про озверение

Вообще после фото- и видео того кошмара, который творился в Буче и других украинских городах, я, как и многие мои коллеги, потеряла дар речи и думала, что мне больше нечего написать. В особенности – сюда. Что после фотографий трупов мирных жителей со связанными руками, сваленных в колодцы и канавы, никакая сценарная работа уже не имеет значения.

Но спустя пару дней поняла, что мне все-таки есть что сказать по этому поводу.

Когда я училась в Московской школе кино, мне и еще нескольким однокурсникам задали написать полнометражные драмы, основанные на биографиях героев войны 1812 года.

Мы выбрали себе по герою и принялись за работу. Я писала про генерала Милорадовича, застреленного во время восстания декабристов на Сенатской площади. Один мой сокурсник делал политический триллер про Сперанского. Другой выбрал себе Дениса Давыдова – и сочинял лихой казацкий экшн с перестрелками и погонями.

В одном из эпизодов герой этого экшна – молодой гусар – попадал в плен к французам. И те, чтобы выяснить расположение русских войск, пытали его – по-настоящему, с выдиранием ногтей и подвешиванием за вывихнутые руки.

Это было обстоятельно и наглядно описано в сценарии – так наглядно, что читать сцены пыток было практически невозможно. Мы все тогда скривились, а преподаватель, который вел у нас практические занятия, сказал, что сцены эти надо переписать. У среднего зрителя в 2012 году они оставляли ощущение развесистой клюквы, потому что полностью противоречили тем представлениям о войне 1812 года, которые сложились через двести лет после ее окончания.

Тогда, в 2012-м, мы все с этим согласились. И только сейчас, после фото и видео из Бучи, я задумалась: а откуда, собственно, взялись эти самые представления – о войне 1812 как о благородной кампании в перчатках и аксельбантах?

Ответ, как всегда, банален: из книг и фильмов. Из «Гусарской баллады» и первого бала Наташи Ростовой. Из «Звезды пленительного счастья» и улыбки Вячеслава Тихонова в роли Андрея Болконского. Никто из нас не видел ни той войны, ни ее живых свидетелей, поэтому все, на что мы можем опираться, – это художественные тексты и популярные мемуары (непопулярные надо искать в архивах, а это скучно и трудно). И даже реконструкторов больше интересует количество пуговиц на аутентичных мундирах, чем реальное поведение живых людей, когда они убивают и умирают.

Меж тем, работая над сценарием про генерала Милорадовича, я читала его мемуары – и воспоминания других, менее именитых, участников наполеоновских войн. Там, конечно, есть и про перчатки, и про аксельбанты, и про пуговицы на мундирах, – все то, что спустя полвека положило начало художественному образу «войны 1812 года». Но еще там есть огромное количество довольно-таки тошнотворных рассказов о том, что творилось в тылу, в плену и на поле боя.

Больше того, если читать ту же «Войну и мир» целиком, вместе со всей «войной», а не ограничиваясь красивыми сценами из обязательной школьной программы, будет ясно, что и Лев Толстой (который как раз говорил с очевидцами и много работал в архивах) описывал эту «благородную освободительную войну русского народа» как кровавую мешанину боли, ужаса, грязи и бессмысленной смерти.

Война – настоящая, не сглаженная художественной или исторической дистанцией, – всегда ужасна. Все ее участники озверевают – неотвратимо и быстро. Насилие порождает насилие порождает насилие.

Про это же рассказывает и The Walking Dead, один из моих любимых сериалов, который сейчас приобрел пугающую актуальность. Центральный вопрос, который ставят его создатели, – о том, что делает человека человеком в отсутствие действующих социальных институтов. Если человека не останавливает ни закон, ни страх наказания, ни даже общественная мораль, то что может удержать его от превращения в зверя?

Сериал, как и, например, мировые религии, дает на это обидный ответ про свободу воли. Не дать себе стать зверем может (и должен) сам человек – и только он один...

...Озверение – часть человеческой природы. Оно есть в каждом из нас, без исключений. И этот грустный факт необходимо признать – хотя бы для того, чтобы с озверением в самом себе можно было хоть что-то сделать.

Нужно признать, что озверение не происходит как-то само собой, помимо нашей воли, как [справедливый] ответ на что бы то ни было. Нет, озверевает всегда сам человек – и он же за это свое озверение отвечает.

Не «должен» отвечать, а именно отвечает. Всегда, неизбежно и в полной мере.

#озверение #буча #пиздец #толстой #1812 #милорадович

Про что нам делать

Меня сейчас все об этом спрашивают – коллеги, студенты, читатели канала. Как нам сейчас работать, что писать. Что будет с индустрией – и что с ней происходит уже сейчас. Как можно вообще сейчас думать о какой-то там индустрии.

Я и сама задаюсь этими вопросами ежедневно. Скажем, в начале февраля я сдала предпоследний драфт полного метра, который должен был сниматься этим летом; в начале марта я должна была приступить к разработке нового сериала. Оба проекта сейчас подвисли – они были придуманы в другое время и про совершенно другую жизнь. Ту, которая у нас всех закончилась 24-го февраля 2022 года.

Вообще, если вдуматься, это невероятно. Всего месяц назад истории, действие которых происходило в условном «сегодня», не были привязаны ни к каким датам. Можно было сдать заявку на сериал, начинавшуюся словами «2021 год, Москва», потом год писать для этого сериала сценарий, еще пару месяцев снимать, потом полгода монтировать – и выпустить сериал на экраны в 2024-м, просто заменив в титрах год.

Теперь все эти истории, задуманные и написанные в условном «сегодня», предполагающем беспроблемную, как мы теперь понимаем, жизнь с отпусками, авиаперелетами, ипотекой, вредной едой из «Макдональдса» и соцсетями как одним из основных нарративных инструментов, стали «ретро» с точной датировкой. Ни одна из них не может случиться позже 2021 года.

Стыдно сейчас так думать и говорить, но в кино с так называемой «спецоперацией» получилось почти как с ковидом.

В первые полтора года пандемии я принимала участие в разработке видеоигры, действие которой происходило в Европе в середине 2020-х. Поскольку помимо всего прочего я придумывала и описывала локации, продюсеры игры попросили меня придумать, как будет выглядеть мир после ковида.

«Почему же “после”, а не “во время”?», спросила я: пандемия только набирала размах, и никаких признаков ее скорого и чудесного прекращения не было видно. «Потому что ковид уже всех заебал», ответили мне продюсеры. И были, конечно, правы.

В частности, их правоту показал провал почти всех фильмов и сериалов «про пандемию», которые вышли с тех пор во всем мире. Зрители насмотрелись на маски, ПЦР-тесты и пластиковые перегородки между ресторанными столиками в реальной жизни и совершенно не собирались смотреть на все это еще и в кино. Потоптавшись на краешке пропасти под названием «реалистичное отображение действительности», мировая киноиндустрия сделала три шага назад и сказала: давайте сделаем вид, что ковид уже далеко в прошлом. Или он был в альтернативной реальности. Или его вообще никогда не было.

Сейчас делать вид, что в Украине (да и в России) ничего не происходит, и все осталось по-прежнему, стыдно и противоестественно. А делать вид, что в нашей с вами работе ничего не изменилось, попросту глупо. Но проблема в том, что мы сейчас видим лишь первые признаки тех глобальных изменений, которые неизбежно нас всех коснутся. К чему все это приведет уже через пару месяцев, трудно не только предсказать, но даже представить.

Что будет со сценарной профессией в условиях, когда каждый день появляются новые указы, фактически отменяющие или делающие невозможной работу целых отраслей – вроде журналистики, SMM или благотворительных сборов? Когда исчезают целые явления, прочно вошедшие в наш быт и ставшие нарративными инструментами (вроде соцсетей, Икеи, того же Макдональдса и хипстерского стаканчика из Старбакса)? Когда в интернете лежат списки «предателей и провокаторов», ежедневно пополняющиеся именами выдающихся российских кинематографистов? Наконец, что будет со сценарной профессией в ситуации, когда рубль падает, и никто не может сказать, что останется от съемочных бюджетов этого года уже к июню?

Все это апокалиптические вопросы, на которые сейчас нет и не может быть вменяемого ответа. В ситуации полнейшей неопределенности, которую мы все день за днем проживаем, бессмысленно делать какие-либо прогнозы. Поэтому я их тоже делать не буду, и вместо этого скажу вот что...

...Единственное, что мы можем сейчас сделать как сценаристы, – это постараться не потерять себя и свои профессиональные навыки. Благо у сценариста эти навыки, что называется, всегда с собой – где бы и в каких условиях он ни оказался.

В принципе, это всегда было достойной задачей. Просто сейчас она стала еще актуальнее. Вот как я вижу список минимально возможных действий, которые помогают эту задачу решить.

Во-первых, надо четко разделить сценаристику – и зарабатывание денег на жизнь. Начинающим сценаристам я советовала это всегда, занудно повторяя, что идея разбогатеть, удачно продав сценарий, бредовая. А сейчас мы все, в какой-то мере, начинающие сценаристы – потому что в нынешней ситуации опытных просто нет. Но это не значит, что надо бросать писать и срочно идти разгружать вагоны: начинающие сценаристы всех времен и народов находили возможность писать, даже работая грузчиками. И мы тоже сможем.

Во-вторых, сейчас, как мне кажется, прекрасное время, чтобы писать и делать документальное кино.

В производстве оно гораздо дешевле, чем игровое. Как неоднократно показывал на примере своих проектов покойный Александр Расторгуев, чтобы его снимать, не нужно ничего, кроме любви к людям, головы на плечах и самой простой любительской камеры (а то и вовсе смартфона).

Кроме того, документальные истории – это свидетельство происходящего, и оно сейчас обладает огромной ценностью. Особенно в том перекошенном и перепаханном информационном поле, по которому мы все бродим в растерянности, то и дело находя непонятные обломки неизвестно чего. Даже просто собрать это все – уж не говоря о том, чтобы осмыслить, – благородная задача, для которой как раз и нужно все, чему учит сценарная профессия: любопытство, наблюдательность, умение делать ресерч и способность к эмпатии.

Ну и еще: документальная история – это своего рода дневник. А ведение дневника – отличный способ контейнировать свой аффект в ситуации острого кризиса. Когда день за днем описываешь даже собственную пренебрежимо малую жизнь, понемногу начинаешь видеть в ней смысл и радость.

Даже узникам концлагерей дневники помогали выжить. Ну, вот и нам они тоже сейчас будут нелишними.

#индустрия #документ #дневник #пиздец #расторгуев

Про «как они могут»

Все, что я сейчас пишу, я пишу через силу. Начиная от разработки проектов, которая пока продолжается, и до постов в этом канале.

Через силу – во-первых, потому что хочется, конечно, не писать ничего, а только орать. А во-вторых, непонятно, что вообще сейчас можно сказать – во всех смыслах слова «можно». Что сказать тем, кто находится сейчас в России, и тем, кому пришлось уехать. Тем, кто пытается выжить в Украине, и тем, кому пришлось стать беженцем. А также всем тем, кто пытается сохранить себя, свою семью и рассудок где-нибудь еще.

Я понимаю, что каждым словом неизбежно делаю кому-нибудь из этих людей больно. Но мне все равно кажется важным говорить и писать – потому что я верю в этот способ человеческого взаимодействия и считаю его единственно возможным и допустимым – даже в конфликтах. Особенно в конфликтах.

Я живу в Таллинне, но в первую неделю, когда все началось, я оказалась в Москве. Это сейчас важный для понимания себя и других опыт – читать новости и вообще наблюдать происходящее не только «снаружи», но и «изнутри». Это дает наблюдателю стереоскопическую картину глобального пиздеца – прежде всего потому, что вдруг понимаешь: читать новости о России, находясь «снаружи», – это принципиально другое ощущение, чем читать те же новости о России, находясь «внутри».

(Я специально не говорю тут про новости об Украине: их читать из любой точки мира, мне кажется, просто невыносимо.)

Так вот, новости о России. «Снаружи» все эти санкции, жесткие заявления, прогнозы о товарном дефиците, закрывающееся над страной небо и банковские карты, превращающиеся в куски пластика, выглядят аргументами разных сторон в геополитической борьбе. Кто-то кому-то угрожает, но недостаточно; кто-то под кого-то прогибается, но слишком медленно; и т.п.

«Изнутри» каждая из этих новостей касается тебя лично – если ты не выбрал тотальное вытеснение и непрошибаемый оптимизм идиота в качестве основных копинговых стратегий. При этом повлиять на эти новости ты не можешь – как и все, ты узнаёшь о них просто уже по факту, из тех полутора недорезанных источников информации, которые еще доступны.

Остается только испытывать ужас и бессилие. И еще – стремительно и неприглядно озлобляться.

За то время, что я провела «внутри» и «снаружи» с 24-го февраля, я наслушалась и начиталась самых разных эмоциональных выплесков со всех сторон. Как они могут лгать; как они могут не понимать; как они могут бомбить; как они могут торговаться; как они могут ничего не делать; как они могут продолжать; как они могут жаловаться; как они могут посылать нахуй; как они могут не идти нахуй; как они могут жить вообще.

Это, еще раз повторяю, выплески с разных сторон конфликта. Но есть нечто, объединяющее их в одну жутковатую картину. А именно – вот это вот слово «они».

«Они» – это не мы. «Их» мотивы лежат вне логики и представлений о добре и зле. «Они» – не люди.

И самое главное: мы принципиально отказываемся «их» понимать.

Не так давно, в относительно мирное время, я писала здесь пост о том, как полезно бывает пройти сцену в сценарии не за героя, а за антагониста (t.me/screenspiration/277). Понять его логику и мотивировки. А заодно и найти дополнительные аргументы для героя, который в этой сцене с антагонистом взаимодействует.

Это вообще ключевой навык сценариста, который сейчас востребован как никогда: способность смотреть на одни и те же события с точки зрения разных участников и разбираться во внутренней логике и мотивации их поступков. Даже если эти участники – жутковатые антагонисты и явно хотят зла.

Каждый, кто хоть раз пытался написать хороший сценарий, знает, что это переключение между разными точками зрения – огромная и трудная работа. Может быть, самая трудная из всего сценарного дела. На это уходит масса психической энергии и ресурса, который должен быть у автора изначально, перед тем как он вообще взялся представлять себе, что сказал или сделал бы в той или иной ситуации тот или иной его персонаж...

...Требовать сейчас такого переключения со своей точки зрения на чью-то чужую не только бессмысленно, но даже и неэтично – от всех, но особенно от находящихся под обстрелами украинцев. Да и вообще требовать этого по-настоящему можно только от одного человека – от самого себя. Хотя от себя требовать этого сегодня необходимо – потому что только способность понять (не простить, но просто понять) разные точки зрения и позволяет сохранить хоть какую-то адекватность в кризисе.

А еще, как учит сценарная работа, это очень полезно для понимания всей истории в целом – и того, каким образом герой в этой истории все-таки может победить. Понимание того, чьи ценности и внутренняя логика тебе не просто не нравятся, но даже и омерзительны, – залог успешной борьбы с этими ценностями и с этой логикой. Потому что без этого понимания позиция антагониста так и остается непознаваемым сгустком вселенского зла, с которым ты все равно ничего не можешь сделать.

Если антагонист не утруждает себя пониманием ценностей и мотивов главного героя, он неизбежно проигрывает. Если герой не утруждает себя тем же самым – проигрывает герой.

Тут еще важно повторить, что понимание совсем не означает оправдания или прощения. Речь идет только о понимании – которое позволяет простроить внутреннюю логику действий антагониста и, например, предсказать его следующий шаг. Или восстановить цепочку принятых им решений.

Именно этим, кстати, занимается (или должен бы заниматься) нормальный суд. Ведь даже во время Нюрнбергского процесса дела бывших руководителей нацистской Германии слушались и разбирались – то есть огромное количество умных, образованных и благородных людей пытались вникнуть и разобраться во внутренней логике их решений и действий.

Зачем? Как минимум для того, чтобы вытащить эту логику из тени на свет, из подсознания – в сознание. Чтобы ее уже нельзя было автоматически повторить – и даже этого не заметить.

#антагонист #новости #Нюрнберг #мозг #пиздец

Про живых людей - 2

Этот пост будет коротким, потому что с 24-го февраля слов у меня как не было, так и нет. Но пост все-таки будет, и канал «Осенило – написал» о работе и выживании сценариста в окружающем пиздеце тоже будет – до тех пор, пока у меня есть силы его вести. Потому что один из важных инструментов, которые помогают мне (да и всем нам) сохранять хоть какую-то вменяемость в нынешних обстоятельствах, – это, помимо прочего, рабочие и личные рутины, к которым мы привыкли.

Раньше я часто писала в этом канале, что для сценариста рабочие встречи – на самом деле не работа, а прокрастинация. А настоящая работа делается в одиночестве, сидя за ноутбуком. А еще я писала, что наша работа – при всей ее сложности, муторности и невыносимости – очень хорошо помогает от разного жизненного пиздеца.

Так вот, за последние полторы недели я была вынуждена признать, что некоторые виды этого самого пиздеца превращают работу сценариста в самый настоящий капкан для мозга.

В первые дни после того, как все это началось, мои друзья с надеждой говорили: надо работать. Работа отвлекает, заземляет и в целом как-то поддерживает. Кто-то обсуждал с руководством подарки клиентам на Восьмое марта. Кто-то рисовал иллюстрации для новой книги. Кто-то сдавал финансовую отчетность своей компании.

Работа заземляет, подумала я – и открыла ноутбук, чтобы отвлечься работой. Но тут оказалось, что моя работа – сюрприз-сюрприз – заключается в том, чтобы сидеть в одиночестве за ноутбуком. И, например, читать интернет – если мне нужно сделать ресерч для проекта.

Сейчас, как только я сажусь в одиночестве за ноутбук, я принимаюсь скроллить ленты новостей, соцсети – и через три минуты гарантированно получаю полноценную паническую атаку. Примерно как в гениальном комиксе Линор Горалик про Зайца ПЦ: https://tele.ga/zayats_pts/574.

Очень скоро я поняла, что в мантру «работа заземляет» надо внести некоторые коррективы – специально для сценаристов. Им (нам), как мне кажется, сейчас противопоказано находиться в одиночестве с ноутбуком и у себя в голове. А показаны им (нам), наоборот, как раз встречи – или хотя бы просто разговоры с живыми людьми. Вот хоть бы даже с заказчиками. Если у вас есть заказчик на примете, напишите или позвоните ему – просто узнать, как дела. Как он себя чувствует. Где он сейчас. Заказывает ли он все еще сценарии – или уже устроился кассиром в районной «Пятерочке».

Кроме этого, нам всем сейчас может быть полезно: обмениваться опытом борьбы со стрессом (можно матерно), обнимать близких, рыдать друг в друга. А то и блевать от ужаса в туалете – но чтобы кто-то живой и теплый обязательно держал нам волосы в этот момент.

В общем, что я хочу сказать. Берегите себя – и особенно свою психику. Вам (нам) ею еще работать. И помните, что везде вокруг тоже живые люди. И они точно так же делятся опытом борьбы со стрессом, матерятся, обнимают близких, рыдают и даже блюют в туалете от ужаса. Что бы они нам (и себе) сейчас ни рассказывали.

#мозг #пиздец #прорвемся