Про «Avatar: The Way of Water»

Я очень редко разбираю в этом канале чужие фильмы. Но все, что делает Джеймс Кэмерон, не просто заслуживает разбора; это обязательный к изучению материал для всех, кто хочет понять природу кинематографа.

Да, я фанат кэмероновской киновселенной. Но не только из-за ее спецэффектов и технологического совершенства, сумасшедших бюджетов и не менее сумасшедших сборов. Дело в том, что почти в каждом своем фильме, начиная еще с «Терминатора», Кэмерон исследует и расширяет границы киноискусства. Но совсем не так, как положено.

Традиционно границами киноискусства занимается артхаус и экспериментальное кино; это его хлеб и оправдание субсидированной модели существования. Коммерческое кино со своими блокбастерами идет в фарватере и пользуется его, артхауса, открытиями и достижениями, пережевывая их для широкой публики.

Кэмерон, если и пережевывает что-либо, то только свои собственные открытия и достижения. В свое время один мой друг сказал очень точную фразу про его «Титаник»: «Этот фильм показал, сколько денег человечество в принципе готово потратить на поход в кино».

Много лет «Титаник» был первым и единственным фильмом, собравшим в мировом прокате почти два миллиарда долларов, пока в 2009-м не появился «Аватар» с почти тремя миллиардами сборов, а вслед за ним – и все остальное 3D-кино со «средним чеком» около миллиарда.

При этом критики – особенно те, кто видит в кино «мессидж» и «нарратив» и снисходительно отмахивается от графики, визуальных эффектов и прочих «технических» оскаровских номинаций, – поругивают «Титаник» за сопливую мелодраму, «Терминатор» – за топорность истории, а оба «Аватара» – за примитивный сюжет, позаимствованный из детских книжек про индейцев. И они, безусловно, правы – потому что Кэмерона в кино занимает совсем не это, а природа зрительского восприятия.

В этом смысле простенькая любовная история – хороший инструмент, потому что она не перегружает зрителя и не отвлекает его от переживания того, что происходит в кинозале, – не с персонажами фильма, а с ним самим. После «Титаника» все стали снимать масштабные фильмы-катастрофы, потому что вдруг оказалось, что с помощью примитивного сюжета и технических инноваций можно заставить зрителя пережить глобальную гибель мира. А после первого «Аватара» выяснилось, что зрителя можно поместить непосредственно в сам этот гибнущий мир.

В нынешнем «Аватаре» стало ясно, что зритель может провести в этом гибнущем мире сколько угодно времени. То есть – фактически поселиться.

СПОЙЛЕРОВ дальше почти не будет, потому что они здесь вообще не главное. В пиратском русском прокате подзаголовок этого фильма перевели как «путь воды», хотя точнее было бы «образ действий»: вода, как бы говорит нам Кэмерон, действует таким образом. Она растворяет айсберги, размывает берега, точит камень, - так же, как этот «Аватары» потихоньку размывают представление о том, что такое фильм.

Во-первых, «Avatar: The Way of Water» идет больше трех часов – при том, что коммерчески эффективный для кинотеатра «слот» – это максимум два с половиной.

Во-вторых, этот фильм ждали с 2009 года. Знаете ли вы других режиссеров, которые бы выпускали сиквел к своему фильму через 12 лет – и всерьез рассчитывали на успех? Или хотя бы просто на то, что героев первого фильма еще кто-то помнит?

В-третьих, нынешний «Аватар» – первый из четырех (!) следующих «Аватаров». И вот это – самое интересное.

Бюджет нового «Аватара» оценивают в 350-460 миллионов долларов. Вероятно, это бюджет сразу двух фильмов, этого и следующего, которые снимали одновременно. По сути, это модель сериального производства: чтобы сэкономить деньги, все серии сезона обычно снимают вместе. То есть Кэмерон, по сути, снял адски дорогой сериал в 3D – и, за неимением иных технологических возможностей, выпустил его в кинотеатральный прокат...

...То, что мы посмотрели сейчас, даже по хронометражу тянет на четыре-пять серий, так что можно сказать, что мы «забинджили» первый сезон. Если бы у нас была возможность посмотреть это как классический сериал, дома, прерываясь каждые 40 минут, мы бы увидели, что история в нынешнем «Аватаре» гораздо больше, чем один полнометражный фильм, – хотя бы потому, что действие охватывает как минимум пару поколений. Из недавнего тут кстати вспоминается «Дом дракона» – как история, которую тоже при всем желании не запихнуть в один полный метр в силу ее масштаба.

Можно предположить, что и следующие «Аватары» будут этакими сериальными сезонами, склеенными в мега-фильмы. Пока что у нас нет технической возможности смотреть их как сериалы, – потому что это не просто сериалы, а сериалы в 3D, предназначенные для просмотра в специальных очках и на большом экране. Монополия на эти средства воспроизводства принадлежит кинотеатрам – до поры до времени, пока 3D-сериалов не стало больше, и рынок не перестроился, как он всегда перестраивается вслед за кэмероновскими инновациями, чтобы предложить зрителям новый способ получения эмоционального опыта за новые деньги.

В этом смысле нынешний «Аватар», как и другие фильмы Кэмерона, направлен в будущее – но не персонажей на экране, а зрителей в зале. Туда, где мы смотрим сериалы в 3D у себя дома, и действие их разворачивается в виртуальной реальности вокруг нас.

Кстати, это будущее уже видно в титрах. Если раньше в кино главным был список актеров, то в «Аватаре» он до смешного короткий и какой-то необязательный. А вот после него идет бесконечная вереница технических специалистов, которые и создали этот мир и его историю. Одно только перечисление всех, кто работал над композитингом (цифровым совмещением разных изображений в одном кадре) занимает целый экран. В общем, титры «Аватара» напоминают титры к масштабной компьютерной игре – только с бюджетом, который ни одной игре в мире даже не снился.

Зрелище, которое создал Кэмерон, конечно же, не игра. Но уже и не совсем кино. Это гибридное искусство, для которого мы еще толком не придумали названия. Но Кэмерон его уже создает – а мы его уже смотрим.

#аватар #кэмерон #3D #индустрия #деньги

Про elevator pitch

Скорость жизни сегодня обратно пропорциональна длительности удержания внимания – тому, что по-английски называется «attention span». Чем быстрее мы живем, тем меньше времени и внимания уделяем каждой конкретной истории.

Для сценариста это означает, что он должен уметь не столько хорошо писать длинные истории, сколько хорошо их питчить. То есть пересказывать их так, чтобы слушатель за три-пять минут мог составить о будущем проекте полное впечатление, влюбиться в него и поставить подпись под договором на опцион.

Лет пятнадцать назад в России было не так. Уважающий себя сценарист ничего не питчил и считал ниже своего достоинства прикладывать к письму хотя бы синопсис, отправляя редактору полнометражный сценарий на 120 страниц. Сценарий, как роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина», должен был говорить сам за себя. Он мог оказаться хорошим (редко) или ужасным (часто); редакторы в кинокомпаниях берегли мозги и на всякий случай не читали никаких сценариев, пришедших вот так самотеком.

Сейчас в рамках обучения мастерству сценаристов обязательно учат питчить свои истории. Сценаристы смирились с необходимостью пересказывать свои гениальные произведения в трех предложениях и прилежно зубрят правила успешного elevator pitch: что обязательно должно быть в истории, чтобы зайти в лифт с продюсером, а выйти из него с договором на сценарную разработку.

Все эти правила есть в интернете. Но они вам, скорее всего, не помогут, потому что в них нет самого очевидного – и самого главного.

Дело в том, что истории, которые вы рассказываете в трех предложениях, пока едете со второго этажа на пятый, должны прежде всего цеплять вас самих.

На днях я побывала на встрече продюсеров со сценаристами, организованной в рамках международной программы European Writers Club. Из европейских сценаристов собрали подобие сценарной комнаты, в которую запустили европейских же продюсеров и представителей телеканалов и стримингов из разных стран – для того, чтобы те посмотрели, как на самом деле рождаются истории для сериалов. Днем сценаристы работали – то есть орали друг на друга, изредка отбегая покурить и порыдать в туалете, – а продюсеры молча офигевали от того, что разработка истории – это, оказывается, не пересылка туда-сюда файлов с готовыми текстами и правками, а нечто совсем другое.

Вечером все собрались в Таллинском университете, чтобы послушать двух звезд: документалистку и продюсера Фемке Волтинг – и сценариста Тони Гризони. Волтинг работает в голландско-американской компании Submarine, которая, помимо прочего, выпустила документальный фильм о группе расследователей Bellingcat и анимационный фильм «Где Анна Франк?». Гризони известен работой с Терри Гиллиамом (в том числе – над «Страхом и ненавистью в Лас-Вегасе») и тем, что вместе с Паоло Соррентино писал «Молодого папу». В общем, не самые последние в мировой индустрии люди.

Разумеется, речь зашла про elevator pitch. И выяснилось, что не только сценарист должен уметь продать историю продюсеру, но и продюсер – сценаристу. На вопрос о том, что должно быть в питче, чтобы сценарист на него непременно купился, Гризони пожал плечами. «Я слушаю, что говорит продюсер, – сказал он, – и прикидываю, похоже ли это на что-нибудь из того, о чем я сам тоже недавно думал».

Поскольку никто на самом деле не знает, о чем думает сценарист, включая его самого, то попасть в этот критерий, как вы понимаете, решительно невозможно. Но дальше ведущий предложил Волтинг и Гризони запитчить что-нибудь друг другу – и стало понятно, как это должно работать.

Историю Волтинг мне сразу захотелось написать (хотя написать ее в современной России или даже просто по-русски сейчас невозможно). А историю Гризони, хотя она была непроработанной и, по сути, состояла из одной-единственной сцены, я, придя домой, тут же пересказала мужу (он ржал) и думаю о ней до сих пор...

...Устный питч, в отличие от написанной заявки, хорош тем, что по нему сразу видно, цепляет ли история того, кто ее рассказывает. Это видно по тому, как он улыбается, как меняется его голос и взгляд. Когда мы рассказываем о том, кого любим, это же сразу слышно, – вот и по устному питчу тоже слышно, что человек любит историю, а не хорошие гонорары или невозвратное госфинансирование.

Один из признаков этой любви – когда историю хочется рассказывать просто так. Всем, кто согласится ее послушать. Продюсеру. Сценаристу. Друзьям. Кошке. Проросшей косточке авокадо на подоконнике. Самые дорогие мне истории я в зачаточном состоянии рассказываю своему мужу – просто потому, что хочу увидеть в его глазах отражение моего интереса к тому, во что эта история может превратиться со временем.

Это далеко не всегда отражается в заявках, которые я пишу, пытаясь успеть в дедлайн, понимая, что персонажи недопридуманы, и проклиная тот час, когда продюсер сказал, выходя из лифта: «Как интересно! Пришлете заявку на две страницы?». Но это уже следующая ступень сценарного мастерства – сделать так, чтобы текст, помимо представления мира, героев и всех поворотов, которые в нем должны быть, в полной мере отражал любовь, заставившую меня все-таки сесть и написать эту долбанную заявку.

Для этого нужен тот же навык, что и для написания хорошего сценария: уловить эмоцию – и передать ее словами на бумаге. Этот навык я тренирую всю жизнь – и все равно у меня не всегда получается.

Но если я полюбила историю, которая пришла мне в голову, то я все равно попытаюсь ее записать. Не для питчинга, а просто так – чтобы она была.

#заявка #питч #продюсер #мастерство #wolting #grisoni #EWC

Про картинку в голове

Мне очень нравится мысль о том, что язык – это средство передачи мыслей на расстоянии. То есть, фактически, инструмент телепатического общения. В этом смысле сценарий – инструмент телепатического общения между сценаристом, продюсером и режиссером.

Как известно, мысли в основном невербальны. Человек думает не словами и предложениями, а «образами». Если вы пробовали медитировать – то есть, собственно, замечать мысли, возникающие в голове, – то знаете, что они, как правило, представляют собой картинки или смутные ощущения, которые получается описать словами, только если их «осознать» – то есть обратить на них внимание специально.

Так работает довербальное мышление. Оно есть и у младенца, еще не умеющего говорить, и пациента с трудностями речепроизводства. Проще говоря, картинки и ощущения есть у каждого из нас; а их словесные описания – это то, с помощью чего мы перекладываем эти картинки и ощущения из одной головы в другую.

Но между ментальной картинкой и ее словесным описанием всегда есть некий зазор – чтоб не сказать «пропасть».

Во-первых, ментальную картинку мы видим сразу всю, целиком – в отличие от фразы, которая разворачивается для нас последовательно, от первого слова к последнему. В этом смысле картинка не направляет и не режиссирует наше внимание, а фраза – направляет и режиссирует: от того, какое слово будет в ней первым, а какое – вторым, зависит и смысл фразы, и наше восприятие этого смысла.

Во-вторых, слова – даже если их много, и они точно подобраны, – никогда не описывают картинку во всей ее полноте.

Если не верите, попробуйте описать любимое живописное полотно – во всех его мельчайших подробностях, так, чтобы по вашему описанию можно было сделать его полную копию. И – обломайтесь, потому что нарисовать точную копию полотна по вашему описанию будет в любом случае невозможно.

Каким бы дотошным ни было описание, в нем всегда остаются умолчания и белые пятна. А в картинке – какой бы простецкой она ни была – всегда есть нечто невербальное и доступное исключительно в ощущениях.

Когда пишешь сценарий – то есть пытаешься описать словами то, что видишь внутренним взором, – это особенно очевидно. Ты пишешь: «Интерьер. Сарай. День» – и видишь тот самый сарай из брезента и сосновых досок, который отец строил на даче, пока ты семилетняя лепила свинью из глины, добытой в придорожной канаве.

Дальше идет сценарная ремарка – но как в трех ее строках описать запах мохнатых досок с выступающими из трещин капельками смолы, влажные от росы ватные подушки на трех скрипучих кроватях и нагревшие от солнца резиновые сапоги в комьях земли и травы, брошенные у двери? И разве все это имеет отношение к сцене из жизни придуманных персонажей, у которых – будем честны – может быть и какой-то другой сарай, а не только тот, что построил отец, когда мне было семь лет?

Одна из важнейших задач начинающего сценариста – осознать и смириться с тем, что в точности описать все придуманное и увиденное невозможно. Даже самая емкая сценарная ремарка описывает не саму картинку, а лишь ее часть. И тут важно, какую именно часть.

Задача словесного описания – не столько создать полную копию того, что мы видим мысленным взором, сколько срежиссировать и направить взгляд наблюдателя, который это рассматривает. То есть – сконструировать для читателя текста ситуацию наблюдения, аналогичную той, в которой мы сами находимся, когда смотрим на свою собственную ментальную картинку.

Это звучит очень сложно, но на самом деле моя мысль проста, как дачный сарай. Хорошо описать локацию в сценарной ремарке – это не упомянуть ВСЕ, что в этой локации есть. Это значит понять, по каким опорным точкам читатель сможет у себя в голове создать картинку, максимально близкую к вашей, и как можно точнее описать эти опорные точки. То есть – понять, какие детали делают картинку, которую вы видите у себя в голове, именно такой...

...Вот почему точность сценарной ремарки очень важна. От нее зависит, какую картинку представит себе продюсер, режиссер и художник-постановщик. То есть картинку-то они представят себе в любом случае; а вот вашу или свою собственную – зависит от каждого слова в ремарке. И даже от их порядка.

У многих моих коллег такое цеплянье к словам вызывает усмешку и отторжение. В конце концов, мы ведь не ради Нобелевки по литературе стараемся, а сценарный текст все равно увидят полторы калеки, которые выкинут его из головы, как только услышат «Стоп. Снято!», если не раньше. Так зачем тратить время и силы на выдрачивание словесных завитушек?

Но в том-то и дело, что слова – это не завитушки, а инструмент управления мыслями. Своими – и, что характерно, чужими. А уж тратить время и силы на то, чтобы управлять чужими мыслями, не привлекая внимания санитаров, сценаристу сам бог велел.

#мозг #мастерство #ремарка

Про аудиокнигу

Было время, когда я много и хорошо танцевала танго. И одна из моих танцевальных преподавательниц сказала вещь, которую я с тех пор вспоминаю даже в нетанцевальных контекстах.

Она сказала: когда хороший танцор делает шаг, он делает его не ногой, а всем своим телом.

Настоящих профессионалов сразу видно – не важно, танцуют ли они танго, сальсу или балет. И видно именно по участию всего тела в каждом движении, даже если это движение – едва заметный поворот головы.

В очередной раз я вспомнила об этом на днях – когда смотрела, как артисты в студии начитывают текст моего романа для аудиокниги

Сценаристы и тем более писатели обычно не задумываются о том, как работают артисты озвучания. Но иметь в виду, что инструментом выражения эмоций является не столько голос, который все слышат, сколько тело, которого никто не видит, полезно не только создателям аудиокниг и русскоязычных дорожек к мультикам.

Например, когда я пишу диалоги – сценарные или вот романные, – я тоже так делаю. В смысле, наборматываю диалоги вслух, с ужимками и прыжками персонажей, которые их предположительно произносят. То есть фактически играю говорящих персонажей собственным телом, чтобы понять и прочувствовать, как они думают в той или иной сцене и почему говорят именно это.

Аарон Соркин в одном из интервью рассказывал, что как-то в процессе придумывания сценарного диалога сломал себе нос о дверь ванной, – потому что бегал по комнатам и коридорам своей квартиры, как многие его персонажи делают на экране. Я пока что не Соркин, так что всего лишь иногда опрокидываю на себя торшер, стоящий возле моего рабочего кресла, когда размахиваю руками, пытаясь представить себя в шкуре одного из моих персонажей на Гарториксе.

Да-да, придумывать диалоги – занятие травмоопасное. Особенно если вкладывать в него душу. Зато, когда все получается, персонажи начинают разговаривать не моим авторским голосом, а своими собственными голосами. И тогда они могут сказать то, чего я никак не ожидаю от них услышать.

Для автора это все равно что увидеть их в кино со стороны – или услышать, если речь об аудиокниге. «Гарторикс. Перенос» теперь доступен в аудио-формате – эксклюзивно на МТС и на сайте издательства «Вимбо», которому я от души благодарна за отличный подбор голосов и за бережное отношение к моему тексту. Только учтите: там 21 час аудиозаписи; это как слетать на самолете через океан и обратно, пока слушаешь книгу.

Хотя в каком-то смысле любая книга – это как слетать через океан и обратно. Во всяком случае, мы, авторы, очень стараемся, чтобы так и было.

#гарторикс #аудиокнига #роман #премьера #диалог #соркин

Про талант зрителя

Я смотрю много плохого кино. Точнее, я смотрю много такого кино, которое среди киноманов считается вообще недостойным просмотра. Я же смотрю его с удовольствием – и часто по многу раз.

Например, один из моих любимых фильмов, – это Tremors 1990 года; в русском прокате его обозвали «Дрожью земли». А также Tremors 2 и Tremors 3 (на самом деле их семь, но на четвертом фильме даже я сломалась). Если вы не знаете этой франшизы, то погуглите – там про гигантских подземных червей, терроризирующих сперва городок в штате Невада, а потом – нефтяное месторождение в Мексике. Очень интересно.

Почему я пишу об этом с такой гордостью? Потому что смотреть эти фильмы меня заставляет качество, необходимое всякому сценаристу. А именно – зрительское любопытство.

Про любопытство пишущего я уже рассказывала в этом канале. А любопытство зрителя – это смежное качество, без которого стать сценаристом – во всяком случае, хорошим – вряд ли получится.

Мне даже кажется, что простого любопытства тут недостаточно. Нужен талант.

Бесталанный зритель – это тот, которому почти всегда скучно, потому что он «все это уже видел». Или, как вариант, потому что ему уже с первых кадров «все понятно».

Во-первых, что такое «все»? Во-вторых, что значит это «понятно»? Как правило, бесталанный зритель от обоих вопросов с раздражением отмахивается – потому что на самом деле не знает ответа ни на один из них.

Такое зрительское высокомерие характерно для начинающих сценаристов – и часто служит предвестником профессиональных неудач. Потому что если человеку не интересно смотреть кино – любое кино, кино в принципе, а не только то, которое за него посмотрели и проанализировали фестивальные отборщики или оскаровский комитет, – это значит, что его совершенно не занимает собственная профессия.

Профессионалам действительно высокого класса интересно все. И мировые гала-премьеры, и то, что вышло сразу на DVD. И пятичасовые документалки, и подземные черви в штате Невада. Например, одно из самых содержательных обсуждений второго «Хоббита» (не очень удачного, кстати) было у меня с продюсером Александром Роднянским, который в кино-то уж точно видел «все» и даже немного больше.

Поэтому меня всегда забавляет вопрос, который задают выпускникам киношкол: «Став сценаристом, вы перестали получать удовольствие от кино как зритель»?» Это все равно что спросить, перестали ли вы испытывать оргазм, прочитав учебник по физиологии. То есть кто-то, может, и перестал, – но вообще это не так устроено.

Став сценаристом, я поняла, что кино бывает удачное и неудачное, хорошее и плохое. А вот неинтересного кино практически не существует – потому что интерес создает не столько режиссер, сценарист или оператор, сколько сам зритель. Если, конечно, он хочет получить от фильма все, а не самоутвердиться за счет его создателей.

Зрительский интерес совсем не ограничивается вопросом «как это сделано?», хотя про него тоже бывает полезно подумать. Но я о другом: если смотреть на экран с доверием и активным вниманием ко всему, что там происходит, можно увидеть отличное кино – и совсем не то, которое посмотрел ваш недовольный сосед слева.

Некоторое время назад на мои восторги по поводу Knight and Day с Томом Крузом и Кэмерон Диаз мне написали, что это обычная голливудская залипуха, простая, как две копейки. На первый взгляд, это так – но только на первый. Потому что если, например, погуглить, что такое Cape Horn, куда в финале уезжают герои в винтажном GTO, то выяснится, что на машине из США добраться туда нельзя: там нет автодороги. А значит, весь этот финал приобретает оттенок фантастического – и становится горькой мечтой, которая сбывается лишь после того, как герой Тома Круза умирает...

...Можно ли с уверенностью утверждать, что этот смысл создатели фильма закладывали туда сознательно? Нет, конечно. Может, они просто вписали в сценарий Cape Horn, не потрудившись выяснить, можно ли до него доехать за рулем. Но это не важно, потому что считать это сценарным косяком или дополнительным смысловым слоем фильма – исключительно выбор зрителя. И выбор этот влияет не на награды и гонорары создателей фильма – а на то, какое кино этот зритель в итоге посмотрит. Глубокое и многослойное – или простое, как две копейки.

В этом смысле кино – искусство интерактивное. Ведь что такое, по сути, фильм? Это просто машинка для извлечения смыслов; она может работать лучше или хуже, но извлекает из него смыслы все равно тот, кто его в данный момент смотрит. А он, в свою очередь, может извлекать эти смыслы лучше или хуже – в зависимости от того, хочет ли он получить удовольствие от просмотра или продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство над кучкой незнакомых ему людей в титрах.

Конечно, есть те, кто неизменно выбирает второе. Но из них почти никогда не получается хороших сценаристов.

#зритель #мозг #KnightAndDay #роднянский #tremors

Про «голый» текст

До меня доехало несколько авторских экземпляров моего «Гарторикса» – как нынче водится, причудливым способом, с неожиданно подвернувшейся оказией. Но я наконец-то взяла свою книгу в руки (см. фото) – позже, чем многие ее читатели, – открыла и увидела свой текст на настоящей книжной странице.

Это, я вам скажу, особенное ощущение.

«Гарторикс. Перенос» – не первая книга, которая у меня вышла. До нее был нон-фикшн «Рунет: Сотворенные кумиры» про историю русскоязычной блогосферы, а до него – несколько сборников стихотворений. Вроде бы я должна уже привыкнуть – но нет: всякий раз мне кажется, что текст, перенесенный из документа Word на страницу изданной книги, становится совсем другим.

Это известная аберрация восприятия, и многие мои коллеги пользуются ею как лайфхаком. Когда я работала в журнале, у нас был стандартный редакторский прием: получив от внештатника файл с текстом, поменять там шрифт. Это помогало увидеть текст в новом свете, со всеми его огрехами – и с новыми смыслами.

Сам текст при этом никак не менялся. Но визуально он выглядел иначе – и читался он уже по-другому.

Это работает не только с чужими текстами. Например, отличный способ вычитать свой сценарий на предмет опечаток и драматургических косяков – это распечатать его на принтере.

В ноутбуке автор читает каждую свою страницу как родную, незаметно для себя достраивая и подменяя ее той идеальной страницей блестящего сценария, которую он стремился написать, но не факт, что ему удалось. А на бумаге та же страница вдруг лишается этой подсознательной надстройки, и текст на ней становится голым и каким-то чужим. В нем теперь есть только то, что на странице, – ни больше, ни меньше.

Поэтому открывать свежее издание своего романа интересно, но очень страшно. Финальную верстку мы со всеми редакторами прочитали по несколько раз, но все равно – вдруг он там, под обложкой, совсем не такой, как был в моем родном ноутбуке с вываливающимися клавишами «о» и «н»? Вдруг часть истории Гарторикса, которая булькала у меня в голове невнятным сюжетным супом, так там и осталась? Что прочитает в этом романе читатель – и что прочитаю в нем я, теперь, когда я стала точно таким же его читателем, как все остальные?

Эти проклятые вопросы мучают любого автора, который открывает свой изданный текст впервые. Мучаюсь ими и я – вот прямо сейчас, устроившись на диване с собственной книжкой. Но вместе с тем я, конечно же, счастлива. И еще – мне ужасно любопытно: какой он все-таки, этот Гарторикс? Теперь, когда он существует не только у меня в голове.

#гарторикс #роман #премьера #издание #редактура

Я с романом в руках :)

Про «Гарторикс» по странице

Первый роман моей фантастической трилогии «Гарторикс» уже можно купить в книжных магазинах – или заказать онлайн.

Ирония этой новости в том, что вам, вероятно, удастся взять мою книгу в руки гораздо раньше, чем мне. Ко мне она только едет, а вот редактор, например, уже прислал мне ехидное фото с моим романом в руках (см. ниже). Так что пока я все еще не до конца верю, что смогла-таки написать целый большой роман, и он действительно вышел в Редакции Елены Шубиной.

Пару лет назад параллельно с написанием романа «Гарторикс. Перенос» я вела этот канал, делала два-три сериальных проекта и преподавала. В общем, была на пике творческой продуктивности. В тот период моей «романной» дневной нормой было полторы-две страницы текста в документе Word, то есть около пяти тысяч знаков. Соответственно, первый роман трилогии «Гарторикс» я писала год с небольшим – и переживала, что это ужасно медленно.

Сейчас я пишу второй роман трилогии. А параллельно веду этот канал, делаю пару сериальных проектов и преподаю. Но при этом вокруг происходит ад и пиздец, и ни о каком пике творческой продуктивности не идет и речи. Сейчас моя дневная норма – хорошо если полстраницы текста, то есть полторы-две тысячи знаков.

Второй роман, как и первый, я пишу по утрам. И каждый раз, подходя к ноутбуку после завтрака, я переживаю ощущение собственного бессилия. Мало того что я ничего не могу поделать с пиздецом, в котором мы все варимся с начала года; так я еще и не знаю, как привести придуманных мною героев к придуманному мною же событию в рамках одной главы.

Иногда это так унизительно, что у меня опускаются руки. И я думаю: зачем я вообще каждое утро подхожу к ноутбуку со всеми этими мыслями в голове? Да еще и с четким пониманием, что больше, чем полстраницы второго романа, я все равно из себя не выжму? Стоит ли лезть из кожи ради такого ничтожного результата?

Но недавно я вдруг поняла, что да, очень даже стоит. И теперь просто говорю себе: я напишу столько, сколько смогу. Даже если это будет одна фраза.

Одну фразу в роман может написать любой дурак. Для этого не нужно быть гением продуктивности. Эта планка такая низкая, что практически лежит на земле – в том болоте, в котором мы и барахтаемся. И мне она, удивительным образом, дает ощущение почвы под ногами.

Я пишу одну фразу – а в голову нет-нет да приходит вторая. И это уже вдвое больше, чем я планировала написать за день.

Так что, товарищи страждущие, снижаем планку и не стесняемся. На сегодняшний день моя «романная» дневная норма – полстраницы текста. Я, конечно, не теряю надежды когда-нибудь разогнаться до прежней нормы в пару страниц. Но писать ежедневно мне гораздо важнее, чем вчера или послезавтра написать много.

Как выяснилось, целый большой роман я могу написать только так. Выжимая его из себя по капле. Ежедневно, и несмотря ни на что.

#гарторикс #роман #премьера #планирование

Редактор с моим романом в руке :)

Про «Переговорщика»

Когда-то я начала вести этот канал от «острой сценарной боли». Это совершенно особый вид переживания, с которым сталкивается почти каждый профессиональный сценарист: мой проект, который я придумала и выносила, переписали другие люди.

Кино – коллективное искусство. Это всем говорят еще в киношколе, но далеко не все это понимают и принимают. Лично мне долго не удавалось это принять, но теперь я пишу этот пост – с высоты совершенно иного опыта.

Сегодня на платформе KION вышли первые серии «Переговорщика»: kion.ru/video/serial/651490581/season/651490626/episode/653991782. Это остросюжетный сериал, снятый Нурбеком Эгеном и написанный двумя сценаристами, которых я очень ценю, – Олегом Маловичко и Сергеем Калужановым. Поскольку в этом канале я за очень редкими исключениями не разбираю чужие произведения, то признаюсь: «Переговорщик» мне не чужой. Я там автор идеи – и еще того, что «за кадром» у любого качественного проекта.

Во-первых, это ресерч. Для «Переговорщика» я в свое время набрала интервью и перелопатила кучу информации по переговорам в ситуации захвата заложников. А во-вторых, это несколько первых прикидок истории, когда мы с продюсером Игорем Мишиным пытались нащупать язык, стиль и сюжетную конструкцию, которая позволила бы рассказать эту историю честно и интересно.

Это было непросто – особенно в нашей стране, с ее традиционно непредсказуемым прошлым, которое в этом году стало еще менее предсказуемым. Но в итоге проект получился – в результате почти пятилетней работы разных людей с разным опытом, профессиональными «фишками» и взглядами на жизнь. Как выяснилось, все это вместе может создать объемную историю, которую невозможно ни придумать, ни рассказать в одиночку.

Это главное, что лично я вынесла из работы над «Переговорщиком». Именно на этом проекте мне удалось избавиться от чувства собственничества, которое, я уверена, преследует не только меня, но и многих коллег, когда кажется, что окончательный вариант истории должен придумать именно ты, а если его придумал кто-то другой (и лучше), то это как минимум не считается, а как максимум – профессиональная неудача.

Отчасти так происходит потому, что свой вариант истории сценарист всегда видит «изнутри», со всем эмоциональным и психологическим контекстом, который есть у него в голове, но далеко не всегда попадает на страницы сценария. А любой чужой вариант – будь то предложенный редактором или другим автором – сценарист читает «снаружи», как любой другой читатель или редактор. И, соответственно, видит не весь эмоционально-психологический контекст истории, а только то, что есть на странице.

«Авторский» эмоционально-психологический контекст помогает сценаристу придумывать историю – но одновременно вредит ей.

Помогает – потому что любая деталь в сюжете получается сразу объемной и полной смыслов, и подсознание само достраивает, казалось бы, проходные сцены до нужного «драматизма». А вредит – потому что, если передать весь этот «авторский» контекст читателю или зрителю не получилось, то его у них нет. И то, что есть, – всего лишь драматургическая схема, сухая и неотличимая от десятка таких же схем.

Если над проектом в итоге работает несколько разных авторов, всегда есть опасность, что противоборствующие авторские контексты друг друга аннигилируют. Но если повезет, то они могут, наоборот, обогатить друг друга и собраться в захватывающую историю. Из того, что я знаю сейчас о «Переговорщике», мне кажется, нам повезло. Во всяком случае, я вижу, как мой контекст – та самая «идея», которой я автор, – обросла другими контекстами и стала историей, которая меня как зрителя интригует, но с которой я в то же время чувствую авторское родство.

Это немного напоминает родительство – особенно если ребенка воспитывает «деревня», как в поговорке. Внешне он на тебя непохож, но что-то твое в нем совершенно точно есть, даже если он, например, приемный, – потому что и ты, среди прочих, много сделал для того, чтобы этот ребенок жил...

...Мне жаль, что «Переговорщик» выходит сейчас, а не, скажем, год назад, когда его, может быть, посмотрели бы повнимательнее. Но в то же время я думаю, что сегодня он приобрел, что называется, пугающую актуальность. Потому что это история о том, как много мы потеряем, если окончательно разучимся разговаривать, – с друзьями и врагами, с близкими и чужими. И еще с собой; особенно с собой.

#переговорщик #премьера #разработка

Про онлайн-презентацию «Гарторикса»

Сегодня у меня для вас, как в анекдоте, две новости книжного рынка. Одна, я надеюсь, хорошая, а другая – совсем пиздец.

Начну с пиздеца – тем более что вы, наверно, и так уже о нем прочитали. Государственная дума единогласно приняла в первом чтении законопроект о полном запрете ЛГБТ-пропаганды в СМИ, книгах, интернете, рекламе и кино. Причем обещают, что ко второму чтению формулировки в законопроекте ужесточатся – хотя тут мое воображение автора социальной фантастики о рептилоидах в XXIII веке решительно отказывает.

О том, что этот закон, будучи принятым, сделает с российским книгоизданием и книжным рынком, я уже писала в этом канале – например, тут: t.me/screenspiration/368. Почитайте, и поспешите запастись хорошими книгами, пока они еще есть в продаже, и пока существуют издательства, которые их выпускают. «Гарри Поттером» вот, например, закупитесь. «Илиаду» Гомера перечитайте – она тоже подпадает под законодательный запрет. А если вы принципиально ничего не читаете, но еще не успели поиграть во вторую часть The Last of Us – одну из лучших нарративных игр последних лет, – опять-таки, поспешите.

Но есть, как говорится, и хорошие новости. Мой роман «Гарторикс. Перенос» – та самая социальная фантастика про XXIII век – уже напечатан и на днях появится в магазинах. А 28-го октября в 16:00 по московскому времени мы с «Редакцией Елены Шубиной» встретимся по этому поводу в прямом эфире – на онлайн-презентации.

Это внушает мне надежду – и даже иррациональный оптимизм. Не столько выход именно моей книги, сколько выход сейчас любой книги вообще. И сам факт того, что даже во всем этом адском цирке люди все еще пишут и читают книги. А издатели все еще их публикуют – хотя давно могли бы махнуть на это безнадежное дело рукой и пойти кассирами в какую-нибудь вкусноточку.

В общем, трансляцию можно будет смотреть здесь: vk.com/shubinabooks?z=video-45701667_456240316%2F9af62f5fd83dbbf15a%2Fpl_wall_-45701667. Подключайтесь – и давайте обсудим мир далекого будущего в надежде на то, что книгоиздание как-нибудь устоит перед натиском идиотизма и доживет аж до XXIII века с его бессмертными рептилоидами.

#гарторикс #роман #презентация #законы #индустрия

Про кто бы мог подумать

Всегда говорила, что кризисы – дело хорошее. А глобальные кризисы в индустрии хороши вдвойне: они, как отлив в океане, много чего обнажают и о многом заставляют задуматься.

За эти полгода мы могли убедиться в этом как минимум дважды. Первый раз – в середине лета, когда после очередных санкций на волне вдохновенных разговоров о немедленном импортозамещении во всех областях производства «Ленфильм» вдруг «признал невозможность импортозамещения на съемках кино», а представители российской киноиндустрии отметили, что «съемочный процесс на 100% построен на импортной технике и иностранном программном обеспечении» и приложили длинный список оборудования, необходимого для съемок самого простого кино, от камер, освещения и хромакея до аудиоредакторов и программ для монтажа.

Судя по всему, в этот момент импортозаместительно настроенная общественность впервые задумалась о том, как все-таки делается кино. И мысль эта поразила ее в самое сердце.

Раньше считалось, что кино у нас появляется само собой – заводится, можно сказать, от грязи. Так думали и рядовые потребители кинопродукта, и те, кто отвечал за целевое финансирование кинопроизводства.

Теперь вдруг выясняется, что для того, чтобы кино возникло, нужны целые горы какого-то непонятного оборудования. Зачем, для чего, если кино, как нам все время твердили, – это «просто часть жизни»? И любой молодой талант может снять свой фильм на смартфон и смонтировать его на коленке?

Второй раз импортозаместительная общественность открыла Америку с началом частичной мобилизации – когда трудоспособные мужчины в возрасте от 25 до 55 лет вдруг разом ушли в отпуска и занялись международным туризмом.

Про влияние этого самого туризма на кинопроизводство можно почитать, например, здесь: www.forbes.ru/tekhnologii/479265-cto-proishodit-v-kinoindustrii-posle-ob-avlenia-casticnoj-mobilizacii?fbclid=IwAR0B1qJzve8rur0W07pEzkf4W6IRVhNVyqTjvewbMt4s2ePTA0ADLcyophY. Если коротко, то импортозаместительную общественность ожидало сразу несколько неприятных сюрпризов.

Во-первых, чтобы снимать кино, помимо оборудования, оказывается, нужны еще и какие-то люди. Причем не только артисты, которых можно, на худой конец, «выписать» из сценария, но и операторы, фокус-пуллеры, гаферы, осветители, дольщики, бум-операторы – то есть все те, кто, собственно, и управляет тем оборудованием, при помощи которого лицо артиста и фамилия продюсера в итоге появляются на большом экране.

Я специально перечислила здесь «мужские» профессии. Да, это второе открытие мобилизационного кризиса: кинопроизводство у нас все еще в очень большой степени мужское.

В Европе я постоянно вижу классных операторов-женщин; среди студентов-операторов в Таллине половина – молодые девушки. В России, насколько я знаю, не так. Более того, почти всю техническую работу на площадке выполняют мужчины – те самые, которые вдруг в одночасье уехали отдыхать в Казахстан и Киргизию. И заменить их на съемках некем, потому что специалисток с аналогичной квалификацией и опытом у нас попросту нет.

Наконец, еще одна вещь, которую очень наглядно показала мобилизация: кино делается не только и не столько «лицами» – звездными артистами, режиссерами и продюсерами, – сколько людьми, которые месят грязь на площадке, подключая прожекторы к генератору и таская за камерами мохнатые микрофоны. И эти люди – не роботы и не крепостные, они в любой момент могут бросить свои кабели и штативы, уехать в бессрочный отпуск – и никакого кина не будет.

Мне, честно говоря, кажется, что все эти откровения – и то, что кино, оказывается, снимают на оборудовании, и то, что его снимают живые люди, – очень духоподъемные. Они про то, что импортозаместительная общественность наконец-то начинает открывать для себя реальный мир – хотя бы вот на примере кинопроизводства. Глядишь, научится ценить чужую работу. А заодно и уважать тех, кто ее выполняет...

...А может быть – чем черт не шутит? – она даже задумается о том, что и процесс принятия решений, как производство кинопродукции, тоже чего-нибудь требует – например, понимания рынка, на который эти решения повлияют. Ну, или хотя бы просто мозгов.

#индустрия #импортозамещение #мобилизация #съемки #пиздец

Про психическое здоровье

Это будет короткий пост. Сперва я вообще хотела поставить сюда заглушку и объявить в канале неделю молчания, потому что на этой неделе, как и 24-го февраля, у меня просто нет никаких слов.

Но потом я решила все-таки написать вот что. У моей близкой подруги – писательницы и художницы Линор Горалик – есть выражение, которое служит обозначением целой группы событий и явлений из жизни: «жизнь бессовестнее литературы».

Мы с Линор используем это выражение, когда сталкиваемся с чем-то стыдным, тошнотворным, позорным или просто страшным – но с оттенком нереальной «кринжовости», как говорят современные подростки.

Как бы это объяснить попроще? Ну, скажем, вот: в нашей жизни – настоящей, той, которую мы все живем, – происходит некое событие. Оно стыдное, тошнотворное, позорное, страшное или еще какое – но в жизни, как известно, много чего случается, и еще не такое возможно. А вот если на минуту представить, что мы берем и вписываем это событие в этом виде – я в сценарий, а Линор, например, в роман, – то сразу хочется провалиться сквозь землю, потому что в любом художественном (то есть созданном человеческими мозгами) сюжете такое событие сразу становится адским, пошлым и нереальным кринжем.

Так вот, к чему это я. Оказывается, 10-го октября – помимо всего остального, что в этот день случилось, – был Всемирный день психического здоровья. В мире его отмечают с 1992 года.

Как говорится, живите теперь с этим.

#линоргоралик #мозг #пиздец #mentalhealthday

Про островок стабильности

С 24 февраля у меня и у многих моих коллег есть ощущение, что строить большие профессиональные планы сейчас или стыдно, или бессмысленно. Особенно если эти планы долгосрочные – как, например, в кинопроизводстве или в образовании.

Из-за этого не очень понятно, что и как теперь вообще делать, если речь идет, прости господи, о творческой самореализации. Некоторым работникам креатива вроде должно быть попроще – ну, например, поэтам. Стихотворение на важную и больную тему можно написать очень быстро, иногда даже за день (и получить за это гантелю в анус – но это уже, что называется, «другое»). А вот полнометражный фильм или сериал разрабатывается в среднем полгода-год; стоит ли вообще начинать, если горизонт планирования сегодня равен промежутку времени от одной абсурдистской новости до другой, и промежуток этот изо дня в день сокращается?

Многим моим коллегам-кинематографистам сейчас трудно – по разным причинам, но в том числе и вот поэтому. Многие мои знакомые сценаристы, скажем, перестали писать вообще. Но лично я старалась держаться за свой налаженный график работы и выстраданную самодисциплину – вплоть до самого последнего времени.

В последнее время я, честно признаюсь, как-то сдалась. И даже написала заказчикам с вопросом, нужны ли им все еще те сценарные разработки, которые я по плану должна была скоро прислать. Заказчики помолчали, еще помолчали, видимо, прислушались к своему внутреннему экзистенциальному ужасу, а потом все-таки ответили: да, нужны. Делаем.

На этом «делаем» сейчас, в общем-то, и держится вся индустрия. Делаем, несмотря ни на что, стиснув зубы и не особо надеясь. Даже если завтра все это окажется никому не нужным – или и вовсе уголовно наказуемым.

Это крохотный островок стабильности, на котором сегодня стоят все, кто хоть как-то способен работать. Но лично у меня есть еще один – и я хочу поделиться им с вами. Мой островок стабильности зовется «ежегодная Сценарная онлайн-конференция».

Мой бывший преподаватель Александр Молчанов делает ее уже восемь лет. Все эти восемь лет она бесплатная и доступна всем, у кого есть выход в интернет. В этом году конференция пройдет 8-го и 9-го октября, и на ней, помимо всего прочего, будет несколько докладов про актерскую работу с текстом сценария. В киношколах сценаристам обычно про нее рассказать не успевают – и очень зря.

Я сама тоже выступлю на конференции и расскажу о своем писательском опыте – то том, как сценаристу написать свой первый роман.

Об этом выступлении мы с Молчановым договорились еще месяц назад. С тех пор случилось много всякого ужаса и безысходности, – но конференция все еще в силе. И даже если мир рухнет, накроется большой ядерной зимой или скатится в сраный цирк с конями, будьте уверены: Молчанов все равно проведет свою сценарную онлайн-конференцию. И она будет бесплатна и доступна каждому, у кого в этот момент будет выход в интернет.

Так что вот вам мой профессиональный островок стабильности. Трансляцию можно будет посмотреть тут: www.youtube.com/user/kinshiktv, а расписание обоих дней конференции лежит здесь: www.shichenga.ru/news/vosmaja_scenarnaja_konferencija_grjadet/2022-09-06-1122?fbclid=IwAR3mqbXPcThj4TJimcDVDxmSfvcDBOZVU5c9d_pGI0RX0VGARqzVWVwt8BU.

Я буду рассказывать о работе над романом «Гарторикс. Перенос» в ближайшее воскресенье в 11:00 по Таллину. А до и после – слушать коллег, которые расскажут о разном другом интересном. Подключайтесь, и, надеюсь, до связи.

#конференция #индустрия #роман #гарторикс #молчанов

Про кому все это нужно

На прошлой неделе я побывала на форуме под названием «Яхад», который каждый год проводит эстонская еврейская община. Это мероприятие вроде Лимуда – образовательно-развлекательная еврейская конференция, на которой представители самых разных профессий делятся знаниями и опытом с теми, кто приехал их послушать.

Разумеется, о чем бы ни шла речь на эстонском «Яхаде», от кино до кулинарии, и спикеры, и слушатели рано или поздно заговаривали о войне. И в этот момент всем, кто пришел рассказать или послушать про кино или кулинарию, становилось как-то неловко.

Лучше всего, на мой взгляд, эту неловкость сформулировал кинокритик Антон Долин, тоже выступавший на «Яхаде». Он сказал, что сегодня у гуманитариев – сценаристов, режиссеров, писателей, критиков и всех тех, кто так или иначе работает со словом, – огромная проблема. Все, что они умеют делать и делают хорошо, – это, в общем-то, балабольство. А заниматься балабольством в то время, как в Украине и вокруг нее происходит то, что происходит, – последнее дело.

Это мнение я слышу от многих коллег из смежных областей, не только из кино. Например, литературный критик Галина Юзефович недавно опубликовала очередной обзор книжных новинок, предварив его у себя в телеграм-канале риторическим вопросом о том, «кому сейчас это все нужно».

Я, конечно, тоже мучаюсь этим вопросом. Особенно потому, что в это самое время, когда всюду хаос и паника, и даже светские обозреватели (!) постят мемы о том, как свеженький гражданин России Эдвард Сноуден «уже летит на гироскутере в сторону грузинской границы», мой роман «Гарторикс. Перенос» все еще продолжает планомерно готовиться к выходу.

Честно говоря, я уже устала этому изумляться. Теперь всякий раз, как издательство присылает мне очередную новость про этот выход, я представляю себе не роман, а огромного боевого слона. Вокруг все полыхает, а слон (в броне и с острыми бивнями) медленно и неумолимо бредет сквозь этот пиздец к намеченной еще в мирное время цели.

Лично мне это придает хоть какой-то уверенности – и в том, что я делаю, и в том, что завтрашний день все же наступит. Вот сейчас издательство выложило отрывок из четвертой главы «Гарторикса» – про одного из главных героев, о котором я вам еще здесь не рассказывала. Почитайте – вдруг это поможет кому-то из вас переключиться и хоть ненадолго выдохнуть: ast.ru/news/pyatnichnye-chteniya-gartoriks-yulii-idlis/.

Если будут вопросы по тексту отрывка, приходите в чат канала через комментарии к этому посту – я на все постараюсь ответить.

А по теме поста скажу еще вот что. Сегодня писатель, если он не публицист и не жжет глаголом, чувствует себя тираннозавром из мемов – тем самым, со слишком короткими лапками, которых не хватает даже для того, чтобы дотянуться до туалетной бумаги, сидя на унитазе. Но родилось это чувство отнюдь не сегодня. Мне кажется, для писателя (как и для тираннозавра) оно вообще-то вечное.

В нулевые я написала стишок, который начинался словами: «кроме стихов, // я еще умею не бог весть что». Вот уже много лет я не умею даже стихи, а то, что умею (сценарии, игры и вот роман) не особо кому помогает. Но я все равно не перестану всем этим заниматься, – не потому, что надеюсь, что все это кто-нибудь сможет увидеть и прочитать, а потому, что это помогает мне самой оставаться человеком. В том числе человеком, не растерявшим остатки эмпатии и сострадания к самым разным людям.

Балабольство – или, если по-умному, «рассказывание историй» – очень развивает эмпатию. Это древнейший способ передачи эмоционального опыта от человека к человеку; а без эмоционального опыта мы ничем не лучше каких-нибудь тараканов. (В чем-то даже и хуже: не можем поднять больше своего веса, не особо живучи и медленно размножаемся)...

Пятничные чтения: «Гарторикс» Юлии Идлис

Отрывок из фантастического романа.

...Так что писатель – если он честно работает, а не залезает на броневичок, чтобы оттуда пасти народы, – рассказывает себе и другим о человечности. О том, как нам оставаться людьми в разных придуманных обстоятельствах. Многих из нас эти обстоятельства никогда не коснутся – и слава богу. Но на всякий случай мы все равно будем знать, что даже в таких обстоятельствах есть вариант остаться человеком.

Про эту возможность, мне кажется, важно помнить. Обстоятельства пытаются сделать из нас тараканов, но мы им сопротивляемся – хотя бы вот даже так, рассказывая друг другу истории о (вымышленных) персонажах, которым удалось тараканами все же не стать.

#роман #гарторикс #яхад #антондолин #галинаюзефович #пиздец

Про фантастику и реальность

Я долго думала, как написать этот пост. И вообще – как можно писать о придумывании каких-то там историй после объявления «частичной мобилизации» в стране с ядерным оружием и непредсказуемым прошлым.

Ответа на эти вопросы у меня как не было, так и нет. Но есть короткое эмоциональное соображение: да пошли они нахуй!

Пока у меня есть физическая и техническая возможность, я буду писать о том, что мне важно и интересно. О том, что представляется мне общечеловеческими ценностями, – и это, конечно, никакие не авторские договора и не сценарные гонорары, а то, как, почему и зачем мы рассказываем друг другу истории. И как эти истории читать и смотреть, чтобы не оскотиниваться на ровном месте. Потому что мне кажется, что во все времена и особенно сейчас очень важно не прекращать думать – в том числе и о таких вроде бы абстрактных вещах как человеческая природа, например. Или устройство власти.

Этим в последнее время – да и всегда – много занимается фантастика. Но вот что интересно: где-то с конца нулевых у меня есть ощущение, что русскоязычная фантастика – в самом широком смысле – все больше занимается даже не этими абстрактными категориями, а прямо-таки нашей насущной реальностью.

Тут, конечно же, книги Виктора Пелевина и Владимира Сорокина (хочется добавить, «в которых мы сегодня живем»). Но не только. Сюжеты почти всех важных для меня романов, фильмов и сериалов последних лет построены на тех или иных фантастических допущениях – в широком диапазоне от магии до техногенных нововведений.

Тут и «Имени такого-то» Линор Горалик. И рассказы Татьяны Замировской с ее же романом «Смерти.net». И «Лисьи броды» Анны Старобинец (тоже про смерть, кстати). И нашумевшая «Эпидемия» по книге Яны Вагнер. И сериал «Топи». И много чего еще (я специально валю все в кучу вне всякой хронологии). Ну и мой «Гарторикс» тоже, конечно.

В общем, есть ощущение, что фантастика сегодня актуальнее и правдоподобнее голого реализма. У этого есть несколько объяснений – приведу их все, а вы можете выбрать, какое вам больше подходит.

Самое очевидное – разумеется, про эскапизм. Пока мир летит в пизду, мы, что называется, полистаем бортовые журнальчики.

Здесь есть уточнение – своего рода «эскапизм штрих». Да, мир – каким мы его знали еще недавно – летит в пизду. Но фантастика – удобный плацдарм, чтобы понять, как это можно исправить. Или хотя бы скорректировать траекторию полета. Эту функцию фантастическая литература выполняла всегда, а до нее аж с XVII века тем же самым занималась антиутопия. Мол, давайте возьмем современные тренды, сконструируем модель общества будущего – и прикинем размеры жопы, в которой мы все окажемся, если не образумимся прямо сейчас.

Это чуть более оптимистичное объяснение – хотя бы потому, что оно предполагает вариант «образумиться». Так что лично мне оно все-таки нравится больше.

Наконец, третье объяснение популярности фантастики – и у читателей, и у писателей, – цинично технологическое. Дело в том, что фантастические условности помогают автору придумать необходимые ему по сюжету обстоятельства без утомительного ресерча, одной только силой мысли (и немножечко Википедии).

Нужно ему по сюжету, чтобы все были цифровыми призраками? Значит, будут. Нужно, чтобы мертвые оживали? Не вопрос. Нужно, чтобы с баржей можно было разговаривать? Пожалуйста.

Вообще мне кажется, что в современной фантастике работает сразу все вышеперечисленное. И еще – что в наше время сама реальность рождает чудовищ похлеще любых снов писательского разума. И потому фантастика – инструмент, который дает максимальное приближение к этой нашей перекореженной действительности.

По иронии судьбы, буквально на днях мне написали из издательства, что роман «Гарторикс. Перенос» уже в типографии. (Только что я несколько раз повторила это вслух – просто чтобы послушать, как сюрреалистично это звучит в нынешних обстоятельствах.) В октябре бумажная книга появится в магазинах, а пока что можно оформить предзаказ на нее – вот по этой ссылке: go.ast.ru/a003i3w...

...Тем, кому в силу географии предзаказ недоступен, скажу, что электронная книга и даже аудиоверсия тоже будут. Тьфу, как говорится, тьфу, тьфу.

#гарторикс #перенос #роман #фантастика #scifi #пиздец

Про «Khight and Day»

Это кино 2010 года я нашла недавно – и совершенно случайно, когда в конце адской рабочей недели тупила в стриминги, выбирая там что-то приятное и не требующее мозга, потому что его у меня к тому времени не осталось. Том Круз без явных следов ботокса на лице, красный гоночный мотоцикл, блондинка Кэмерон Диаз и странный жанр «экшн-комедия» – все это показалось мне в достаточной степени приятным и безмозглым, так что я нажала «PLAY».

Следующие два часа из моей реальности выпали. Помню, что ржала, похрюкивая в ноутбук, в котором все это игралось. В самом конце обнаружила, что рыдаю. Посмотрела финальные титры под бойкую танцевальную музычку – и сразу же стала пересматривать этот фильм с начала, как не делала никогда в жизни.

История создания «Knight and Day» – это энциклопедия всего, что может пойти не так в кинопроизводстве.

Начать с того, что в титрах автором сценария значится Патрик О’Нил, начинавший писать аутлайн, хотя после него над этой историей успела поработать еще дюжина авторов. И в том числе вполне звездных – вроде Литы Калогридис, в тот момент уже писавшей Shutter Island, и Теда Гриффина, автора сценария к Ocean’s Eleven. То, что в титрах остался только безвестный Патрик О’Нил, скорее всего, говорит о том, что все остальные просто отказались давать свое имя той братской могиле здравого смысла, в которую неминуемо превращается проект с таким количеством разных авторов в анамнезе.

Дальше многострадальный сценарий кочевал от режиссера к режиссеру, меняя исполнителей главных ролей в жанровом диапазоне от Криса Такера и Эвы Мендес до Кэмерон Диаз и Джерарда Батлера. Можете посмотреть на их фотографии и представить себе этот разброс, красноречиво свидетельствующий о том, что режиссер и продюсеры понятия не имеют, о чем вообще их история.

Пройдя все круги производственного ада, проект необъяснимым образом понравился Тому Крузу. Который, как пишет Википедия, захотел изменить главного героя «в соответствии с собственными представлениями».

Ситуация, когда один из актеров переписывает сценарий в соответствии с собственными представлениями о драматургии, – это, как бы сказать помягче, полная жопа. Очень часто и сценарий, и весь проект на этом с позором заканчиваются. Но, несмотря на все вышеперечисленное, «Knight and Day» получился – ироничным, тонким и философским высказыванием о природе мечты на материале классического кинематографа от Мельеса до бондианы 1960-х.

Этот фильм – неоспоримое доказательство существования той «магии кино», на которую все надеются, когда перефигачивают ваш сценарий на съемках, приговаривая «ничего, на посте поправим», – но которую до сих пор мало кто видел в действии.

Например, Том Круз, который всю жизнь из кожи вон лезет, чтобы сыграть «настоящего Бонда», вдруг придумал себе отличного героя – смешного и трогательного, как если бы Шон Коннери сыграл изысканную пародию на самого себя. А режиссер Джеймс Манголд подобрал этому герою точную интонацию бойскаутской сказки в духе «Королевства полной луны».

Это, кстати, тоже чудо – потому что фильм продвигали как «летний блокбастер», крутой шпионский экшн с Томом Крузом, перестрелками и погонями. И в этом качестве «Knight and Day» предсказуемо провалился, потому что относиться к этой истории серьезно нельзя – слишком много в ней дыр и логических нестыковок. А вот сознательная самоирония делает из нее трогательную и временами даже трагичную сказку о смерти и о мечте.

Наконец, монтаж – или то самое «на посте поправим». На стримингах и в сети есть две версии этого фильма. Одна из них – «полная», но смотреть надо другую. Ту, которая начинается со сцены в аэропорту...

...Это тоже поперек всего, что я до сих пор писала тут в канале. Я терпеть не могу проекты, где из сырого отснятого материала на монтажном столе «заново придумывают историю» – то есть пытаются из ошметков свиньи и курицы составить клубничный торт. Но здесь каким-то чудесным образом на монтаже действительно удалось убрать из фильма все лишнее – главным образом, логические «объяснялки», которые были бы необходимы серьезной экшн-истории, но которые эту конкретную историю душат, потому что она ни фига не серьезная, а сказочная, как зефирка, поджаренная на костре.

Приведу пример. «Полная» версия начинается с того, что героиня Кэмерон Диаз роется на автосвалке в поисках нужной детали для винтажного автомобиля. Это ее экспозиция: мы узнаем, кто она и чем занимается. Вроде бы так и надо?

А вот фиг. Перемонтированная версия начинается с Тома Круза, который идет по аэропорту, выбирая себе «жертву». Ею оказывается блондинка Кэмерон Диаз с чемоданом – и на досмотре из этого чемодана извлекают кучу странных металлических штук с непонятными названиями. Это и экспозиция героини Диаз, и твист: ого, а «жертва» не так проста! Может, она тоже что-то скрывает?

Вы можете сравнить обе версии самостоятельно – и увидеть, как хороший монтаж меняет в истории все, от смысла до жанра. А я посмотрела «Knight and Day» уже раз двадцать, знаю все его диалоги наизусть и на финальной сцене плачу каждый раз. Но пост, конечно же, не про это.

Дорогие продюсеры, режиссеры, артисты и особенно монтажеры! Старайтесь разрабатывать ваши проекты по-человечески, а не так, как разрабатывали «Knight and Day». Иначе сперва вы будете очень долго страдать, а потом с вероятностью 99,99% у вас получится полная и окончательная херотень.

Хотя, как я написала выше, магия кино все-таки существует. И иногда – очень редко, примерно в 0,01% случаев – она все-таки побеждает всю херотень неизвестным науке способом.

#KnightAndDay #томкруз #индустрия #разработка

Про копание в мусоре

Однажды я спросила приятеля-программиста, почему он так мало общается с друзьями. Жили мы с ним тогда в разных странах, но ведь есть же мессенджеры! (Зума тогда не было, потому что до ковида оставалась еще пара лет, и зум никому не был нужен.)

Приятель ответил в том смысле, что мессенджеры он ненавидит. Это было странно, потому что компания, где он работал, как раз вывела на рынок очень удобный и популярный мессенджер. Я продолжила задавать наводящие вопросы – и выяснила: политика компании моего приятеля была такова, что все разработчики, отвечавшие за развитие мессенджера, должны были пользоваться исключительно его предрелизными бета-версиями. Это позволяло им постоянно тестировать продукт, чтобы ловить и исправлять баги до того, как очередная версия выкатывалась на широкую аудиторию.

В результате мессенджер получался реально удобный – для всех, кроме его разработчиков. Для них он был глючной кривой программулиной, которой невозможно пользоваться.

Иногда я думаю, что сценаристы точно так же воспринимают свои истории. Да и вообще – истории в принципе.

О том, что написание сценария – это бесконечный перебор вариантов, я уже писала, например, тут: t.me/screenspiration/10. Это ни для кого не сюрприз – даже для начинающих сценаристов. Но вот о чем не предупреждают поступающих в киношколы, так это о том, что перебирать они будут не просто какие-то варианты, а – плохие. Ужасные. Тошнотворные.

Да-да, мои маленькие любители гонораров, премьер и красных ковровых дорожек. Ваша работа будет заключаться в копании в мусоре – в самом прямом смысле этих слов. И если редактор или, там, продюсер (чья работа, будем честны, заключается в том же самом) могут хотя бы утешаться тем, что весь этот мусор произвели не они, то у сценариста даже этого утешения нет. Все то глючное говнище, которое ему предстоит перебрать, как Золушке – мешок с гречкой, его собственное. Он, сценарист, сам все это придумывает. А кое-что даже сохраняет в файле и отправляет заказчику.

Тут хочется написать что-нибудь оптимистичное. Например, что в итоге под горой мусора, которую сценарист перебирет за рабочий день, обязательно обнаружится бриллиант. Но будем, опять же, честны: это совершенно не факт.

Бриллиант может быть закопан слишком глубоко, чтобы до него можно было дорыться, – во всяком случае, в сроки, которые хочет заказчик. Или бриллианта там может не быть вовсе. Ну, не положили. Бывает.

Или же бриллиант раскопал и унес кто-то другой. Это обычно выясняется на питчинге, после того как ты в муках полгода придумывал свою историю, потом в еще больших муках доделывал в ночи презентацию и трейлер, – и тут кто-то из президиума Комитета, Распределяющего Бабки, лениво говорит: а помните, пять лет назад в Уганде был точно такой же фильм на ту же самую тему? Он, кстати, провалился в прокате.

Наконец, может быть, что продюсер, для которого вы роетесь в мусоре, не заказывал вам никаких бриллиантов. Он занимается мусором, и нужен ему именно мусор. Говно. Чем говнее, тем лучше. И если вам вдруг попадется бриллиант, то его надо будет выкинуть (или отдать знакомым ребятам из Уганды, пусть хоть у них что-то получится), а потом зачерпнуть хорошую лопату говна. И еще одну. И еще.

В общем, вы уже поняли: у сценаристов не так много поводов для оптимизма. Но они все-таки есть – особенно если смотреть на нашу с вами работу не как на способ творческой самореализации, а как на интеллектуальную аскезу и практику укрепления духа. Потому что настоящий сценарист – это человек, который постиг всю черную бездну говна, которую способен помыслить его небольшой мозг, и не боится смотреть в эту бездну по восемь часов в день пять дней в неделю (или сколько он там работает).

Согласитесь, не каждый может похвастаться таким знанием себя и своей темной стороны. Неудивительно, что сценарные сообщества (особенно в соцсетях) такие токсичные. Вы же не думаете, что люди, чья работа состоит в почти круглосуточном копании в собственном мусоре, будут говорить друг другу «извините», «спасибо» и «пожалуйста»?..

...Однажды другой мой приятель, иранский режиссер и сценарист Мани Хагиги, посетовал на кинокритиков: мол, кинокритики в массе своей унылые и очень злые. Я тогда пошутила: мол, это из-за того, что им по работе приходится смотреть слишком много плохого кино. Да, печально согласился Мани, от такого характер неминуемо портится.

И это критики, которые смотрят только то, что хотя бы дошло до большого экрана! (Многие из них принципиально отказываются смотреть сериалы – и правильно делают.) А теперь представьте себе сценариста: на каждое вышедшее плохое кино он «посмотрел» как минимум десять драфтов, которые еще хуже.

Поразительно, что некоторые из нас вообще находят какие-то цензурные слова, чтобы общаться друг с другом и с миром. Впрочем, большинство сценаристов, которых я знаю, – знатные молчуны.

#хагиги #мозг #разработка #токсичность

Про выход «Гарторикса»

Год назад я дописывала свой первый роман и выкладывала в канал пролог к нему и куски из первой главы – например, вот тут: t.me/screenspiration/265.

Сейчас я пишу уже второй роман фантастической трилогии под названием «Гарторикс». А первый (он называется «Перенос») через месяц выйдет в «Редакции Елены Шубиной».

Скажу честно: я очень волнуюсь. Перед кино- и телепремьерами было как-то спокойнее. А тут – вот она я, вот моя книга, и все, что в ней получилось и не получилось, сказано именно мной, а не заказчиками, режиссером, артистами, и т.д.

Историю, которая легла в основу «Гарторикса», я придумала несколько лет назад. Тогда казалось, что это сюжет одного небольшого романа; потом выяснилось, что как минимум трех больших. Мне эта история очень дорога, и я надеюсь, что вам она тоже понравится. Посмотрим в конце сентября, когда выйдет первая книга.

А пока – вот вам обложка с отзывами первых читателей. Юлия Гумен, Татьяна Замировская, Александр Гаврилов – спасибо, что доверились моему тексту, а значит, и мне тоже.

#роман #гарторикс #перенос #обложка #РЕШ

Обложка романа "Гарторикс. Перенос"

Про вектор героя

Я давно обещала написать о том, что персонажи любой истории – это на самом деле один герой, разложенный на «вектора». Вот, пишу.

Если разобраться, эта мысль не так уж и парадоксальна. О том, что все герои в истории представляют собой некую систему, связанную линиями межличностных конфликтов, я уже писала в постах про схемы со стрелочками: t.me/screenspiration/109 и t.me/screenspiration/112. Но на эту связность можно посмотреть и с другой стороны.

Вспомним, опять-таки, метод расстановок – например, по Хеллингеру. Действующие психотерапевты меня поправят, но обычно в расстановочной сессии со своим психологическим запросом участвует один человек – клиент. А все остальные члены терапевтической группы как бы «замещают» его собственные проблемы, проекции и импульсы. Именно в этом качестве клиент и «расставляет» их по комнате.

Другая аналогия – тоже из области психотерапии. Считается, что все, что человек видит во сне, на неком подсознательном уровне является им самим. И если ему снится, как он прыгает на дедушкином диване с зеленым надувным шариком, который лопается и пугает кота, то все это сам спящий и есть: и дедушка, и диван, и зеленый надувной шарик, и кот, который думает про спящего: «Вот урод!», забиваясь под вешалку. И вешалка, кстати, тоже.

Можно сказать, что история, которую вы придумываете, – это как бы такой ваш сон. Ну, или ваша личная расстановочная сессия. Поэтому в принципе все персонажи в ней – это вы. (Авторы порнофанфиков по «Гарри Поттеру» сейчас покраснели, да? Надеюсь, что покраснели.) Но не будем срывать покровы именно с вас, авторы фанфиков; допустим, что мы имеем историю, в центре которой – некий чувак по имени Вася.

Вася хочет пельменей, но лежит на диване и борется с ленью; это центральный конфликт. В нем, как видите, уже участвует несколько персонажей: Вася, пельмени (можно сказать, Васин «любовный интерес»), диван (то, что Труби называет «fake-ally opponent») и лень Васи (явный антагонист).

Сюда же можно добавить еще персонажей: кастрюля, маняще стоящая на плите («fake-opponent ally»), кран с водой (потенциальный помощник), морозилка… Все они существуют потому, что имеют какое-то отношение к центральному конфликту Васи с собственной ленью, в котором вектор голода пересекается с вектором понимания, что за лаврушкой придется переться в соседний ларек. Какой вектор побеждает, то наш Вася и делает, – но все его действия так или иначе направлены на достижение одной большой цели: «пожрать, наконец, пельменей».

Это – то, про что у нас история целиком. Или, если хотите, то, про что мы придумали нашего Васю. Потому что суть любого героя – в продвижении к финалу истории. И для того, чтобы это продвижение было, чтобы история куда-то двигалась, все персонажи должны представлять собой сумму векторов, у которых можно выделить некое общее направление.

Студентам своим я объясняю это через систему ценностей. По сути, система персонажей – это и есть одна система ценностей, в которой каждый отдельный персонаж выражает определенный аспект, отношение к центральной ценности. Или – то, что один и тот же человек (главный герой) думал бы про эту ценность в разных жизненных ситуациях.

Возьмем, например, «Игру престолов», где каждый из пятерых детей Старков выражает определенное отношение собирательного «героя» этой истории на проблему власти.

Есть Робб Старк – старший сын и законный наследник своего лорда-отца. Есть Джон Сноу – ровесник Робба и более талантливый воин, однако незаконнорожденный и не имеющий права даже на отцовскую фамилию. Есть Бран – он тоже хочет быть лордом и предводителем, но становится калекой и не может исполнять эту функцию чисто физически. Есть Рикон – самый младший сын, до которого право наследия вряд ли дойдет при его жизни, и потому до него никому нет дела, пока он не умирает на поле боя. Наконец, есть две девочки, которым в силу гендера никакой власти не светит; одна, Санса, пытается решить эту проблему, выйдя удачно замуж, а другая – Арья – учится фехтовать и вообще хочет быть мужчиной, чтобы взять власть самостоятельно...

...Можно сказать, что дети Старков – это разные «субличности» одного человека, раздираемого внутренними противоречиями. Начинающие сценаристы очень любят внутренние противоречия, но зачем-то все время запихивают их в одного-единственного героя и потом мучаются, разрабатывая историю, в которой этот герой никак не может решить, что и почему ему стоит сделать. А более опытные сценаристы каждое внутреннее противоречие делают отдельным персонажем – как диван, пельмень и лаврушку. И наблюдают за тем, как вся эта кодла продвигается к финалу истории, постепенно убивая друг друга.

Потому что в кино все внутренние противоречия главного героя проще и органичнее всего выражаются именно через внешних персонажей, которые его окружают. Пересмотрите, например, пиксаровскую «Головоломку» – там это очень хорошо показано.

#герой #разработка #мастерство #GoT #InsideOut

Про структуру «Бега»

Читатели канала просили разобрать выложенный тут пару недель назад сценарий моего «Бега» по опорным точкам драматической структуры. Я начала это делать, но нашла у себя в черновиках структурную таблицу, которую составляла, когда придумывала эту историю, и решила поступить иначе – а заодно показать, как я мучаю студентов при разборе какого-нибудь кино или сериала.

Я положила сюда эту самую структурную таблицу – но пустую. В ней есть только «шапка» и список сюжетных линий; их я прокомментирую ниже в посте. Сценарий у вас уже есть. Три акта в нем размечены, так что при желании его легко наложить на структурную «шапку» из таблицы и прикинуть, где в этой истории какой поворотный момент. Вот и прикиньте – сами...

Мне кажется, это гораздо полезнее, чем если я вам скажу, где какой поворотный момент предполагался. Во-первых, не факт, что в сценарии у меня получилось выдержать задуманную структуру. То есть я-то считаю, что получилось, но важно, как это читается. А во-вторых – из таких вот упражнений и состоит обучение нашей профессии. Упражнение муторное, согласна. Но результат того стоит.

Про таблицу надо иметь в виду следующее.

1. Структурная «шапка»:

Здесь их у меня не одна, а три. Самая нижняя – структура по Джону Труби. Обычно мне хватает семи основных «шагов», описанных им в «Анатомии истории», но здесь захотелось посмотреть на историю подробнее, поэтому я использовала полную схему из 22 «шагов». Она отлично показывает изменение героя как процесс взаимодействия разнонаправленных сил (антагонизма и протагонизма), а не как набор поворотных точек, между которыми – абы что, драматургическая пустота.

Выше идет структура по Блейку Снайдеру – это как раз тот самый набор поворотных точек. Как видите, обе структуры отлично накладываются друг на друга, потому что описывают одно и то же устройство истории, только с разных сторон.

Грубо говоря, точки по Снайдеру – это результаты тех процессов, которые описывает Труби. Или, если хотите, границы трубиевских «шагов». Так, например, снайдеровское «положение дел» окончательно складывается тогда, когда мы понимаем слабость, нужду и «призрак» героя (каждого из героев истории, кстати, а не только главного). Поэтому очень удобно одну схему проверять другой: Снайдер дает нам точки или страницы, на которых читатель сценария должен понять то или это, а Труби – наполнение, действие между этими страницами.

Интересно, что снайдеровские точки, в сущности, противоречат природе повествования. Для зрителя хорошая история всегда развивается плавно, без швов, и уж, конечно, без всяких там «поворотных точек», которые кажутся штампами, «узелками» в ткани нарратива. Но вот участникам кинопроизводственного процесса эти самые точки необходимы – так же, как портным необходимы швы между планками пиджака. Артисты, например, чаще всего играют своих персонажей не «подряд», в их естественном развитии, а задом наперед и вразнобой, как записано в съемочном плане. И им важно знать, где, в какой сцене надо сыграть скачок в изменении персонажа, – хотя для зрителя персонаж должен развиваться поступательно, без скачков.

Наконец, самая общая структурная шапка – это трехактная схема, например, по Роберту Макки. Или по Аристотелю, как хотите. Она помогает уже в процессе написания сценария понять, не перекашивается ли общая структура, не длится ли первый акт дольше, чем второй и третий вместе взятые. Поэтому я оставляю разбиение на акты даже в финальных драфтах своих сценариев, хотя меня часто просят их оттуда убрать: говорят, при чтении это сбивает.

2. Сюжетные линии:

Общее правило такое: один персонаж – одна сюжетная линия. В постах про структурные таблицы (например, t.me/screenspiration/127 и t.me/screenspiration/130) я уже все это разбирала, так что напишу только то, что относится именно к «Бегу».

Во-первых, как видите, основных действующих лиц у меня девять – и этого количества хватает, чтобы рассказать запутанную детективную историю. Их могло быть и меньше – но ненамного. Для истории такого рода необходимый «суповой набор» – это Герой (Сергей), его любовный интерес (Настя), антагонист (Голынко), наставник (Корецкий), соперник (Стас) и хотя бы пара жертв (Жанна и Наташа). То есть минимум – семеро персонажей.

Интересно, кстати, что смещение фокуса с Сергея как главного героя на Настю как героиню добавляет нам еще одного необходимого персонажа – наставника (и соперника) самой Насти, то есть Лаптева. А профессия Сергея и специфика жанра (мистический триллер про бег) требует, чтобы наставников у героя было двое: по мистике (Корецкий) и по бегу (Шумеев)...

...Еще одна сюжетная линия, которую я вынесла в отдельную строчку, – это авария, то есть предыстория Сергея. Она важна и как детективная «подложка» сюжета, и как событие в прошлом, которое мотивирует отношение разных героев к теме «колеи времени» в настоящем: верить в нее или нет, пытаться исправить прошлое или забить на это. Изначально линия с аварией была сложнее, поэтому мне хотелось увидеть ее целиком и отдельно, хотя на самом деле события в этой строчке таблицы принадлежат разным сюжетным линиям, перечисленным ниже.

Вот такие структурные «шахматы». Надеюсь, читать про них так же интересно, как и придумывать, – но вовсе не так же мучительно. В заключение скажу, что содержание этой таблицы было гораздо подробнее и сложнее, чем та история, которая сложилась в итоге, – и это хорошо.

Любая структурная таблица – это просто матрица, которая помогает вам растить сюжет и правильно его «подстригать». Не нужно слишком за нее держаться: это просто один из инструментов, помогающих увидеть в том числе и то, что какие-то штуки в истории вы придумываете не так, как надо.

#мастерство #бег #лайфхаки #таблица

Про вязание

Я уже почти написала пост с ответами на вопросы про выложенный тут недавно сценарий моего «Бега», но решила в качестве отдыха между рабочими слотами быстренько связать себе шарф.

Шарф я связала, но теперь уже который день не могу остановиться и вяжу дальше – шапку, варежки, гетры, плед. А заодно думаю о том, насколько же то, что я делаю, похоже на работу над текстом.

Самое главное в хорошем вязании – это не каждая конкретная петля, которую вы, как истинный перфекционист, связали по всем правилам урока на YouTube. Главное (что, собственно, и составляет узор) – это как именно все эти петли друг за друга цепляются. Именно из связей петель друг с другом и состоит ткань – если переносить эту немудрящую метафору на текст, то ткань повествования. Не важно, как хорошо вы придумали каждую конкретную сцену или главу; если она криво цепляется за две соседние, то весь ваш текст приходится переделывать.

Это еще одна вещь, которую начинающий вязальщик типа меня постигает путем страдания, как начинающий сценарист – суть своей работы. Writing is rewriting, твердят нам сценарные учителя и заказчики; так вот, вязание – это перевязывание. И нет, не в хорошем смысле.

Начинающему вязальщику ошибки становятся видны не тогда, когда он их совершает, а много рядов спустя, когда большое полотно почти закончено, – но вот почему-то скривилось. Он, вязальщик, начинает разбираться – и обнаруживает лишнюю или пропущенную петлю в самом начале. И нет, просто механически исправить эту петлю нельзя – потому что смотри выше, все петли цепляются за другую, и суть вязания именно в этом, а не в одной конкретной петле. Так что давай, распускай все, что вязал неделю между рабочими проектами, и начинай с того самого второго ряда, в котором ошибся.

Это далеко не всегда зависит от сложности изделия, которое вяжешь (или текста, который пишешь). Скажем, вознамерившись связать самую простую шапку, которую в народе зовут «гандоном», я в итоге сделала девять ее «драфтов», потому что, довязав почти до конца, всякий раз обнаруживала, что ошиблась петлями в самом начале. На написание сценария «Бег», как вы видели, у меня ушло одиннадцать драфтов. Так что я считаю, что моя шапка – практически полнометражный психологический триллер.

А самое гадство в том, что в начале вязания – как и в начале работы над полнометражным сценарием или романом – очень трудно понять, что это будет. Если вяжешь по образцу (или оперируешь сценарными штампами), то хоть есть с чем сверяться по ходу работы. А если импровизируешь и «творишь», то лишь в самом конце будет видно, что у тебя получилось, – теплая шапка-гандон нужного размера или перекошенный псевдомешок из безнадежно перепутанной пряжи.

Связав пару раз псевдомешок, я поняла, что у меня в руках – ответ на распространенный вопрос о том, почему опытные профессионалы периодически снимают плохое кино (а опытные сценаристы – пишут плохие сценарии). Ведь если они такие опытные и знают, как должно быть устроено хорошее кино и хороший сценарий, то что им мешает делать именно их, а не то говнище, которое вышло в итоге?

Ответ, как обычно, прост. Дело в том, что в процессе работы, как и в процессе вязания, чаще всего нет никакой возможности понять, что именно у тебя получается. То есть у тебя в голове-то конечный результат имеется – неизменно сияющий в своем совершенстве. Но создаешь ли ты этот результат прямо сейчас, выпрыгивая из канавы с пистолетом и криком «Стой!» на десятом дубле (или талдыча себе под нос «две петли без накида, одна с убавкой»)? Да хрен его знает.

Все, что мы можем, – это продолжать выпрыгивать из канавы, стучать по клавишам или пропускать петли друг через друга со всем возможным старанием и надеяться на лучшее. А еще – переделывать, переписывать и перевязывать, если есть ощущение, что что-то где-то скривилось. В каких-то областях – например, в вязании, – переделать проще. В каких-то – например, в кино – почти невозможно. Ну так и шапка-гандон в производстве гораздо дешевле какого-нибудь сериала...

...И еще – про правила и образцы. Все мы знаем эту мантру начинающих сценаристов и продюсеров, которые хотят получить сценарий бесплатно: «Нарушайте правила! Только тот, кто не боится наплевать на правила, может создать нечто по-настоящему оригинальное». Так вот: вязать можно миллионом разных узоров. Но в основе любого из них все равно будет один и тот же принцип: петля цепляется за другую, и нитка натягивается либо в ту сторону, либо в эту. Все.

Творчество и оригинальность – не в том, чтобы перепридумать или отменить петли. А в том, чтобы придумать и связать новый узор из тех петель, которыми человечество пользуется вот уже несколько тысяч лет.

#вязание #драматургия #мастерство #мозг

Про сценарий «Бега»

Cвоим студентам я постоянно твержу: читайте чужие сценарии. Все их пишут по-разному, потому что описывать то, что видишь внутренним взором, можно сотнями разных способов. Хорошо, если вы будете знать все эти сотни, а не только тот способ, к которому привыкли сами, когда писали восьмиминутные ситкомы для веб-платформы бывшего одноклассника.

Англоязычные студенты кивают и понуро идут в интернет – например, на blcklst.com/, где каждый год публикуются лучшие из еще не пущенных в производство американских сценариев. Или тупо в гугл – с запросом вида [any cool film title] + screenplay. Потому что сценарии большинства вышедших в Голливуде фильмов и сериалов лежат в интернете в открытом доступе: по ним учится вся индустрия.

Русскоязычным студентам сложнее. Большая часть того, что публикуется под видом «сценариев» вышедших фильмов и тем более сериалов, – это экранки. То есть сделанное заново и, как правило, левой задней ногой описание того, что происходит в снятом продукте, – а не сценарий, по которому этот продукт снимался. Иногда сценарии своих проектов публикует Валерий Федорович в одноименном Телеграм-канале (t.me/FedorovichVV) – кстати, отличном, очень рекомендую. Других продюсеров, которые с удовольствием выкладывают сценарии выпущенных проектов в сеть, я не знаю, – хотя права на такое выкладывание по договору авторского заказа всегда передаются от сценариста к продюсеру.

О том, почему это так и к чему приводит, я уже писала в этом канале: t.me/screenspiration/91. А сейчас напишу о редком исключении из этого правила.

Под этим постом – мой сценарий к фильму «Бег», вышедшему в 2020-м. Это драфт, который я сдала как финальный; публикую его с разрешения продюсера фильма Руслана Сорокина (Руслан, спасибо!).

Если вы смотрели «Бег», то можете заметить, что этот сценарий отличается от того, что вышло на экраны; на то был миллион производственных причин, в которые я сейчас вдаваться не буду. Просто скажу, что этот сценарий (как и весь проект в целом) я до сих пор люблю и благодарна всем причастным за то, что он получился.

Я написала сценарий «Бега» в 2018 году. Сейчас многие вещи в нем я бы решала иначе – надеюсь, что лучше, хотя не факт; просто по-другому. Но многие вещи я бы оставила без изменений. Это значит, что, хотя за четыре года я все-таки выросла как сценарист, уже тогда, в 2018-м, я точно знала, что хочу сказать этой историей. Получилось ли у меня сказать именно это – другой вопрос; но знать, чего хочешь, в нашем деле не менее важно, чем владеть структурой и Final Draft’ом.

Так что приятного чтения. Если по сценарию будут вопросы, задавайте их в комментариях под этим постом. А я их все соберу и сделаю потом отдельный пост с ответами.

#бег #сценарий #федорович

Сценарий моего "Бега". Публикую с разрешения продюсера фильма Руслана Сорокина.

Про разработку персонажа

Каждый, кто хоть раз пересекал порог киношколы, знает, как надо разрабатывать персонажа. А вернее – что должно получиться в итоге такой разработки: «интересный герой» с непростой судьбой, тайной и суперсилой, внутренним изъяном и способностью к трансформации.

Есть разные структурные модели, которые такого персонажа описывают: «алмаз героя», «СТаНЦия» Александра Молчанова, даже, прости господи, соционика. Бери любую – и разрабатывай героев в свое удовольствие, да?

Но не тут-то было. Ни в одной из этих моделей не говорится, как это все получить, если сидишь перед белым листом новенького документа Word, не имея в своей голове ни одной завалящей мысли, не то что геройской «тайны» или там «нужды».

Не знаю, как вы, а я первым делом разрабатываю именно героя – до всего остального. До того, как начинаю думать про сюжетные повороты. И уж точно до того, как лезу в Википедию почитать, что такое эта самая соционика.

На этом этапе никакие структурные модели персонажа мне не помогают – потому что никакой структуры еще и в помине нету. Чтобы она появилась, надо сперва придумать то, что эта структура должна выражать.

В конечном счете любая драматическая структура выражает только одно: то, что мне как автору интересно поймать и выразить. Поэтому и разработка героя у меня начинается с того, чтобы понять: а что, собственно, мне интересно в том призрачном силуэте, который я вижу у себя в голове и который обещает стать главным героем моей истории?

Ответить себе на этот вопрос честно – не так-то просто. Приходится перелопатить кучу всего, что вроде должно интересовать меня как сценариста или писателя – но вот не торкает.

Для начала стройными рядами в топку отправляются всякие красавцы и красавицы: «стройные», «полногрудые», «с осиной талией» или «мужественными губами» - все, о чем должны бы мечтать авторы фантастических романов с бронелифчиками на обложках. Выясняется, что внешность – это вообще далеко не главное в герое, причем даже в том случае, когда это герой кино.

Начинающим сценаристам советуют описывать внешность персонажей, которых они вводят впервые. И это правильно: если в сценарии появился Вася, мы должны этого Васю как-то себе представлять. И лучше, если он будет для нас полноватым парнем с залысинами, чем пупырчатым параллелепипедом с зелеными щупальцами. Но вот вопрос: как описывать внешность персонажа, который на экране стопудово будет выглядеть по-другому? И что вообще описывать – фигуру? Глаза? Волосы?

Здесь я всегда вспоминаю ремарку из сценария Алены Званцовой к сериалу «Частица вселенной». Там в первой серии Семенов – командир отряда космонавтов, которого меняют перед самым запуском, – описан как мужчина «с седыми висками и грушевидным носом». При этом у артиста Сергея Шеховцова, который играет Семенова в сериале, нос если и похож на грушу, то не больше, чем любой человеческий нос в принципе. Ни для сюжета, ни по режиссуре форма носа у Семенова не важна. Так кому же адресован этот грушевидный нос в сценарной ремарке?

Нам, конечно. Читателям. По этому носу мы отличаем Семенова от всех остальных космонавтов – и судим о его характере, отношениях с женщинами и дальнейшей судьбе.

Этот нос становится маркером всего персонажа в целом – своего рода кратким пересказом всего, что сценарист про этого персонажа думает. Так работает любая точно найденная индивидуальная черта (внешности или характера), которую в учебниках по драматургии советуют найти для каждого из героев. Чем оригинальней будет эта черта, тем якобы лучше, – но дело тут вовсе не в оригинальности. Как видим, самый обычный грушевидный нос работает и запоминается гораздо лучше, чем зеленые щупальца, – именно потому, что он полностью соответствует характеру своего носителя...

...Этот характер и есть то, что нужно узнать в процессе разработки героя. Не сконструировать по структурным лекалам – драматургическим, психологическим или соционическим, – а именно выяснить. Когда вы знакомитесь с новым человеком, вы же узнаете о нем не суперсилу, тайну, недостаток и цель, а какие-то интересные вам штуки, черты, желания. Постепенно они все складываются в целостную картину – у которой в основе, кстати, всегда четкая психологическая структура, которую при желании можно разложить на «алмаз героя». Потому что все живые люди устроены таким образом, и если персонаж получился живым, то и он будет устроен так же. Главное – чтобы вам самим было интересно с ним познакомиться.

Ну и последнее: имя. Про имена персонажей я уже писала в этом канале: t.me/screenspiration/70. По сути, правильно подобранное имя – это такой же «синопсис» героя в целом, как и его грушевидный нос.

Так что имена своим персонажам я придумываю в самом конце разработки характеров. Ведь не зная всей истории до конца, написать для нее адекватный и внятный синопсис невозможно.

#мастерство #герой #мозг #частицавселенной #званцова

Про болт с резьбой

Мне часто пишут с просьбами рассказать тут о разных событиях или мероприятиях. Я всегда отвечаю, что канал «Осенило – написал» не информационный, и за новостями я не слежу. Но есть новости, на которые нельзя не отреагировать – потому что они говорят о системной проблеме в тех индустриях, где я работаю.

Системная проблема такова: потребители и заказчики культурного продукта в России считают, что культурный продукт, который они потребляют и заказывают, растет на деревьях в готовом виде.

Именно о таком отношении свидетельствует, например, новый законопроект о полном запрете «пропаганды» ЛГБТ+ где бы то ни было – в интернете, в кино и в СМИ, – для всех возрастов. То есть во «взрослом» кино и книгах тоже.

О том, что это сделает с российским книжным рынком, замечательно написала Галина Юзефович в своем Телеграм-канале «Рыба Лоцман»: t.me/ryba_lotsman/627. Добавить к этому, кроме мата, нечего. Но это отличный повод рассказать хотя бы вам, пять тысяч моих читателей, как работает современное книгоиздание – и почему идиотские запреты могут привести к исчезновению не только богопротивных повествований об однополой любви, но и так любимых законодателями романов «о традиционных семейных ценностях».

Для начала давайте разберемся, что значит «издать книгу».

Сперва ее надо написать. Это год-два работы квалифицированного специалиста вида «писатель» (или – менее квалифицированного, вида «начинающий писатель»). В эти год-два «писатель» занимается производством добавленной стоимости в других сферах, не связанных с написанием его книги, спустя рукава. Просто чтобы было на что снять квартиру и забить холодильник сосисками. Ожидать от него, что он параллельно сделает еще что-нибудь полезное для экономики, науки или культуры, – все равно что ожидать этого же самого от садового слизня. То есть можно, конечно, но непонятно, как такое и в голову-то могло прийти.

Умолчим о том, что иногда этот год-два спускается в космический унитаз, потому что по истечению этого срока «писатель» понимает, что написал говно, и решает никому никогда свою рукопись не показывать. (Возможно, кстати, именно это произошло с Пелевиным, у которого в этом году впервые за долгое время не выйдет нового романа. Но это не точно.)

Предположим, «писатель» свою книгу все-таки дописал, и она ничего. Тогда ее должен прочитать литературный агент. Или сразу представитель издательства. Или даже несколько представителей нескольких издательств. В общем, от четырех до пятнадцати высококвалифицированных специалистов, работа которых состоит в том, чтобы отделять зерна от плевел, или хорошие книги – от тех, которые не будут читать, даже если напечатать их на рулонах туалетной бумаги и раздавать бесплатно.

Допустим, рукопись объемом в 500 страниц специалист читает за одну рабочую неделю. Пятнадцать специалистов, читающих одну рукопись, – это 15 рабочих недель. То есть в человекочасах – три с половиной месяца.

Допустим, эту рукопись решают издать. Тогда ее несколько раз читает литературный редактор, потом – верстальщик, потом – корректор, потом – художник, который рисует обложку. (Все это время собственную рукопись многократно перечитывает и сам ее автор, всякий раз поражаясь тому, как это у него так ловко все написалось.) Это еще месяца четыре напряженной работы нескольких специалистов – и я не беру параллельный труд маркетологов, книжных критиков, товароведов и всех остальных, от чьих усилий зависит, найдет ли изданная книга своего читателя.

И вот, значит, все эти люди несколько лет работали над тем, чтобы роман Х появился в магазинах. А теперь им говорят: сюрприз, ребята, месяцы и годы вашей работы надо спустить в унитаз, потому что теперь у нас такие романы распространять нельзя. А какие можно? Другие. А где их взять? Ну, где-нибудь возьмите. Только, желательно, завтра и сразу в готовом виде, а то закрывать книжные магазины по всей стране, пока вы их ищете, как-то неловко...

...Идиотская идея о продуктивности запретов в креативных индустриях необыкновенно живуча. Законодателям, видимо, кажется, что книгоиздание – это как горячая и холодная вода в кране: стоит только прикрутить холодную – и опаньки, «тепленькая пошла». А та простая мысль, что для того, чтобы «тепленькая пошла», на ее обогрев кто-то на другом конце крана должен потратить огромное количество сил и времени, как-то не укладывается в голову.

Мне кажется, это, как и многие другие несовместимые с нормальной работой представления, вышло прямиком из советских школьных учебников по истории. А именно – из тех мест, где говорилось об отделении средств производства от трудящихся. Закончив советскую школу, законодатели и заказчики культурных продуктов принялись рьяно строить то, что сочли капитализмом, и отделять эти самые средства производства от всего на свете. В том числе – от рыночных отношений и здравого смысла.

Проблема в том, что в случае с книгоизданием, например, основным средством производства является мозг писателя (редактора и издателя). И отделить его от трудящегося можно только вместе с головой. Да и в кино, при всем обилии дорогостоящих средств кинопроизводства, основным остается мозг сценариста: если он не исторгнет из себя сценария, то и снимать будет нечего, хоть сто раз запрети что угодно.

Работая сценаристом, я не раз сталкивалась с продюсерами, которые считали, что сценарии и книги заводятся сами по себе, от грязи, и не переведутся даже тогда, когда последний сценарист сдохнет от голода под забором в ожидании обещанного шестьдесят лет назад аванса. Есть горькая ирония в том, что к продюсерам (а заодно и к кинопрокатчикам, и к издателям) точно так же относятся российские законодатели. Они уверены, что фильмы и книги заводятся сами по себе, от грязи, и не переведутся даже тогда, когда последний продюсер, кинопрокатчик и книгоиздатель обанкротится и сдохнет под забором от голода.

В каком-то смысле это, конечно, история из анекдота про хитрую жопу и болт с резьбой. В контексте этого поста он был бы особенно смешным – если бы отражал новейшую законотворческую действительность чуть менее точно и беспощадно.

#законы #ЛГБТ #индустрия #книгоиздание #юзефович #пелевин

Про время на подготовку

Один из моих любимых фильмов – Collateral (в русском прокате «Соучастник») Майкла Манна с Томом Крузом и Джейми Фоксом в главных ролях. Я пересматриваю его как минимум раз в год, и всегда нахожу что-то новое для себя в том, как он сделан.

На сей раз я посмотрела не только сам фильм, но и 40-минутное видео о работе над ним. Вы тоже посмотрите: это важный разговор о том, как можно (не скажу «надо», потому что это очень трудно) относиться к препродакшну, если делать действительно крутое кино: www.youtube.com/watch?v=AhZqOYu5BOw. Меня же в истории о съемках «Соучастника» впечатлило следующее.

Во-первых, обсессивно-компульсивное (иначе и не скажешь) отношение режиссера ко всему, что видно в кадре. Художник «Соучастника» вспоминает, например, как они выкрасили около полусотни жестяных квадратов два на два фута автомобильной краской разных оттенков оранжевого – и возили их с собой по потенциальным локациям, чтобы найти именно то сочетание освещения и цвета такси, которое Майкл Манн хотел получить на экране.

Или вот граффити, которые съемочная группа буквально снимала со стен в разных местах Лос-Анджелеса и переносила на локации – пусть даже каждое из этих граффити появляется в кадре всего на пару секунд. Или 17 (!) одинаковых машин такси, которые были построены для того, чтобы снимать машину героев в разных сценах и с разных ракурсов.

Такая упоротость режиссера не может не раздражать. Чаще всего она является признаком паники, овладевшей им после прочтения сценария, который уже не спасти, так что все, что он теперь может делать, – это красить 100 квадратных футов жести разными оттенками автомобильного оранжевого в надежде на магию кинематографа и Божий промысел. Чаще всего – но не всегда, потому что в редких случаях вроде фильмов Майкла Манна эта упоротость говорит не о желании режиссера свести с ума всех вокруг, включая самого себя, а о том, что он «видит» каждый кадр будущего фильма, – и точно знает, что именно этот кадр выражает.

Вторая вещь, которая меня поразила, – что точно так же Майкл Манн относился и к тому, чего в кадре нет. А именно – к предыстории каждого персонажа.

Мы привыкли, что у главных героев может быть предыстория, не вошедшая в сценарий; она нужна исключительно сценаристу и иногда режиссеру – «для психологического объема». Если сценарист очень упоротый, то предыстория бывает еще и у некоторых второстепенных персонажей. Но, как правило, в этом случае интересна она только самому сценаристу, и то не всегда, потому что времени додумать ее как следует у него нет.

В фильмах Майкла Манна подробная предыстория есть у каждого персонажа – даже если за весь фильм персонаж говорит только «Стой!», да и то в сцене, которую вырезали на монтаже.

На создание и обсуждение этой предыстории ушла бездна времени, за которую в России уже бы сняли три сериала-спиноффа и запустили еще пять. Но нет, Майклу Манну было необходимо, чтобы Том Круз прошел несколько месяцев ежедневной армейской подготовки (боевые искусства, стрельба и т.д.), а Джейми Фокс, играющий таксиста, провел целую серию глубоких интервью с таксистами, работающими в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Не говоря уже о персонаже, который несколько секунд экранного времени вопит по-китайски, пока его пытаются пристрелить в ночном клубе (это настоящий китаец, и я не удивлюсь, если в кино его взяли за его биографию, о которой мы ничего не знаем).

Все, кто занят в российской киноиндустрии, печально знаменитой отсутствием времени на подготовку чего бы то ни было, сейчас пожимают плечами. Мол, для чего заморачиваться, если можно прекрасно обойтись и без этого?..

...Можно, да нельзя. Конечно, любой профессиональный артист способен сыграть наемного убийцу, таксиста или убиваемого китайца без многомесячной подготовки, – точно так же, как и любой профессиональный сценарист способен придумать и написать убийцу, таксиста или китайца, просто полистав Википедию. (Меня вообще поражает, насколько работа актера над ролью идентична работе сценариста над персонажем, но это тема для отдельного большого поста.) Вот только без вдумчивой и кропотливой подготовки актер сделает с этой ролью то же, что и сценарист, у которого есть время написать только один драфт сценария из требуемых десяти. А именно – возьмет первое пришедшее ему в голову решение.

Что это значит на практике? Актер, у которого не было времени вдуматься в своего персонажа и узнать о нем что-нибудь, кроме реплики «Стой!», вписанной в сценарий, будет вести себя на экране не как настоящий наемный убийца или крутой таксист, а как наемный убийца или крутой таксист из двух с половиной боевиков категории Б, которые этот актер видел в детстве. То есть будет опираться не на реальность, а на визуальные штампы из плохого кино, потому что именно они легче всего запоминаются.

Тщательная подготовка – что актерской работы, что сценария – как раз и позволяет такой репликации штампов избежать. Она требует времени и усилий, но в результате у Тома Круза в роли убийцы Винсента меняется лицо, пластика и даже голос, а глаза становятся ледяными и страшными. И история о том, как в ЛА по заказу наркобарона убирают свидетелей обвинения, из незамысловатого боевичка превращается в сложную психологическую драму, которую я регулярно пересматриваю с 2004 года.

Из времени, потраченного на вроде бы совершенно ненужный и обсессивно-компульсивный препродакшн, в конечном счете выросло не два часа экранного времени, а $220 миллионов в мировом прокате, большие актерские карьеры и куча культурных референсов – включая, например, одну из глав моего романа "Гарторикс. Перенос", вдохновленную той самой сценой в ночном клубе, когда убивают китайца.

Не будь «Соучастника» именно в этом виде, этой главы у меня в романе тоже бы не было. Так что и романом своим я в какой-то мере обязана Майклу Манну – режиссеру, который не побоялся упереться и потратить лишнее время на то, чтобы хорошо сделать свою работу.

#график #индустрия #collateral #гарторикс #майклманн #томкруз

Про хэппи-энд

На днях, придумывая сюжет для сериальной разработки, поняла нечто важное про любовь сценаристов к тому, что один мой приятель обозначает фразой «кровь, кишки и пирожки».

Сериал этот будет драмой, даже с элементами психологического триллера. Поскольку триллеры я люблю, то и разработка идет у меня бодро, по принципу «больше ада». И все бы хорошо, но в данном конкретном случае сюжет основан на опыте реальных людей, со многими из которых я хорошо знакома и испытываю к ним уважение, восхищение и огромную благодарность. И мне, конечно, хочется рассказать о них в позитивном ключе – как бы даже социально их отрекламировать. А у меня в заявке – трэш, адище, и в финале теща героя съедает заживо племянника героини.

Я, конечно, преувеличиваю, но не очень сильно. С первых лет сценарной карьеры меня больше всего интересовали самые адские варианты развития сюжетов, – когда персонажи оказываются упырями и убивают друг друга (физически или морально). Или, на худой конец, когда персонажи оказываются упырями против воли и убивают друг друга без удовольствия.

Это было бы ничего, если бы я писала только триллеры. Но у меня так получается и в комедиях (неудивительно, что я совсем не пишу комедий, да?), и в мелодрамах. Особенно в мелодрамах.

И вот, на десятом году работы сценаристом, я, наконец, задумалась о причинах такой аберрации. Вернее, я уже было занесла руку, чтобы привычно закончить сериальную разработку тем, что все ее герои оказались упырями и сожрали друг друга с потрохами, – но вдруг поняла, что к прототипам этих героев мне еще не раз придется обратиться за помощью. А они все уже в курсе, что я разрабатываю про них сериал, потому что я сама им об этом рассказала.

В общем, я задумалась. Ведь на самом деле я не ставлю себе задачи рисовать персонажей исключительно черными красками. И я правда люблю людей; мне кажется, что упырей – настоящих, таких, как я все время порываюсь писать в сценариях, – среди них исчезающе мало. Откуда же тогда все это лезет, особенно ближе к финалу? Почему я не придумываю своим историям хэппи-энд?

И, знаете, я поняла. Очень часто – то есть почти всегда – в разработке сюжета я останавливаюсь на моменте обнаружения виноватого. С героями происходит ад и пиздец, кровь, кишки и пирожки – а в кульминации мы понимаем: все из-за Васи. (Вариант – из-за полной кромешного ужаса смерти Васи сто лет назад.) Теперь-то мы знаем, почему у героев все так, – и можем расслабиться. Титры.

Насколько я могу судить, это вообще очень характерная вещь для российского кино. Мы общество травматиков: для нас главное – найти источник или виновника травмы и на этом заслуженно успокоиться.

Эта идея растет из убеждения в том, что глобально с травмой ничего поделать нельзя. Ни проработать, ни преодолеть. Она всегда будет; вопрос только в том, сумеем ли мы объяснить себе ее появление, или она так и останется для нас непознанным пиздецом. Объяснение все-таки успокаивает, так что мы объясняем. Не случайно, если помните, в темные 1990-е годы самым популярным жанром на ТВ был ментовской детектив с поиском преступников в каждой серии. Каждый вечер страна приникала к телевизорам, чтобы ей сказали, кто виноват, и совсем не задавалась логичным для мировой драматургии вопросом: а дальше-то что?

Дальше, если брать, например, структурную модель Джона Труби, должно идти самое главное. То, ради чего как раз и написана вся история. Труби определяет это как «моральный поступок» (moral action) героя: что-то, что он делает теперь по-новому, исходя из той системы ценностей, которая сформировалась у него в результате преодоления травмы по ходу фильма. То есть вопрос, кто в этой травме был виноват, конечно, любопытный, но суть не в этом, а в том, как герой будет жить и действовать, избавившись от нее.

В голливудском стандарте, вольно переведенном нашими телепродюсерами, это называется «дать зрителю свет и надежду». То есть – хэппи-энд, смысл которого не в том, чтобы у всех было все хорошо, а в том, чтобы преодолеть, наконец, свою травму. Не найти виноватого в ней – а взять и преодолеть...

...И вот это в разработке сюжета, оказывается, самое трудное. Если вернуться к моему сериалу, то все варианты «света и надежды для зрителя», которые я из себя выжимала, были насквозь фальшивыми. Естественными ощущались финалы с разной степенью ада и пиздеца; а вот «свет и надежда» выглядели так, словно я сама как автор истории ни в какой свет и надежду просто не верю.

То есть можно сконструировать их, что называется, «на ремесле». Но гораздо лучше – и во сто крат сложнее – поверить в них самому и постараться передать эту веру зрителю. Это требует огромной внутренней работы, на которую никто из нас и раньше-то не был готов, а сейчас – тем более. Про героя-то мы все выучили, что он должен измениться к финалу; а вот что в ходе истории меняться должен еще и автор – к такому нас жизнь не готовила.

Вот поэтому делать хорошие добрые истории с хэппи-эндами могут только те, кто свои травмы уже проработал и в добро поверил. А таких, как вы понимаете, мало. Я бы сказала, почти нет. Но именно их фильмы и получают свои миллиарды в мировом прокате.

Потому что утешить зрителя гораздо сложнее, чем напугать или расстроить. Особенно, кстати, сейчас.

#мастерство #мозг #детектив #хэппиэнд

Про ужас

Вообще-то здесь должен был быть другой пост, про другое. И я его почти уже написала – но потом случился российский ракетный удар по Кременчугу, в результате которого там взорвался и сгорел торгово-развлекательный центр. Точное количество пострадавших до сих пор неизвестно.

Так что на этой неделе поста про сценарное мастерство не будет. Давайте просто помолчим.

Про мультикультурность

На прошлой неделе у моих студентов программы Kino Eyes European Movie Masters был выпускной. Я очень ими всеми горжусь и поздравляю их с выпуском, а еще – думаю о многоязычии.

В российской индустрии уже много лет – и тем более прямо сейчас – практикуется упор на «свое национальное». Причем «своим» непременно должно быть все: производство, прокат, язык, темы, путь, смысл и дух отечественного кино. А между тем все это вполне может и должно быть общечеловеческим – особенно если речь идет о таком универсальном искусстве, как кинематограф.

В мире сегодня почти нет «национальных» фильмов в узком смысле этого слова. Любая съемочная группа больше двух человек, как правило, включает в себя представителей разных национальностей и государств, потому что хорошие профессионалы есть везде, и найти их важнее, чем соблюсти чистоту языка на площадке или гражданства в паспорте. Упираться в национальную чистоту чего-либо попросту неэффективно: кинематографисты работают на разных проектах и в разных странах, в Европе побеждают копродукции, а Netflix собирает, производит и показывает фильмы и сериалы со всего мира, потому что всем интересно про всех остальных, а не только в стопятидесятый раз про величие своих предков.

Особенно ясно я это поняла и прочувствовала, когда стала преподавать на программе Kino Eyes – и общаться со студентами и преподавателями из разных стран.

Любая встреча – от семинара или защиты проекта до вечеринки в честь окончания очередного семестра – проходит на нескольких языках, от английского до испанского и португальского. Перу говорит с Мексикой, Португалия – с Бразилией, Сербия, Босния и Франция – с Болгарией и ЮАР. Мы с эстонским преподавательским составом обсуждаем работы студентов на английском, эстонском и немножко на русском. Но главное – мы все очень хотим понять друг друга.

Год назад мои студенты сняли короткометражку на русском, с русскими актерами. В съемочной группе при этом не было ни одного человека, для которого русский был бы родным. Кое-как по-русски понимала только девушка-оператор из Бразилии, потому что до этого несколько лет отучилась во ВГИКе.

Это не помешало моим студентам сделать тонкое, умное, эмоциональное кино про русских в Эстонии. Потому что кино – это не только и не столько язык, на котором разговаривают актеры в кадре, сколько все остальное. Например, то, что думают, чувствуют и во что верят его создатели.

Это очень ценный и важный для меня урок мультикультурности, которая опирается не на отказ от «своего» в пользу чего-то другого, а, наоборот, на попытку это «свое» осознать, отрефлексировать – и сделать его доступным, понятным и полезным для тех, кто тебя окружает. Это возможно, если «свое» (например, язык) для тебя – не цель коммуникации, а ее средство. Если ты хочешь не говорить, а разговаривать – то есть чтобы тебя не только все молча слушали, но и понимали, и отвечали.

С недавнего выпускного у меня есть фотография, от которой я всякий раз улыбаюсь. На ней часть студенческой съемочной группы, которая сделала хулиганскую трагикомедию в зимнем Таллине – на эстонском языке, с режиссером-француженкой, операторкой из Китая, звукорежиссером из Пакистана, по англоязычному сценарию, написанному студентом из ЮАР. А спродюсировала все это студентка из Сербии.

Они стоят вместе, обнимаются и машут одинаковыми дипломами. На переднем плане у них шотландец в килте – это преподаватель из Эдинбурга, он занимается фотобомбингом. А фотографирую их всех я – русская еврейка, живущая в Эстонии.

Для меня этот снимок – о том, что мы все занимаемся общим делом. А это в нашей профессии самое главное.

#kinoeyes #graduation #студенты #язык #индустрия

Про кино и литературу

Когда я училась в Московской школе кино, самым частым сценарным замечанием наших преподавателей было: «Это литература».

Раньше, когда я еще училась на филфаке, эти слова вообще-то были похвалой. Они означали: «Ты хорошо пишешь». Но в киношколе «литература» из похвалы превратилась в ругательство: если нечто является «литературой», то оно уже никак не «кино».

Между тем «литературой» в наших ученических сценариях было почти все. Описание чувств; указания на личные качества героев; прилагательное «пустой» применительно к любому помещению; глаголы «решить», «думать», «вспоминать» и их производные. В общем, все, что невозможно увидеть на экране глазами, – и многое из того, что невозможно ясно и однозначно интерпретировать, даже увидев.

Разумеется, получая по десять комментариев про «литературу» на страницу короткометражного сценария, я, как и все мои однокурсники, бесилась. И, как и все уязвленные, но гордые сценаристы, втайне мечтала написать когда-нибудь роман. Я думала: для души, не для денег, надо писать именно «литературу». Уж там-то можно развернуться по-настоящему, без этих дурацких сценарных и производственных ограничений!

Надо сказать, так думает каждый первый сценарист, особенно начинающий. А каждый второй в какой-то момент берет и пишет роман или, на худой конец, повесть. Например, Джордж Мартин много лет работал сценаристом (в том числе на сериале Twilight Zone), а потом плюнул и написал A Game of Thrones, куда вписал всю «литературу», которая в силу бюджетных, технологических и продюсерских ограничений уж точно не «кино», – от белых ходоков и драконов размером с дом до батальных сцен на тысячи всадников.

Как известно, все это (включая батальные сцены) в итоге стало «кином». Все-таки мастерство не пропьешь, а особенно сценарное мастерство, отшлифованное годами редакторских правок и замечаний.

Я, конечно, не Мартин (хотя, строго говоря, нечто драконообразное у меня в романе тоже есть). Но, когда преподаватель снижал мне оценку за сданный сценарий со словами «это у вас литература», я тоже думала: вот напишу книгу – и покажу вам всем, что такое настоящая литература.

Не тут-то было. Начав писать роман «Гарторикс», я столкнулась с тем, что «литература» в том самом киношном ругательном смысле бывает и в собственно литературе.

Да, в романе, в отличие от сценария, можно не моргнув глазом написать: «герой подумал» – и дальше то, что он конкретно подумал. Или, например, герой что-нибудь чувствует – и ты не ломаешь голову, как передать это чувство через джигу, которую герой танцует у себя на балконе с трусами на голове, да еще так, чтобы зритель все понял правильно, а прямо пишешь: «Он пришел домой, вспомнил (!) ее запах (получите, сценарные редакторы!) и почувствовал (ха-ха!), что он ее любит (что, съели?!)».

Но тут мы подходим к главной и очень подлой подставе, о которой романисты сценаристам никогда не рассказывают. А если и рассказывают, то только за деньги и в рамках курсов по творческому письму, на которые сценаристы никогда не ходят, потому что считают их ниже своего достоинства. Подстава в следующем: если герой романа не станцует джигу с трусами на голове, то читатель ни за что не поверит, что он в этот момент вспомнил запах и почувствовал любовь. Даже если автор тридцать раз напишет об этом в тексте.

Получается, что и в настоящей литературе работает тот же принцип. Читатель, как и зритель, должен видеть, что и как герой делает, чтобы понимать, что он чувствует и как меняется, – а не верить автору на слово. То есть мы снова упираемся в вечный принцип «show, don’t tell», или показ вместо рассказа.

Да, в художественной прозе другие инструменты этого «показа»: они включают внутренние монологи о чувствах, драконов размером с дом и битвы на тысячу всадников. Но это лишь инструменты, а делаем мы при этом то же самое. По сути – режиссируем свою историю вокруг наблюдателя. И не важно, читает он ее или смотрит глазами...

...Зритель видит происходящее на экране, а читатель – у себя в голове, вот и вся разница. Но оба, что важно, видят. Так что, дорогие романисты, сачкануть не получится: в литературе, как и в сценарии, не должно быть «литературы». Берем ментальные ножницы – и вырезаем, вырезаем ее к чертовой матери, пока наш герой не затанцует джигу с трусами на голове.

Беситесь? А что делать. Не так-то просто заставить незнакомого человека увидеть то, чего нет, – хоть на экране, хоть у себя в голове. Да еще и захотеть, чтобы оно было.

#роман #гарторикс #литература #GoT #мастерство

Про спешку

А это, наоборот, пост из тех, что я иногда пишу, всякий раз испытывая неловкость от собственного нудежа на одну и ту же тему. Хотя в нашем нелегком деле, как известно, хорошо все, кроме спешки, и напоминать об этом все-таки нужно почаще – и заказчикам, и себе.

Когда я работала редактором в еженедельнике, я почти всегда могла сказать, много или мало времени ушло у автора на написание того текста, который он сдал. Если мало, то это было видно по рассогласованным падежам (а иногда и по перепутанным абзацам). Если много, то рассогласованных падежей (и даже перепутанных абзацев) никто, кроме корректора, не замечал, потому что читать этот текст было интересней, чем искать в нем блох.

Сейчас я это вижу по сценариям своих студентов. Да и по своим сценариям тоже.

Недостаток времени особенно бросается в глаза, когда садишься перечитывать написанный в спешке сценарий после перерыва. Читаешь и думаешь: что это за хрень? Почему Иннокентий с многозначительным видом делает А? Что имеет в виду Василий, когда шепчет Б? Как следует понимать Евлампию, которая в это время требует В? Зачем ей это всралось? И что, блин, вообще происходит?!

Все эти мотивы и объяснения были у меня в голове, когда я судорожно фигачила этот сценарий, пытаясь успеть к дедлайну. Но в силу нехватки времени так в голове и остались.

Основное время, которое сценарист тратит на написание сценария, он тратит не на то, чтобы напечатать в свежесозданном файле текст, а на то, чтобы придумать, как передать читателю контекст, существующий исключительно в воображении автора. И еще – на то, чтобы убедиться, что контекст этот действительно передался, то есть понятен читателю без дополнительных объяснений.

Это почти всегда «невидимая» работа. Она заключается в том, что сценарист пырится в экран ноутбука, вздыхая, ерзая, почесываясь и иным образом томясь. Иногда он отлистывает файл к началу, иногда забивает в поиск по тексту огрызки каких-то слов, иногда вставляет куда-нибудь запятую. То есть – совершает массу бесполезных телодвижений, от которых в файле толком ничего не меняется. Поэтому всегда есть соблазн – и в первую очередь, у самого сценариста – пренебречь всеми этими телодвижениями и нафигачить вместо них страницу-другую текста. А то и пять.

Но делать этого ни в коем случае нельзя. Потому что все эти телодвижения направлены на то, чтобы восстановить контекст истории целиком – и оценить его «снаружи», глазами будущего читателя и даже зрителя, который этого Иннокентия с Евлампией впервые видит, но уже должен эмоционально к ним отнестись и еще денег заплатить за то, чтобы у них все было хорошо в финале. Наличие или отсутствие этого контекста в сценарии всегда чувствуется, как и время, потраченное на его восстановление, – даже если в итоге вы всего лишь переставили куда-нибудь запятую.

В этом месте мне всегда говорят: а как же короткометражки? Короткий метр можно написать и за один день.

Обычно так говорят продюсеры, заказывающие мне сезон сериала через два месяца. Хотя иногда я и сама себе так говорю – и вспоминаю студенческую короткометражку, которую я действительно написала за один день перед сдачей преподавателю. И получила пятерку, кстати.

Да, короткий метр действительно можно написать за один присест, – потому что это как стихотворение, которое пишется на одном дыхании. Тот контекст, который нужен на десять-пятнадцать страниц «американки», можно удержать в голове одновременно с придумыванием мизансцен и диалогов. А вот тот, который нужен на 80-120 страниц, – уже нельзя. Человеческий мозг так не может. Ни мой, ни ваш, ни даже мозг Аарона Соркина. Увы.

Контекста, умещающегося в оперативной памяти сценариста, измученного дедлайном, так и хватает – страниц на десять. После этого наступает кома, холодильник, сырая сосиска, сожранная прямо из упаковки, перезагрузка – и начинаются новые десять страниц с совершенно другим контекстом, перпендикулярным старому. Второй акт получается не о том, о чем первый, а третий – не о том, о чем был второй. Потому что холодильник, сосиска и вообще что вы от меня хотите в такие сроки...

...В общем, из написанного в спешке ничего не понятно – примерно как из быстрой речи, не учитывающей комфорт и способности собеседника. Потому что сценарий – да и вообще любой текст, в особенности художественный, – это прежде всего диалог с другим человеком, а не истерическое бормотание себе под нос.

Так что, когда пишешь сценарий, очень важно из этого диалога не вываливаться. И все время держать в голове позицию собеседника – что он из написанного понял, что не понял, где что почувствовал. А в спешке нет времени не то что встать на позицию собеседника, но даже просто осознать ее наличие. И тогда сценарий сам собой превращается в монолог, который никому не нужен и не интересен, – даже тебе самому, потому что пишешь ты его в такие сроки не по любви, а за деньги и под дедлайн, на который согласился от жадности, а теперь жалеешь.

Если бы по любви, то и сроки ведь были бы совсем другие.

#график #мастерство #дедлайн #спешка

Про Top Gun

Это снова один из постов, которые я обещала тут не писать. Но в то же время не написать его я не могу.

На прошлой неделе вышел Top Gun: Maverick, сиквел фильма 1986 года про выпускников элитной образовательной программы ВВС США. Я заранее прошу прощения у читателей, которые в силу обстоятельств не смогут посмотреть его сейчас в кино. А заодно и у тех, кто сможет, но еще не посмотрел: в этом посте будет много СПОЙЛЕРОВ.

Хотя то, что я хочу написать, все-таки не рецензия – а разговор о том, что такое сиквел здорового человека.

Дело в том, что сама идея сиквела противна всему, что мы знаем о драматургии. История – это то, у чего есть начало, середина и конец. А раз у истории есть конец, то она, как ни крути, закончена. И чем лучше рассказана эта история, тем более, так сказать, окончателен и бесповоротен ее конец, потому что все сюжетные линии в ней развязаны, гештальты – проработаны и закрыты, а личностные трансформации – завершены. Откуда тут взяться сиквелу?

Это, кстати, и в сериалах так же работает. Есть распространенный зрительский миф о том, что после выхода каждого сериального сезона команда сценаристов садится перед белым листом или чистой доской и заново принимается думать: что бы такое запилить дальше? Что может случиться в новых сериях, на которые мы только что получили деньги? Куда теперь поскачут полюбившиеся всем герои, если двое из них в финале вышедшего сезона взорвались, трое – утонули, а одному отрубили голову?

На самом деле, конечно, сериалы так почти никогда не пишутся – во всяком случае, хорошие. А если на экраны и выходит плод вышеописанного спонтанного творчества, то зритель это сразу понимает – по характерному звуку высасывания новой истории из уже порядком обсосанного пальца.

Хорошие сериалы придумываются сразу от начала и до конца – сезонов на пять-восемь, если речь, например, об американской индустрии. Разумеется, не в мельчайших подробностях – они-то как раз прописываются и меняются от сезона к сезону. Но вот костяк истории и арки главных героев в целом известны с самого начала – а также то, чем все в итоге закончится. Ведь если не знать, чем заканчивается история, то невозможно понять, с чего она должна начинаться.

Именно поэтому, например, сериал Breaking Bad закончился в пятом сезоне на пике зрительского успеха, несмотря на горячее желание Брайана Крэнстона играть Уолтера Уайта еще три полных сезона, как полагается. Шоураннер Винс Гиллиган уперся и заявил, что в пятом сезоне история Уолтера Уайта подошла к своему логическому завершению, и никакой «жизни после смерти» у него быть не может.

Точно так же устроены и другие длинные «горизонталки», которые мы все любим, – Mad Men, Game of Thrones, и т.д. Конец любой истории, даже той, которая тянется восемь долгих сезонов и кажется бесконечной, чаще всего придуман в самом начале разработки. И даже если следующие сезоны по каким-то причинам не вышли, их создатели знают, что там должно было быть. Скажем, сюжет «Фарцы» (действие которой начинается в 1961-м) я придумывала до 1991 года, когда история друзей-спекулянтов должна была завершиться, и точно знала, что произойдет в конце четвертого (так и не вышедшего) сезона.

Надеюсь, я убедила вас в том, что к тщательно придуманным и хорошо сделанным историям никакие нормальные сиквелы в принципе невозможны. А теперь давайте вернемся к Top Gun – и к обещанным СПОЙЛЕРАМ.

Не то чтобы первый Top Gun 1986 года был верхом драматургии. Это обычный производственный экшн, просто сделанный чувственно и с душой. (О том, что на самом деле это отличная гей-драма, снятая за 19 лет до выхода «Горбатой горы», я напишу как-нибудь в другой раз.) Но история Пита «Мэверика» Митчелла, выпускника программы Top Gun, как и полагается хорошо сделанной истории, закончилась 30 лет назад. Как, а главное, чем можно было ее продолжить?

Работа над сиквелом началась с того, что Том Круз и продюсер нового фильма Джерри Брукхаймер сели пересматривать оригинальный Top Gun, пытаясь понять, можно ли вытащить из него новую историю с имеющимися вводными...

...Вводные были непростые. У Top Gun большая и очень лояльная фанбаза, которая, конечно же, знает первый фильм наизусть. А значит, и биографии всех его героев тоже. При этом есть Том Круз, без которого сиквел не имеет ни коммерческого, ни любого другого смысла, и который при всем желании уже не тянет на молодого и борзого летчика-истребителя. Но он, тем не менее, должен в новом фильме летать и вообще быть на экране, потому что – см. коммерческий и другой смысл сиквела. А для этого у него должна быть какая-то новая, но всем (и фанатам первого фильма в том числе) понятная драма. Не может же он до сих пор убиваться по своему напарнику, погибшему 30 лет назад!

Более того: по законам жанра у постаревшего героя Тома Круза должна быть и новая любовь. Не Чарли, которая была его преподавательницей в первом фильме, потому что 30 лет спустя та Чарли уже наверняка на пенсии. А сверхзвуковые истребители с высокоточными ракетами несовместимы с геронтофилией, что бы там ни думали разные любители военных диктатур. Но и совершенно новая любовь, с которой 50-летний Мэверик знакомится уже в сиквеле, не проканает, – потому что тогда эта любовь не успеет развиться ни во что серьезное за отведенные ей несколько сцен между боевыми вылетами.

Сделать со всем этим хозяйством нормальный сиквел – задача почти невозможная. Но создатели Top Gun: Maverick справились, на мой взгляд, блестяще.

Они вытащили любовь главного героя из двух проходных реплик о некой адмиральской дочери Пенни, которую походя соблазнил Мэверик 30 лет назад. То есть – из «пустой» информации, введенной в оригинал исключительно для характеризации того, молодого, персонажа как бабника. Историю романа Пенни и Мэверика, которую придумали для сиквела и которой никто из фанатов никогда не видел, рассказали в этом сиквеле буквально тремя штрихами: Пенни говорит, что никогда не могла противостоять чарам Мэверика и намекает на череду их встреч и расставаний за прошедшие 30 лет. А после неизбежного секса Мэверик в ответ на заявление Пенни («Я не сплю с мужчинами на первом свидании») возмущается: «Но это же не первое наше свидание!».

Историю с Айсменом, который в оригинале был соперником Мэверика, а в финале стал его товарищем и напарником, логически продолжили: весь из себя правильный, Айсмен дослужился до адмирала и прикрывает друга от многочисленных дисциплинарных взысканий. Заодно и тот факт, что Мэверик, несмотря на возраст, все еще капитан (и все еще летает на истребителях, а не руководит хотя бы той же летной академией), из большой сюжетной натяжки становится элементом характеризации.

Кстати, финал первого фильма, который вообще-то делает невозможным появление того сиквела, который в итоге вышел, отменили очень изящно – двумя репликами в диалоге. Предлагая Мэверику тренировать молодых летчиков, его будущий начальник говорит: «Вы же уже преподавали в Топ Ган» (как мы помним, в финале первого фильма Мэверик просит отправить его на программу инструктором). На что тот честно признается: «Это было 30 лет назад, и я продержался два месяца».

Наконец, из оригинального фильма вытащили и новую драму – в виде взрослого сына Гуся, погибшего напарника Мэверика, который тоже стал летчиком и которого постаревший Мэверик должен обучить и отправить на убой. В оригинальном фильме этому сыну года два-три; у него роль без слов, и появляется он в паре сцен исключительно для обозначения «кавайности» Гуся – любящего семьянина. Но конфликт с этим самым сыном – осиротевшим, как и Мэверик в свое время, и точно так же летающим в попытке доказать, что он не хуже своего отца, – не просто источник новой драмы в сиквеле, но и возможность еще раз прожить старую драму из оригинального фильма на новом уровне, не наскучив при этом фанатам...

...В целом новый Top Gun – отличный учебник того, как надо придумывать сиквелы к популярным историям. Это подтверждают и его сборы: рекордные $153 миллиона за первый уикенд в США и еще $124 миллиона в мировом прокате – при том, что фильм не вышел ни в России, ни в Китае.

А всего-то надо очень внимательно посмотреть оригинал – и понять, как именно жили его герои 30 лет, пока их никто не видел.

#topgun #томкруз #сиквел #мастерство #фарца