Про пользу плохого письма

На международной магистерской программе у меня талантливые студенты, поэтому в большинстве своем пишут они очень хорошо. Особенно если английский у них родной, и уже был писательский опыт в юности. Читать сценарии таких студентов – одно удовольствие. Открываешь файл – и прямо сразу видишь, как хорошо все написано.

Таким студентам я всегда говорю: старайтесь писать плохо.

Говорю я это, чтобы предостеречь их от самой распространенной ловушки, в которую попадают начинающие сценаристы, хорошо владеющие языком. В начале своей карьеры я тоже в нее попала, так что можете считать этот пост воззванием из бездны. Тем более что выбраться из этой бездны мне самой удалось только года четыре назад.

Сперва я слышала это от своих преподавателей в Московской школе кино, а позже – от редакторов и продюсеров: «Ваши сценарии очень легко и интересно читаются». Прошло много времени, прежде чем я поняла, что это не комплимент, а указание на недостаток. Хотя говорили мне это именно в качестве комплимента.

Чему бы ни учили нас всех в киношколах, сценарий – это, в первую очередь, литературный текст. Такова его суть и форма. Его можно написать лучше или хуже. А можно постараться – и сделать его живым, выразительным. Таким, чтобы у всякого, кто его читает, появлялось ощущение, что описанный в этом сценарии фильм прямо-таки стоит перед глазами.

Проблема в том, что это будет лишь ощущение, переданное читателю средствами литературного языка.

Будучи литературным текстом, сценарий может создавать точно такое же чувство «картинки перед глазами», что и хорошо написанная художественная проза. Проза создает это чувство во многом за счет читательского воображения: если текст хорошо написан, читатель достраивает для себя то, чего не видно, что не описано и даже не упомянуто в этом тексте, – и получает объемную эмоциональную картину происходящего. Вот только эта картина существует исключительно у него в голове.

Сценарный текст со всеми его подтекстами не может существовать исключительно в голове у своего читателя. Он призван не только вызывать эмоции, но и быть точным и функциональным описанием того, что происходит в кадре, и руководством к действию для работников самых разных производственных цехов. Все это в нем должно быть – и должно работать. Не потому, что оно хорошо и литературно описано, а просто само по себе.

Так что сейчас я выскажу мысль, которая прямо противоречит моему же недавнему посту о важности фразового ритма в тексте сценария (t.me/screenspiration/292). А вы уж постарайтесь уложить и эту, и противоположную мысль у себя в голове – потому что, как и все в нашем нелегком сценарном деле, верны они обе одновременно.

Иногда, если сценарий написан хорошо и выразительно, за этим скрывается недостаток или даже отсутствие работающей драматургии. Причем скрывается, прежде всего, от вас самих.

Проблема еще и в том, что сценарий как текст умирает в первый съемочный день. На площадке от него остается одно только голое действие – которого либо достаточно для того, чтобы та или иная сцена работала, либо нет. И вот в этот момент выясняется, что именно «видел» заказчик, редактор и режиссер, когда читал ваш сценарий с листа и восхищался тем, как это живо написано: текст – или действие, которое он должен описывать. Литературную выразительность – или работающую драматургию.

Сам заказчик и тем более режиссер почти никогда не может разделить эти две вещи у себя в голове. Но на то вы и автор своего сценария, чтобы смотреть между хорошо написанных строк – и видеть, что вы на самом деле там написали.

Для этого надо всего лишь быть честным с самим собой – и стараться писать чуть хуже, чем если бы вы стремились получить Нобелевскую премию. За сценарии Нобелевскую премию все равно не дают – никому, кроме Гарольда Пинтера, а он уже давно умер...

...Если ты сценарист, которого в ходе работы и обсуждения этой работы с первого драфта по двадцатый не гнобит только ленивый, не так-то просто взять и честно признаться себе в том, что написано, конечно, зажигательно, но герои не тянут, а основной конфликт не работает. Поэтому мой вам совет – старайтесь писать плохо. Ну, или скучно. Или хотя бы просто никак: без выражения, без эпитетов, без оригинальных конструкций, сравнений и всего остального, что делает литературный текст приятным для чтения, легким и эмоциональным. Так, словно свою историю вы рассказываете трехлетнему ребенку, параллельно пытаясь затолкать в него лишнюю ложку каши.

Во-первых, в глубине души многие заказчики и режиссеры и есть трехлетние дети, и кашу эту они видали в гробу. А во-вторых, если вы будете писать скучно и плохо, вы сразу увидите, работает ли ваша история сама по себе, без всяких литературных подпорок, – или ее надо целиком переписывать.

Если выяснится, что надо, – садитесь и переписывайте. Но только опять-таки – скучно и плохо. А то знаю я нас, писателей.

#стиль #лайфхак #выразительность

Про юбилей, эволюцию и вопросы

Первый пост в этом канале появился 20 октября 2018 года. Представляете? Этот канал я веду уже три года. Ужас.

В связи с любым юбилеем мне всегда хочется вспомнить, с чего все начиналось. Особенно в связи с этим – потому что эволюция канала «Осенило – написал» во многом отражает и мою собственную эволюцию как сценариста.

Для меня все началось с рабочей фрустрации. У меня была непростая ситуация на одном из проектов, меня распирало, и страшно хотелось с кем-нибудь всем этим поделиться. Считай – поныть.

Быстро выяснилось, что для того, чтобы поделиться фрустрацией сценариста с кем-нибудь, кто сценаристом не является, ему надо сперва объяснить, что означают все эти слова, которыми сценарист рассказывает о своей работе: идея, поэпизодник, авторские права, заявка, режиссерский сценарий, деньги Минкульта, серия-за-неделю, кофе-и-сигареты, и т.п.

Начав это объяснять – для начала своим же друзьям, далеким от киноиндустрии, – я обнаружила, что это прекрасный способ сливать аффект, накопившийся у меня в процессе работы. И я стала просто писать в канал о наболевшем. Тем более наболевшего было столько, что писать о нем можно годами и даже десятилетиями – так мне казалось в самом начале.

Но очень скоро я с удивлением обнаружила, что наболевшее – если про него говорить, писать и вообще обсуждать его с товарищами по несчастью, – в общем, кончается. И остается просто работа – трудная, захватывающая, невозможная, самая крутая на свете. И писать о тонкостях сценарного ремесла и о том, как работает мозг, когда он придумывает историю, мне гораздо интереснее, чем про очередные ужасы российского и мирового кинопроизводства.

Оказалось, что работа сценариста – она не про ужасы, а про интерес и любовь. И что бы в ходе нее ни приключалось, она все равно больше, чем все недоплаченные гонорары, слизанные идеи и отжатые сценарные титры. Это вообще все не важно – по сравнению с тем, что мы можем внутри своей головы.

В последнее время я все чаще об этом думаю – о том, что мы можем, когда начинаем относиться серьезно к тому, что делаем.

К сценарным проектам и особенно к своему роману я и так отношусь с долей звериной серьезности; многие из вас, я думаю, уже это поняли. А теперь пришло время отнестись серьезно к каналу «Осенило – написал» – и к тем, кто его читает. К вам, то есть.

Прежде всего, давайте познакомимся заново: за эти годы у канала появилась аудитория, которая вряд ли хорошо меня знает.

Меня зовут Юлия Идлис. Все эти посты и комментарии в чат канала пишу я сама, вот этими вот руками. И, кстати, у канала есть чат, где можно задать вопрос или обсудить что-нибудь сценарное: t.me/joinchat/UkGlM4pNt0AYkBHG. (В чате в самом верху пришпилены правила поведения; прочитайте их, пожалуйста, перед тем, как туда писать.)

Как вы, может быть, догадались, я сценарист, писатель, нарративный дизайнер и преподаватель сценарного мастерства. Все эти четыре профессии мне важны, так что я по мере сил стараюсь усидеть на всех четырех стульях одновременно.

Как сценарист я делаю примерно вот что: www.kinopoisk.ru/name/3483370/. Как писатель – написала и редактирую первый роман из цикла «Гарторикс» (кусочки из него я выкладывала в канале). Как нарративный дизайнер – участвовала в разработке мобильной игры The X-Files: Deep State и еще ряда мобильных и консольных игр для нескольких европейских компаний. Как преподаватель сценарного мастерства – учу магистрантов международной программы Kino Eyes European Movie Masters в Таллине (www.kinoeyes.eu/). Кстати, на эту программу можно поступить из России – если ваше знание английского языка позволяет вам свободно общаться, читать и писать сценарии....

...Теперь – о канале. С самого начала я обещала себе, что не буду писать сюда никаких рецензий: здесь я не кинокритик, а практикующий сценарист. Иногда – очень редко – я все-таки нарушаю это обещание и разбираю потрясший меня фильм или сериал – но исключительно для того, чтобы научиться чему-нибудь у его создателей. «Осенило – написал» – не о том, что в мировом кино хорошо и плохо, а о том, как нам всем научиться работать лучше.

В этом канале не было и не будет никакой рекламы, промо-постов и прочей маркетинговой шелухи. Если я пишу о конкретных книжках, курсах и приложениях и даже даю на них ссылки, это всегда означает, что я сама их прочитала, прошла, опробовала на себе – и мне они показались интересными и полезными для работы. Я приняла принципиальное решение никак не монетизировать этот канал, чтобы он оставался моей отдушиной – местом, где можно поговорить о том, что трудно, прекрасно и интересно в моей работе.

Но это все про меня и мои предпочтения. А что интересно в работе сценариста вам?

Давайте устроим опрос-обсуждение в честь трехлетнего юбилея канала: в комментариях под этим постом пишите ваши вопросы и предлагайте сценарно-писательско-игровые темы, которые вы бы хотели обсудить. А я обещаю все прочитать и ответить. Либо там же в комментариях, либо – если тема заслуживает подробного разговора, – в следующих постах.

#вопросы #юбилей #знакомство

Про ритм текста

Те, кто читал роман Гончарова «Обломов», помнят, что его главный герой, Илья Ильич Обломов, все время пытался писать. В хорошие дни – когда он не лежал на диване и не ленился, – писать у него получалось хорошо. В частности, пишет Гончаров, у Обломова никогда не сталкивались два «что» и два «который» в одном и том же предложении.

В плохие дни, когда Обломов ленился (а на самом деле, как мы сейчас понимаем, пребывал в состоянии клинической депрессии), «что» и «который» налезали друг на друга в каждой написанной им фразе и не давали ему даже закончить страницу.

Сейчас, редактируя свой роман, я очень хорошо понимаю всю боль Обломова.

Это действительно сводит с ума. У тебя есть мысль или образ – и есть весьма ограниченный набор слов, которыми ты пытаешься эту мысль или образ выразить. И если существительные, прилагательные и глаголы еще более или менее можно разнообразить, то вот эти служебные слова, которые все время везде повторяются, – сущее наказание.

Я часами сижу над текстом романа, переставляя одни и те же слова в одном и том же абзаце. Если вот здесь убрать слово «который», которое навязчиво повторяется в следующем предложении, то вроде бы станет лучше. Но тогда не будет понятно, о чем идет речь. Можно заменить «который» причастным оборотом – но он фонетически неуклюже сочетается с двумя соседними словами, в которых тоже полно шипящих. Ах вот, значит, почему я все-таки влепила сюда «который», когда писала этот кусок, хотя причастный оборот тут был бы гораздо лучше!

На каждом шагу, заменяя какое-нибудь слово синонимом, я вдруг обнаруживаю, что через фразу оно повторяется в другом контексте, а значит, здесь его лучше не трогать, но тогда надо что-то придумывать с этим самым контекстом, потому что дальше то же слово повторяется в третий раз, а это совершенно недопустимо.

Все это очень напоминает игру в шахматы с самим собой – но только в прошлом, где ты сам у себя уже выиграл, использовав все доступные тебе ходы. И написать лучше у тебя уже не получится – для этого надо было тогда, в прошлом, быть более лучшим писателем.

В плохие дни – как сегодня, когда я редактирую текст романа, а сосед снизу чинит балкон с помощью перфоратора и отбойного молотка, – это мелочное переставление одинаковых слов туда-сюда сводит меня с ума. И я начинаю задаваться вопросом: а какого хрена я, собственно, делаю?

Ответ на этот вопрос оказывается неожиданно простым – достаточно перечитать текст романа на свежую голову, сделав перерыв в этой муторной мелочной редактуре.

Дело в том, что прозаический текст – даже предназначенный для чтения про себя – все равно звучит. У него есть определенный словесный ритм, как у стихотворения. И чаще всего я меняю слова в абзаце и переставляю их с места на место с одной целью – чтобы в результате получилось нужное мне количество ударных и безударных слогов с нужным ритмическим рисунком.

Звучит как бред сумасшедшего. Но я как читатель всегда могу отличить прозаический текст, построенный таким образом, от текста, чей автор забил на этот внутренний фразовый ритм и просто описывает, например, действие – шаг за шагом.

Есть определенная связь между фразовым ритмом прозы и теми эмоциями, которые получает от этой прозы читатель. Она не прямая, а, скорее, интуитивная – как в стихах. Ведь почему-то четырехстопный хорей звучит нам весело, а пятистопный ямб – скорее, меланхолично, хотя это просто чередование ударных и безударных слогов, вроде бы не имеющее отношения к тому, о чем говорится в стихотворении.

В прозе так же – только ритмических вариантов одного и того же предложения гораздо больше. Поэтому при редактуре я иногда прогоняю слово «который» по пяти или шести позициям внутри фразы, каждый раз перечитывая эту фразу заново, чтобы услышать, где оно зазвучит лучше...

...В сценариях – если бы мы успевали их редактировать так, как надо, а не так, как того требует дедлайн заказчика, – это тоже работает. Хорошо звучать при чтении должен не только диалог, но и описание действия, – потому что его тоже читают люди. И эти люди должны испытать от чтения текста эмоции – иначе они не захотят его ни запускать, ни репетировать, ни снимать, ни даже тупо оплачивать. То есть, конечно, если история хорошо сложена, и поворотные пункты на месте, то все равно запустят, снимут, и даже скрепя сердце оплатят. Но – без удовольствия.

А удовольствие в нашей работе, согласитесь, самое главное. Причем оно начинается именно с чтения: для того чтобы режиссер и артисты поняли, какую эмоцию им надо выразить на экране, эту эмоцию они должны получить со страниц сценария – в том числе и из фразового ритма текста, который они непременно почувствуют, если будут читать внимательно.

Другое дело, что сценарии почти никто не читает внимательно. Я и сама нередко читаю их наискосок – особенно студенческие, особенно ближе к концу семестра. И поэтому кажется, что выдрачивать фразовый ритм в каждой сценарной ремарке – это какая-то удивительная по своей бессмысленности задача.

Но при этом даже мне вдруг нет-нет да и попадется сценарный текст, который вдруг начинает звучать в голове, вызывая новые – или давно забытые – эмоции.

Как он это делает? Непонятно. Так же, как и стихи.

#ритм #редактура #обломов #роман #гарторикс

Про живых людей

Сейчас я сделаю признание, которое в нашей индустрии – да и вообще в среде условно «успешных» людей (к которым я себя не отношу, но все же) в принципе не принято делать.

Мне больно и неприятно читать в сети отрицательные (и особенно высокомерные или откровенно хамские) отзывы на свои тексты, фильмы и сериалы.

Честно говоря, я их практически и не читаю. Когда вышла «Фарца» по моему сценарию, в одном из крупных сценарных сообществ Фейсбука появился пост с предложением обсудить этот сериал силами участников сообщества. Под этим постом было порядка двухсот комментариев; я даже не стала их открывать – и еще пару месяцев не заходила в это сообщество, дожидаясь, пока этот пост навсегда утонет в архивах.

Такая нежная я совсем не одна. Некоторые сценаристы вообще удаляют фейсбук со всех девайсов на время своих премьерных показов, чтобы ненароком не отхватить порцию сетевого хейта за завтраком.

Долгое время я думала, что все это – признак слабости. Что Настоящие Сценаристы (тм) обладают сияющим титановым иммунитетом и запросто читают все, что про них (вернее, про то, что они сделали) пишут в сети. Но потом я посмотрела интервью Юрия Дудя с продюсером Александром Роднянским.

Это интервью 2017 года, и оно отличное; посмотрите, если еще не видели: www.youtube.com/watch?v=M_BfXP57Kdo. Там есть момент, когда показывают фрагмент ролика «Хейтеры против Бондарчука», который Бондарчук с Роднянским сделали в рамках рекламной кампании фильма «Сталинград»: продюсер с режиссером читают комментарии разных сетевых хомячков и отвечают на них – ну, как умеют.

В частности, Бондарчук читает комментарий некого «Сережи», который пишет: «Федор Бондарчук, я думаю, ты не расстроишься, если я не пойду на твой говно-фильм…» – и, неприятно кривляясь, говорит в камеру: «Нет, я расстроюсь! Сходи на него… Ну сходи на мой фильм, Сережа…» (Кстати, с 2013 года, когда был записан этот ролик, вышло еще несколько проектов Бондарчука – в частности, «Притяжение», по сборам которого видно, что и «Сережа», и все его неведомые друзья и родственники посмотрели новый блокбастер «лысого», причем не по одному разу.)

В интервью Дудь задает Роднянскому закономерный вопрос. Разве это не дурной тон – Федору Бондарчуку, звездному режиссеру, который ворочает многомиллионными бюджетами, натужно кривляться на камеру в попытке задеть какого-то там «Сережу»? И Роднянский вдруг говорит вещь, которая не приходит никому из нас в голову, когда в роли «Сережи» выступаем мы сами. Он говорит: «А ему неприятно читать о себе гадости».

Да, Бондарчук – живой человек. И он (я думаю) так же, как и любой из нас, чувствует боль, когда читает о себе в интернете: «Федорка Бондарчук для меня значит одно: это смотреть нельзя». Не потому, что ему важно мнение каждого «Сережи». А потому что «Сталинград» – это фильм, на который он потратил несколько лет своей жизни, которые уже не вернуть. И теперь Вселенная устами этого «Сережи» как бы говорит ему: «Лучше б ты, Федор Сергеич, убил бы себя об стену».

Причем она говорит это даже не фильму «Сталинград», а вот прямо-таки самому Федору Сергеевичу. Так это устроено: для широкой публики популярный автор как бы стирается, становясь просто обозначением некого корпуса произведений – к которым, понятное дело, у разных людей может быть очень разное отношение. А для самого автора все наоборот: каждое его произведение – это он сам и есть. И потому критика – особенно если она высказана по-хамски, – воспринимается как выпад непосредственно против него.

Я говорила со многими известными людьми, которых сетевая критика задевала, ранила и доводила до белого каления, – и с сетевыми комментаторами, большинство из которых были уверены, что известному человеку все нипочем. А если вдруг «почем», то так ему и надо.

Всем почему-то кажется, что за обращенное на него внимание публичный автор должен чем-то расплачиваться. И вообще – должен: как-то вести себя, кого-то поддерживать и не поддерживать. Отвечать вежливо. Не замечать критики. Не вестись на провокации...

...А правда в том, что за это внимание автор никому ничего не должен. Вернее, он уже сполна за него заплатил – контентом, который создал, и эмоциями, которые получили те, кто этот контент употребил.

К тому же публичный автор, как бы он ни был богат, успешен и вроде бы защищен от мира, на самом деле остается с сетевым хейтерством один на один. Он даже не может на него ответить: представляете, как будет тупо, если какая-нибудь Джоанн Роулинг или тот же Федор Бондарчук станут ходить по чужим комментариям в фейсбуке, доказывая, что «Сережи», их написавшие, неправы? Но как живой человек – если мы все-таки соглашаемся, что за сияющей вывеской «Джоанн Роулинг» или «Федор Бондарчук» скрывается живой человек, – автор не может эти комментарии развидеть. А задевают они его точно так же, как и любого из нас, когда мы вывешиваем в сеть фотку свежеиспеченного тортика, и какой-нибудь незнакомый пользователь пишет: «А что коржи кривые – руки, что ли, из жопы?»

Сценаристу, тексты которого после очередной премьеры не оценивает в сети только ленивый (никогда их при этом не читая), это особенно актуально. И тут уж каждый справляется как может. Я, например, по-прежнему стараюсь не читать никаких рецензий и отзывов на то, что у меня выходит. Кто-то, наоборот, гуглит и читает все подряд – чтобы прокачивать навык самурайского хладнокровия перед смертельной битвой (тоже ведь полезная в нашей профессии штука). Кто-то ходит к психоаналитику два раза в неделю. Кто-то пьет. Кто-то хамит в комментариях – или вот записывает ролики вида «Хейтеры против N», где с наслаждением оттаптывается на «Сереже», который, кстати, тоже живой человек и, конечно же, эти ролики тоже смотрит.

В общем, универсального рецепта здесь нет – кроме одного соображения.

Можно время от времени просто напоминать себе, что за фильмом или сериалом, который мне не понравился, стоит не искусственный интеллект, а живые люди. И никто из них не принимался за эту работу с мыслью: «Дай-ка я сделаю настоящее говнокино, чтобы все уж как следует проблевались». Нет, эти люди брались за работу с расчетом сделать все хорошо – просто это далеко не всегда получается. Или получается – но не попадает в ожидания аудитории. Или даже попадает – но как-то криво.

В любом случае, они вряд ли заслуживают того, чтобы Вселенная моими устами говорила им: «Лучше б ты, Иван Иваныч, убил бы себя об стену». А раз так, то можно ведь и промолчать, правда?

#хейтеры #бондарчук #роулинг #дудь

Про важную веху

Никогда всерьез не думала, что это случится. Но: я дописала роман.

Начиная работать над текстом в июне 2020 года, я совершенно не представляла вот этого момента: как напишу последнюю фразу последней главы, поставлю точку – и закрою файл. Я даже для верности написала внизу капслоком «КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ», но все равно до конца так и не поверила.

Кстати, в конце всех своих сценариев я тоже всегда пишу капслоком «КОНЕЦ». И это, честно сказать, самая приятная часть работы – как будто достаешь из холодильника пирожок, который сам себе приготовил и отложил на выходные. И вот теперь выходные, наконец, наступили, и ты имеешь полное право взять этот пирожок и съесть.

Но вернемся к роману. Да, это еще только первая книга; всего их будет три. Больше года назад, придумывая аутлайн всей истории целиком, я не сомневалась, что быстренько напишу ее за полгода. Ну, максимум за девять месяцев. Но история взяла свой собственный темп и объем, и уже к Новому году я поняла, что она во всех смыслах гораздо больше, чем я могла себе представить.

Получилось в точности как говорил Стивен Кинг: писатель постепенно откапывает зарытое у него в голове ископаемое, толком не представляя себе ни его внешнего вида, ни даже размеров. Мое ископаемое под общим названием «Гарторикс» получилось трехтомным. И, судя по первой книге, в каждом из этих томов будет не меньше 400 страниц Word – то есть больше миллиона знаков с пробелами.

Это, конечно же, многовато. При редактуре первая книга, по идее, должна стать меньше, хотя сейчас из нее жалко выкинуть даже слово. Кстати, сокращая свои сценарии, я тоже всегда расстраиваюсь. Но тут есть лайфхак – даже два.

Во-первых, я не устаю напоминать себе, что прежнюю (не сокращенную) версию я сохранила в отдельный файл и всегда смогу к ней вернуться, если сокращения заведут историю в никуда.

Во-вторых, вырезая из сценария куски диалогов и целые сцены, я аккуратно складываю их в еще один файл – под названием «[Проект]_драфтХ_невошедшее».

Этих файлов у меня уже накопились десятки – по каждому из проектов, которые когда-либо доходили до написания второго драфта сценария в диалогах. Надо ли говорить, что ни один из них я ни разу не открыла второй раз. Но в процессе редактуры и сокращения приятно иметь под рукой файл, в котором надежно сохраняются огрызки и обрубки твоей собственной мысли. Так ты хотя бы видишь, что сокращаешь как молодец, и уже выкинул целых три страницы (осталось еще десять). К тому же эти выкинутые страницы не исчезают в никуда – вот же они, существуют в отдельном файле. А значит, ты все-таки не зря мучился, придумывал и писал их – пусть даже ты уже никогда к ним не вернешься.

Но вернемся, опять же, к роману. Редактура и сокращение еще впереди, а пока что я впервые за год и три месяца закрыла файл с текстом у себя в ноутбуке. Да-да, за исключением тех разов, когда мой ноутбук зависал и аварийно перезагружался, вордовский файл с текстом романа был у меня все время открыт.

Дочитав досюда, программисты и просто нормальные люди, не забивающие своими ноутбуками гвоздей, должны содрогнуться и перестать читать этот канал к чертовой матери навсегда. Ну, или продолжить – но уже исключительно в качестве guilty pleasure. Это звучит безумно, но я все равно скажу, потому что терять мне уже нечего. Дело в том, что, пока файл с текстом, над которым я в данный момент работаю, открыт у меня в ноутбуке, он как будто открыт и у меня в голове тоже.

Причем это работает далеко не только с художественными текстами. Замечали ли вы, что, например, закрывая учебник в ночь перед сессией, вы как будто сразу же забываете большую часть того, что только что прочитали? С открытыми табами в браузере – та же история. Если вам вдруг не хватает оперативной памяти и способности сконцентрироваться, попробуйте позакрывать все табы кроме того, в котором вы прямо сейчас что-то делаете. Это сразу высвободит у вас в голове резервные мощности – и вы удивитесь, о стольких новых вещах вы сможете вдруг подумать и даже (чем черт не шутит?) начать их делать...

...Пока мой роман отлеживается, я, наоборот, стараюсь не думать о нем вообще. Это необходимо, чтобы приступить к редактуре так, словно читаешь этот текст впервые. Но некоторые привычки, связанные с написанием романа, так и остались – например, мой утренний слот и потребность писать в него каждый день.

Вопреки всему, что я написала выше, этот слот я пока храню, не занимая его следующим по сложности проектом. Потому что впереди еще редактура – а дальше написание второй и третьей книги.

Это, конечно, пугает меня до усрачки, но я не устаю напоминать себе, что дописать вторую и третью книгу тоже возможно. Хотя бы потому, что однажды, спустя год и три месяца ежедневной работы, я уже написала в конце 400-страничного файла «КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ» – и закрыла этот самый файл.

#роман #гарторикс #перваякнига #веха

Про правила игры

В очередной раз нарушу данное себе обещание не писать в этом канале рецензий на чужие произведения - потому что про «Дюну» Дени Вильнёва просто нельзя не написать.

О разнообразных слоях философских и синефильских смыслов в этом фильме уже написали все, кому не лень, так что я напишу про неочевидную, но важную для сценарной работы вещь. А именно – о том, как там сделана экспозиция.

Мир, придуманный Фрэнком Гербертом еще в 1960-х, сложен и многогранен. Он легко вместил в себя шесть романов из цикла «Хроники Дюны» и вместил бы еще столько же, если бы автор пожил чуть дольше. В нем есть Великие Дома, Империя, разные планеты и культуры, Специя, которая одновременно и средство для межгалактических путешествий, и галлюциноген для предсказания будущего. В этом мире есть ясновидение и космические корабли, мечи и виртуальные щиты, честь и коммерция, техногенные катастрофы и волшебство. И все это надо ухитриться донести до зрителя, не расплескав по дороге, чтобы зритель врубился, что тут вообще происходит.

Экспозиция правил игры, или правил того мира, где происходит действие, – важная часть любой истории, не только фантастической. Зрителю нужно не только рассказать, но в идеале и показать, как устроены эти правила. Что в этом мире возможно и невозможно. Кто тут герой, и много ли у него по меркам этого мира сил и возможностей (грубо говоря, супермен он тут или лузер). Что ему нужно преодолеть, чтобы добиться цели. Насколько страшны те, кто ему противостоит.

Без понимания всего этого история для зрителя рассыпается, становясь просто ворохом не связанных друг с другом картинок и ничем не мотивированных (и потому идиотских) действий. Смотреть кино, не до конца понимая правила мира, где все происходит, – все равно что смотреть финал Кубка Мира по крикету, не зная правил крикета. Попробуйте на досуге – это, прямо скажем, освежающий опыт. Особенно когда вы наблюдаете за полетом теннисного мячика над каким-то забором, и весь многотысячный стадион вопит и сходит с ума, а вы даже не понимаете, хорошо это или плохо.

Когда действие происходит в мире, который нам хорошо знаком, многие его правила мы понимаем просто по умолчанию, из жизни. В реалистичных историях экспозиции мало, и она вся сосредоточена в начале первого акта. Главное, что нам надо знать, – кто герой, чего он хочет и с кем он борется. Все остальное вытекает из нашего понимания того, как устроен привычный нам окружающий мир, что в нем бывает, и чего не бывает.

Поскольку реалистичных историй в мировом кино большинство, то и в киношколах обычно учат, что вся экспозиция мира (то есть места действия или «среды») должна уложиться в первую треть, максимум половину фильма. На самом деле это не так – особенно если история фантастическая, где зрителю приходится объяснять каждый чих, потому что он имеет значение для сюжета. Как в этом мире устроен транспорт? А песчаные бури? А гигантские черви? А костяные ножи? А виртуальные щиты (и как их пробивать разнообразным оружием)? А еда? А одежда? А деньги? А система родов и кланов? А фауна? А представления о долге и чести?

Все это – та среда, из которой герой черпает средства и инструменты для импровизации на пути к цели. Но для того, чтобы зритель понимал, что и как герой зачерпнет в следующий момент, он должен знать, как это все работает в этом мире. А как быть, если одно только объяснение всего этого занимает несколько часов экранного времени?

Ответ прост: делать так, как сделал в своей «Дюне» Вильнёв. Фактически весь этот фильм целиком – двух-с-половиной-часовая экспозиция правил мира, от которой невозможно оторваться. Неслучайно в одном из интервью Вильнёв сказал, что именно во втором фильме (если ему дадут его снять) займется, наконец, тем, что всякий создатель киноистории любит больше всего. А именно – чистой драмой и взаимоотношениями персонажей. Ведь к этому моменту все правила мира, важные для сюжета и влияющие на эти взаимоотношения, будут уже показаны и объяснены в первом фильме.

Почему у Вильнёва получилось сделать двухчасовую экспозицию правил игры интересной? По трем причинам...

...Во-первых, мир Дюны интересен сам по себе. Он хорошо и сложно придуман, в нем интересно пожить и есть где разгуляться. В этом корень успеха романов Герберта у фанатов: в мире, который не менее сложен и многогранен, чем наш, не менее интересно осваиваться и жить – даже без всякой истории. См., к примеру, толкиенистов, фанатов Гарри Поттера или косплееров персонажей «Игры престолов», которые периодически собираются просто так – пожить и поговорить, как эльфы, орки, волшебники и магглы, Старки и Ланнистеры.

Во-вторых, из демонстрации каждого правила из мира Дюны Вильнёв делает отдельный аттракцион. Он создает вокруг этого правила микро-конфликт, в котором персонаж, призванный это правило продемонстрировать, использует его не в качестве иллюстрации, а как рычаг, инструмент, позволяющий ему в этом микро-конфликте одержать верх. (Без спойлеров привести тут пример невозможно, поэтому просто пересмотрите сцену с пауком. Или сцену с тренировкой Пола Атрейдеса. Или вообще весь фильм от начала и до конца.)

В-третьих и в-главных – Вильнёв как автор других фантастических фильмов со сложными правилами игры (Arrival и Blade Runner 2049) прекрасно понимает, как на самом деле работает в кино экспозиция этих самых правил.

Как я написала выше, нас всех учили, что любая экспозиция чего угодно должна закончиться максимум к середине второго акта. А она никому ничего не должна. Просто в большинстве случаев экспозиция заканчивается к середине второго акта сама собой, потому что никаких новых правил игры, необходимых для понимания истории и действий героя, уже не осталось.

Если вдруг экспозиции больше, чем можно легко и органично вписать в первый акт, то сценарист испытывает отчаяние – и от безысходности пытается все-таки упихать ее всю в первые 30 минут. В результате история неминуемо превращается в зубодробительную кашу. (Если вы когда-нибудь пытались прочесть и запомнить правила от новой настолки перед тем, как начать в нее играть, вы знаете, о чем я.)

Студентов своих я учу никогда не вываливать всю экспозицию разом на голову несчастного зрителя в самом начале. Ведь на самом деле этого и не нужно: в каждый момент истории достаточно рассказать и показать зрителю те правила мира, которые будут работать в следующих трех-пяти эпизодах, не больше. И так – до самой кульминации.

Вильнёв так и идет по этой истории, демонстрируя правила игры постепенно, одно за другим, на три-пять эпизодов (sequences) вперед. Именно поэтому ни одно из них не успевает потеряться в ворохе других таких же, вываленных на зрителя одним мешком. А когда каждое из этих правил становится актуальным в очередной поворотной точке сюжета, у зрителя нет ощущения, что это рояль в кустах, потому что он уже знает, как это работает в мире Дюны, – ведь ему уже рассказали об этом незадолго до поворотной точки.

В этом «незадолго до» – ключ к успеху. «Незадолго до», как и «заранее», которому учат в киношколах, совершенно не обязательно означает «в самом начале фильма». Оно может быть где угодно; главное – не показывать новое для зрителя правило мира непосредственно в той же сцене, где оно работает на сюжет. Иначе как раз и получается рояль в кустах: «а кстати, еще в этом мире герой может летать, поэтому вот он улетает от антагониста».

Такая постепенная работа с экспозицией кажется простой и легкой, но на самом деле она требует от сценариста (и режиссера) недюжинного терпения и стальных яиц. Потому что всем нам не терпится побыстрее разделаться с неприятной обязанностью ввести зрителя в курс дела и уже просто рассказывать историю, правила мира которой нам самим-то давно известны.

И тут важно помнить, что историю мы все-таки рассказываем не себе, а зрителю. И ее глубина, как и великолепие нашего творческого самовыражения, не в последнюю очередь зависит от того, насколько этот зритель вообще врубается в то, что в ней происходит.

#вильнёв #дюна #экспозиция

Про «Гарторикс»: глава 1 (3)

Вот вам еще кусочек первой главы моего романа.

Как вы уже поняли, это sci-fi. Мир для него я придумала почти сразу – именно такой, как в прологе и в первой главе. А дальше уже оставалось только обжить его с помощью персонажей: запустить их туда и посмотреть, как они будут себя вести, чем пользоваться, во что одеваться.

Это оказалось гораздо труднее, чем я представляла. Писать фантастические истории вообще сложнее, чем те, что основаны на реальных событиях или хотя бы в основе своей реалистичны: в процессе ты не можешь быстро загуглить, как выглядит тот или иной незнакомый тебе предмет, или съездить куда-нибудь, чтобы взглянуть на предполагаемое место романного действия. Единственное, что остается, – закрыть глаза и постараться представить себе этот предмет и место во всех подробностях.

Это так же трудно, как пытаться читать и тем более писать без очков, когда у тебя дальнозоркость. То есть можно, конечно, но недолго, а то глаза устают и болят.

Когда я начала писать этот роман, мои внутренние глаза заболели почти сразу – так много всего пришлось представить себе одновременно. Причем не только представить, но еще и запомнить, потому что романный мир должен быть консистентным. И если на первых страницах написано, что таксистов в нем не существует, то и на следующих 400+ страницах их не должно быть, хотя уставший мозг при каждом сюжетном затыке услужливо подсказывает: «…и тут герой встречает таксиста, который ему говорит…».

Но ладно еще таксисты. А что делать, если большая часть персонажей – вообще не люди? Вот как то существо в прологе, про которое я вам пока ничего не скажу. В какой-то момент я даже порывалась нанять художника, чтобы он сделал наброски мира и основных персонажей, – не для будущего сайта романа, хотя это и неплохая идея, а для того, чтобы просто смотреть на эти картинки, когда я пишу. Чтобы легче было все это себе представить.

В итоге с художником не сложилось (вернее, я поняла, что это целая большая работа, которую жалко тратить только на то, чтобы мне легче писалось), и пришлось научиться держать весь этот придуманный мир в голове, иногда перечитывая уже написанное, чтобы не сбиться. Получилось вроде бы консистентно – может, потому что в процессе мне и самой пришлось обжить созданный мною мир и научиться в нем ориентироваться без подсказок.

#мир #гарторикс #роман #премьера

Читать раньше:

Пролог: https://tele.ga/screenspiration/266

Глава 1 (1): https://tele.ga/screenspiration/275

Глава 1 (2): t.me/screenspiration/279

«Гарторикс. Перенос»

Глава 1: Эштон (продолжение)

«…

Прошло полгода, прежде чем Мия начала всплывать к нему на поверхность.

В ней все еще не было ничего из той, прежней жизни, в которой она учила его прыгать в воду прямо с крыши аэротакси, зависшего над берегом озера, отплевываясь, выбираться на мелководье, стаскивать друг с друга липнущую к телу одежду, ложиться на спину и чувствовать, как нежное илистое дно расступается под твоим весом, а потом обнимает тебя всего и забирает себе без остатка.

Они больше не ездили на озеро и вообще редко выходили из квартиры. Мия почти все время сидела в гостиной, спиной к панорамному окну, в котором сменяли друг друга индустриальные закаты и рассветы. Эштон подходил к ней по расписанию, которое ему дали в клинике, с чаем, едой и лекарствами. Она брала все, что он приносил, молча, прикрыв глаза и экономя движения, как будто он был головной болью, с которой ничего нельзя было поделать, только переждать. Все остальное время она смотрела на ровную белую стену между двумя дверями, одна из которых вела в их спальню, а вторая – в другую комнату.

Эштон перекрасил эту стену сам, своими руками, пока она лежала в клинике.

Как только синеватая вечерняя тень заполняла стену целиком, съедая последние отсветы закатного солнца, Мия вставала и шла в спальню. Эштон приходил, когда она уже спала, осторожно ложился рядом и лежал всю ночь, глядя в потолок с тем же упорством, с которым она целый день рассматривала стену.

Где-то через полгода под утро Мия со вздохом перевернулась и, не просыпаясь, подсунула теплую ладошку ему под бок.

Когда пришла весна, они начали понемногу выходить на улицу. Эштон водил ее в парк смотреть на многоуровневые лужайки и цветущую сакуру. Они сидели на лавочках, осторожно держась за руки, все еще не глядя друг на друга, но уже ощущая робкое тепло, которым понемногу наливались их ладони.

Первый секс у них случился так стремительно, что Эштон даже не понял, как за ней надо было ухаживать. Теперь он ухаживал за ней по всем правилам – день за днем, медленно, но настойчиво добиваясь первого поцелуя. Он заново открывал для себя Мию – такую, какой он не знал ее раньше и какой она, вероятно, никогда и не была: тихую, нежную, почти целомудренную. Она все еще смотрела на него как из-под воды – но теперь между ними больше не было холодной удушающей бездны. Мия лежала на мелководье и даже слегка улыбалась ему оттуда.

Через несколько месяцев она вышла на работу в Калипсо Корп. Родители Эштона были в шоке: они никогда не думали, что Мия способна «заняться делом».

Она накупила себе строгих костюмов, которые делали ее похожей на влажную мечту любого троечника, и собрала волосы на затылке, так что пружины ярко-зеленых прядей кокетливо торчали из небрежного узла. В гостиной появилось ее «рабочее место» – эргономичная капсула со встроенным экраном, умной саунд-системой и сенсорной подставкой для чашки кофе, которая подъезжала ближе, стоило поднять руку. Когда Мия работала из дома, она почти не отрывалась от экрана, но ее рабочая капсула была развернута к панорамному окну с видом на небоскребы, – спиной к белой стене между двумя дверями, будто ее и не было.

Впрочем, со временем – Эштон даже не заметил, когда – белую стену закрыл встроенный шкаф. Костюмы Мии перестали помещаться в гардеробной, а в другую комнату, которая так и стояла пустой, она не заходила.

Никто не понимал толком, чем она занималась в «Кэл-корпе». Должность ее называлась «старший политкорректор»; на все расспросы Мия, смеясь, отвечала, что составляет пары финалистов так, чтобы миллиардная аудитория Лотереи думала, что эти пары созданы на небесах...

...Иногда она ездила на планерки в офис – на 38-й этаж высоченной спирали, похожей на ДНК из стекла и бетона, которая была частью Шоу-центра Калипсо. Пневмопоезд останавливался прямо у входа, на уровне 30-го этажа, и пустел почти наполовину. Стеклянная спираль ДНК заполнялась крошечными человечками, снующими вверх-вниз на скоростных лифтах. В каждом из сотен тысяч окон загорались экраны, и к вечеру корпус Амальгама весь светился изнутри, как гигантская елочная гирлянда.

Первые пару месяцев Эштон приезжал встречать Мию с работы. Он стоял на прозрачной платформе, глядя на уходящие далеко вниз 29 этажей Амальгамы, и старался не слушать обрывки разговоров, которые вели разъезжавшиеся по домам сотрудники корпорации. «Там нужен кто-то с редким заболеванием, желательно одинокий». – «Есть транс с частичным отказом почек, но он в отношениях…» – «Детей нет? Жаль, можно было бы организовать суд за опеку. Хотя – перекинь его мне, посмотрю, что можно сделать…» Эштон понятия не имел, почему Мия решила работать здесь, и не хотел об этом думать. Вместо этого он оглядывал наполняющийся людьми перрон и улыбался, увидев знакомые ярко-зеленые пряди, торчащие из узла на затылке. Мия никогда не замечала его в толпе пассажиров и всегда проходила мимо – прямо к дверям пневмопоезда. Как будто не верила, что в этот раз он опять приедет за ней.

…»

Про преодоление

В нашей киноиндустрии есть два понятия, которые сломали далеко не одну творческую судьбу. Это «неподдельный энтузиазм» и «горящие глаза».

Считается, что творческий человек, которого берут на проект, должен излучать «неподдельный энтузиазм» и иметь эти самые «горящие глаза», а иначе ничего не получится. Более того, он должен излучать и иметь это все 24/7. Стоит творческому человеку расслабиться и отвлечься – например, сходить в магазин за едой или отвезти кота к ветеринару, – как проект тут же развалится, погребя под собою всех, кто имеет к нему отношение.

Это начинается уже на этапе сценарной разработки. Подписывая договор со сроками, ужатыми по самое «не могу», продюсер всегда говорит сценаристу: да, мы понимаем, что сроки жесткие. Но ведь мы же не расслабляться сюда пришли, а выкладываться на 146%. С вашей стороны мы хотим видеть неподдельный энтузиазм и горящие глаза. Как это вы не работаете в выходные? О каком отпуске может идти речь, когда съемки уже на носу?!

Съемки, надо сказать, на носу всегда. Даже если вы пишете сценарий сейчас, а снимать его собираются через год. Потому что ну где это видано, чтоб сценарист мог позволить себе вечерком отдохнуть – это при подписанном-то договоре?

Сам сценарист, кстати, с этим не то, чтобы не согласен. Если вдруг ему удается написать свою дневную норму до обеда, а после (в рабочее время, какой кошмар!) выйти, например, на прогулку и увидеть, что солнце еще высоко, а мозг у него все еще функционирует, сценаристу становится не по себе. Что-то в этой идиллической картинке не так, думает он. Ведь я не ослеп, не отъехал в голодный обморок и не рухнул от истощения в три часа ночи, дописывая четыре проекта одновременно. А вдруг это значит, что я не работаю, а так, подхалтуриваю?

Это продолжается и на съемках. По-настоящему плодотворные съемки – только те, на которых второй режиссер от нервов похудел на 20 кг, а актриса сломала руку, выпрыгивая из горящего здания на велосипеде, но все равно досняла все свои сцены без гипса, чтобы не ломать оператору кадр. Если никто из съемочной группы не слег с нервным срывом и не запил с отчаяния, то и съемок как будто не было. Если мы не работали на площадке по 20 часов в день, а в оставшиеся четыре часа не переписывали сценарий, параллельно собирая по знакомым недостающий реквизит, значит, мы лохи какие-то, а не герои-ударники национального кинопроизводства.

Между тем быть героем-ударником не только вредно для собственного здоровья, но и для общего дела неполезно. Особенно когда это дело – всего-навсего съемки фильма, а не спасение утопающих или тушение лесных пожаров. Съемки фильма и тем более разработка сценария – это работа, а не аврал и вселенская катастрофа. Там не надо героически жертвовать собой во имя высокой цели – достаточно просто внимательно все распланировать, не забыв о том, что имеешь дело с обычными людьми, а не с супергероями, которые не спят, не едят и не размножаются. Даже Бог создавал Землю с одним выходным в неделю – и получилось у Него, как видим, довольно-таки неплохо.

В общем, пора уже избавляться от тяги к героизму. Пока мы тут чувствуем себя труженниками на пределе возможностей, представители более цивилизованных индустрий в других странах ездят к родителям в выходные, играют с детьми и придумывают проекты, которые потом смотрит весь мир. Почему? Потому что они не пытаются написать сценарий со сломанной ногой, сидя на горящем велосипеде, который едет по самому краю пропасти. И у них тупо есть силы и время на то, чтобы лишний раз подумать о том, что они, собственно, пишут.

Это именно то, чему я стараюсь учить и себя, и своих студентов. В жопу преодоление! Да здравствует рутинный профессионализм, заранее спланированные дедлайны и комфортный график работы...

...Для того, чтобы все это было, надо начать с себя. Отказаться от манящего образа себя героя, который прискакивает на проект на белом коне и ценой огромных усилий преодолевает непреодолимое. Смириться с собой и со своими ограничениями. Сказать себе, что есть вещи, которые ты просто не можешь сделать в такие сроки. А еще есть вещи, которые ты просто не можешь сделать – и точка. И это нормально.

Тут надо признаться, что я, конечно, пишу, что это нормально, но на на самом деле это ни фига не нормально, а очень больно. И вообще – разочаровывает. Но что делать – жизнь вообще трудна, а жизнь творческой единицы в десять раз труднее. И зачастую для того, чтобы сделать ее чуть легче, приходится прилагать по-настоящему серьезные усилия.

Даже, может быть, героические.

#преодоление #распорядок #героизм

Про «Гарторикс»: глава 1 (2)

Как обещала, выкладываю новый кусочек первой главы моего романа под рабочим названием «Гарторикс. Перенос».

Да-да, это все еще только первая глава. Она получилась длинной – неожиданно для меня самой.

Когда я только начинала писать роман, я понятия не имела, каким он получится по объему. Со сценариями-то все понятно: полный метр – 120 страниц, серия часовой драмы – 50-60 страниц, короткометражка –10-15. А тут – фиг его знает, и непонятно даже, на что ориентироваться, кроме неясного внутреннего ощущения, что вот на этом роман, похоже, закончится.

С каждой отдельной главой получается то же самое. Сейчас, когда я пишу последнюю главу первой книги, я уже понимаю, что она, скорее всего, будет довольно большой. Но в самом начале я даже не представляла, сколько страниц занимает одна глава, и вообще – как привести ее героев туда, где они по сюжету должны оказаться. Конечно же, у меня был план – но скоро стало понятно, что план планом, а герои идут каким-то своим путем, по ходу дела рассказывая массу неизвестных мне сопутствующих обстоятельств. За что я им, конечно же, очень признательна.

#роман #гарторикс #глава1 #премьера

Читать раньше:

Пролог: https://tele.ga/screenspiration/266

Глава 1 (1): t.me/screenspiration/275

«Гарторикс. Перенос»

Глава 1: Эштон (продолжение)

«…

Они встретились на юбилее супружеской пары, которую ни один из них толком не знал. Эштона притащил приятель, имевший виды на одного из супругов и нуждавшийся в спутнике для отвода глаз. Мию позвал парень, с которым они переписывались в приложении для сексуально активных одиночек; предполагалось, что они выпьют по бесплатному коктейлю, потрахаются в одном из гостевых туалетов и разъедутся по домам.

Так бы и получилось, но оба гостевых туалета были заняты, а в хозяйский стояла очередь из подвыпивших гостей, демонстративно засекавших время всякий раз, как за очередным страждущим закрывалась дверь. Эштон простоял в этой очереди минут двадцать, глядя на кучерявую рыжую макушку с тремя ярко-зелеными прядями, которая приплясывала прямо перед ним в такт музыке, пока его не начало укачивать.

В руках у рыжей макушки, переливаясь через край, раскачивались два разноцветных коктейля. Когда подошла ее очередь, она не вошла внутрь, а оглянулась вокруг, ища кого-то глазами, не нашла, с сомнением задержала взгляд на Эштоне, потом подняла оба коктейльных бокала – и дернула головой в сторону освободившегося туалета.

Скрученная в пружину ярко-зеленая прядь упала ей на глаза и зацепилась за ресницы. Эштон так хотел, наконец, отлить, что взял у нее из рук липкий холодный бокал и вошел следом.

- Оптом быстрее! Засекайте, – крикнула макушка и захлопнула эргономичную дверь, задушив возмущенные возгласы очереди.

Голос у нее оказался неожиданно низкий и прохладный, как стакан воды в летнюю ночь. Как бессмысленный разноцветный коктейль, который плавился у Эштона в руке, пока он смотрел, как она отхлебывает из своего бокала, морщится, ставит его на раковину, а потом легко задирает платье, стягивает трусы и садится на унитаз.

- Прости, я иначе лопну, – сказала она, и Эштон, спохватившись, поспешно отвернулся, расплескав на рубашку половину своего коктейля.

Подняв голову, он обнаружил, что стоит лицом к зеркалу, откуда на него внимательно смотрят ее смеющиеся глаза.

- А ты упорный, – фыркнула она, шурша скомканным подолом над голыми веснушчатыми коленками. – Как тебя зовут?

Первый год они занимались сексом везде. В парке, на пляже, в аэротакси, в туалетах ресторанов и пневмопоездов, которые несли их в отпуск на другой конец мегалополиса. В гостях у друзей, где хозяева со смехом запирали все туалеты на ключ, чтобы успеть пообщаться с ними. В дизайнерской гостиной у родителей Эштона, куда он привез Мию знакомиться – за пару недель до свадьбы.

Он хотел ее постоянно – даже когда принимал пациентов у себя в кабинете, даже когда спал. Мия снилась ему каждую ночь, хотя лежала рядом, закинув на него ноги и руки, голая и горячая, как галька на диком пляже. Во сне она обхватывала губами его член, цепляясь ресницами за волосы у него на животе. Наяву Эштон проводил пальцами по ее бедру, и Мия, не просыпаясь, разворачивалась и вся раскрывалась ему навстречу. Тогда он осторожно нащупывал языком ложбинку у нее под грудью, между ребрами, и слушал, как там бьется горячий источник, и чувствовал, что, когда он входит в нее, он погружается прямо туда.

Когда она вышла из клиники, ничего этого в ней больше не было. Она спустилась к нему на ресепшн совсем мягкая, будто из пластилина. Эштон взял ее за руку и тут же отпустил, испугавшись, что помнет ей пальцы. Ее отросшие волосы были собраны в хвост; выцветшие зеленые пряди едва проступали в них, как водоросли в мутной воде. Когда Эштон взял ее чемодан и направился к аэротакси, Мия послушно пошла следом, как сенсорная собачка, реагирующая на движение.

В такси он повернулся к ней – и тут же забыл, что хотел сказать. Ее лицо было совсем близко, но Мия смотрела на него издалека, словно со дна глубокого озера, сквозь толщу воды, которая не давала ей всплыть. Эштон потянулся за ней туда, в глубину, и почувствовал, что задыхается. Там, где она теперь была, он совсем не мог дышать...

...Оставшееся время он ехал, глядя на изломанную линию горизонта, бегущую за окном. Мия сидела рядом; он знал это, потому что сам посадил ее в аэротакси и закрыл за ней дверь. Но она сидела не шевелясь, не издавая ни звука и не делая ни малейшей попытки прикоснуться к нему. В какой-то момент Эштон понял, что не чувствует даже тепла ее тела – впервые в жизни. Как будто он возвращался домой один.

…»

Читать дальше:

Глава 1 (3) - t.me/screenspiration/284

Про игру за антагониста

Что такое идеальный антагонист, я уже писала тут на примере Нигана из сериала The Walking Dead (t.me/screenspiration/146). Теперь напишу о том, что делать с ним (или с антагонистом похуже) в каждой конкретной сцене.

У меня есть универсальный совет студентам, когда они не могут развести сцену. Знаете, когда пишешь сцену, которая нужна по сюжету и которую вроде бы уже сто раз продумал на этапе поэпизодника, – а она вдруг берет и не складывается, хоть умри? И вроде бы сцена придумана хорошо, и герой в ней узнает важные вещи, которые должны мотивировать его собраться и двинуться дальше. Но вот он почему-то не собирается и не двигается. Да и говорит в этой сцене как-то натужно. И делает какую-то херотень.

Если происходит такое, я всегда говорю – студентам или себе, если это происходит в моем сценарии: «Попробуй(те) пройти эту сцену за антагониста».

Результат обычно превосходит все ожидания. Выясняется, что именно антагонисту эта конкретная сцена совершенно ни зачем не нужна. Она необходима герою, потому что в ней он должен в ней узнать некоторые важные вещи, и сценаристу, потому что он хочет эти важные вещи рассказать зрителю. Но вот антагонист эту конкретную сцену видал в гробу. Если бы не герой с его геройскими потребностями, не сценарист и не зритель, жаждущий информации, антагониста бы в этой сцене вообще не было – он бы преспокойно занимался своими злодейскими планами где-нибудь в другом месте.

Превращение антагониста из самостоятельного персонажа со своими психологическими потребностями и внутренней логикой поведения в удобный инструмент стимуляции главного героя – одна из самых распространенных ошибок в драматургии. Про героя-то мы все помним, что он должен действовать в рамках своего характера, а не так, как сценаристу удобно. А вот про антагониста в этом смысле почему-то все время забываем.

В сценарном деле антагонисты вообще самые недооцененные ребята. Ну, может, после самих сценаристов. Они все время делают то, что нужно кому-то другому, забивая на собственные интересы. К примеру, почему Блофельд, приказав утопить связанного Джеймса Бонда в бассейне с пираньями, выходит из комнаты, не дожидаясь, пока агента 007 сожрут голодные рыбы? Да, он, конечно же, очень занят подготовкой к уничтожению мира. Но уж пару минут-то он мог бы выделить, чтобы пристрелить Бонда перед погружением? Чисто на всякий случай, из общей аккуратности.

Но нет: сценаристам нужно, чтобы Бонд в этой сцене выжил. И они играют ее, а заодно и все остальные сцены классической бондианы, за Бонда, а не за его многочисленных и очень карикатурных антагонистов. Именно поэтому они и получаются карикатурными и плоскими – а вместе с ними и сам агент 007. Потому что героя, как известно, делает антагонист – и в каждой конкретной сцене тоже.

Только когда сценаристы бондианы начинают проходить за антагонистов все сцены в истории, особенно кульминационные, появляется сумасшедший Casino Royale – настоящий шпионский триллер с живым и объемным Бондом, за которым интересно следить. Потому что если антагонист действует не назло герою, а исходя из своих собственных целей и интересов, то герою – а вместе с ним и сценаристу – приходится сражаться и импровизировать по-настоящему, а не так, как удобно, и не на отъебись.

Это так же сложно, как играть в шахматы против самого себя. Когда пишешь сценарий, ты, по сути, играешь одновременно за обе стороны. И всегда есть огромное искушение сыграть в поддавки – то есть выбрать одну из сторон, притвориться, что другая ничего не знает о твоих планах, и разгромить ее в пух и прах, не встречая серьезного сопротивления.

Будет ли это приятно? Еще бы. Побеждать-то всегда приятно. Но вот будет ли это по-настоящему интересной игрой в шахматы?

#мастерство #антагонист #шахматы #бонд #casinoroyale

Про «Гарторикс»: глава 1

Пока я мучительно дописываю две оставшиеся главы романа, решила показать тут в канале первую – а заодно представить парочку главных героев. Вообще в романе их больше, но в первой главе появляются вот эти двое.

Кстати, тот персонаж, от лица которого написан уже виденный вами пролог, тоже один из главных. Но кто он такой, я вам пока не скажу. Это интрига, которую я надеюсь сохранить вплоть до самого эпилога.

На ближайшие пару месяцев план такой: буду выкладывать сюда первую главу по частям, примерно раз в две недели. А в остальное время – по-прежнему писать про ужасы творческой профессии и про всякие неочевидные вещи, помогающие писателю и сценаристу сохранять вменяемость и работоспособность.

Разумеется, как и всякий уважающий себя писатель, я сейчас делаю сайт, на который надеюсь со временем выложить все связанное с романом. В том числе и кусочки, которые буду показывать здесь. Но, как известно, уважающие себя писатели доделывают свои сайты в самый распоследний момент, когда уже и просекко книжной премьеры давно выветрилось. Так что пока ссылки на кусочки первой главы будут здесь в канале – под каждым постом-представлением очередного кусочка.

Ну что ж, поехали.

#роман #гарторикс #глава1 #премьера

Читать раньше:

Пролог: t.me/screenspiration/266

«ГАРТОРИКС. ПЕРЕНОС»

Глава 1: Эштон

«- These dreams are not yours, – врач наклонился к Мие с улыбкой профессионального сочувствия, и умный интерфейс немедленно перевел его слова на паназиатский.

Специалист такого уровня мог бы вести прием на языке, который использует большинство населения, с раздражением подумал Эштон. Тем более за такие деньги.

- Но я понимаю ваше беспокойство, – бросив цепкий взгляд на Эштона, врач перешел на паназиатский. Судя по отсутствию акцента, это и был его родной язык. – В вашем положении многие вещи могут вызывать дискомфорт. Если вам удобнее вести этот разговор на языке вашего семейного наследия, мы можем говорить на английском.

Мия растерянно улыбнулась. Эштон кашлянул. Их англоязычное семейное наследие состояло из его прабабушки по отцовской линии, которая в рамках обучения винтажной синтетической музыке разобрала вместе с младшим внуком песенку 2010-х годов про член, который был так велик, что искажал пространство и время. Этого словарного запаса вряд ли хватит для обсуждения их нынешней ситуации, но так записано у них в карте: обеспеченный средний класс, гетерогендерная нуклеарная семья, англоязычное семейное наследие. Историческая связь с национальными микрокультурами – обязательный признак семьи с высоким уровнем образования и дохода.

- Я просто хочу показать, что у вас есть разные опции, – мгновенно сориентировался врач.

Скорость его реакции и легкость, с которой он читал их как пару, вызывала у Эштона острое чувство профессиональной ревности. Мысленно он поставил врачу 95 баллов из ста за установление контакта с пациентом и снисходительно похлопал его по плечу. Стало немного легче. Но в следующий момент врач обернулся и сверкнул в Эштона гордой мальчишеской улыбкой – так, будто прочитал и эти его мысли тоже. Эштон вяло улыбнулся в ответ.

- У нас есть разные опции..?

- Кроме одной. – Мия сказала это так резко, что Эштон и врач оба слегка подпрыгнули.

Врач повернулся к Мие с выражением вежливого удивления на лице. Но она смотрела мимо него на мужа – в упор, исподлобья, чужим острым взглядом, который, как лазерная указка, выжигал в воздухе между ними тонкую, почти что видимую дорожку.

Эштон встал, подошел к гинекологическому креслу и заботливо положил ей ладонь на плечо – чтобы не видеть этого взгляда. Снизу вверх у нее никогда не получалось так смотреть.

- Вряд ли в ближайшие лет десять будет новый референдум по абортам, – с шутливым вздохом произнес он.

Удивление на лице врача сменилось таким же шутливым пониманием.

- Двадцать, как минимум, – врач развел руками, как бы извиняясь за несовершенство шести континентов. – Демографическая необходимость, вы же понимаете… Особенно в свете участившихся Переносов…

- Мне снится, что он задыхается, – упрямо перебила его Мия. – Захлебывается и…

Она снова посмотрела на Эштона – уже совсем другим взглядом, испуганным, беззащитным, – и замолчала. Они никогда не говорили об этом. С того момента, как Мия узнала, что беременна, они вообще больше ни о чем не говорили.

- Ребенок не может утонуть в околоплодных водах, – улыбнулся врач. – Он там дышит. Хотите послушать?

Они сказали это вдвоем, синхронно, так что их ответы слились в одно слово, состоящее из двух слогов, намертво наложенных друг на друга: «Нет/Да». Эштон знал, какой слог будет чей, еще до того, как это двуглавое слово вырвалось у них и повисло в стерильной тишине кабинета.

Врач взмахнул рукой, как бы отгоняя от себя новорожденного лексического уродца, и доверительно наклонился к Мие.

- Вы не поверите, сколько пар приходят сюда с точно такой же тревогой. И всем я говорю одно и то же…

Мы не все, вдруг с яростью подумал Эштон. Иди ты к черту со своим одним и тем же. Что ты вообще знаешь о нас, о том, через что мы прошли, как мы зачали этого ребенка, несмотря на…

- Хотите узнать пол?..

...Эштон почувствовал, как плечо Мии под его ладонью окаменело. Она так же полулежала в кресле, как и до этого, но теперь каждая клеточка в ее теле была напряжена до предела – даже ресницы, даже прозрачный пух на щеках. В этом состоянии она никак не могла произнести свою часть их двуглавого слова, поэтому Эштон глубоко вздохнул и сказал за двоих:

- Да.

...»

Читать дальше:

Глава 1 (2): t.me/screenspiration/279

Про ступор

Каждый раз, когда мне предстоит написать первую сцену в новом сценарии или первую страницу в новой главе романа, на меня нападает ступор. Каждый долбанный раз.

Раньше в ночь перед тем, как начать работать над новым проектом, мне еще и снились кошмары. Обычно они были о том, как я открываю ноутбук и пишу, пишу, пишу – гораздо лучше, талантливее и быстрее, чем когда-либо могла в реальности.

Утром, сев к ноутбуку и создав там новый документ Word, я обнаруживала, что буквально все, что я могу сейчас написать, – полное и окончательное говнище, которое не стоит даже того, чтобы додумать его до конца первой фразы. Минут через сорок я обычно вставала, закрывала ноутбук с девственно чистой вордовской страницей и шла на кухню с ощущением творческого бессилия и непобедимым желанием убить себя об стену.

Ощущение бессилия – самое неприятное во всем этом процессе. Оно появляется в начале работы над любым текстом, особенно если этот текст – большой или важный. Это может быть что угодно: роман, сценарий или, скажем, сопроводительное письмо к заявке на какой-нибудь грант, – не важно. Я уже знаю, как это будет: пустой документ Word с белой страницей, неподвижный курсор на ней – и непобедимое желание убиться об стену. Каждый раз, начиная новый проект, я с тоской и страхом ждала именно этого, и оно каждый раз происходило – неизменно и неотвратимо, как наступление дня и ночи.

В какой-то момент до меня, наконец, дошло, что так просто нельзя. Потому что на ощущение творческого бессилия с полным погружением не хватит никакого здоровья. Тогда я придумала себе мантру, которую с тех пор с успехом применяю к каждой новой главе романа. Я говорю себе: «Сейчас я напишу что-нибудь как угодно». И обязательно добавляю: «А после отредактирую».

Редактировать всегда проще, чем писать с нуля. Кто-то – все равно кто – уже написал в документе Word какие-то слова. Теперь ваше дело – переставить их местами, добавить или убрать. Это сможет любой дурак.

Написать «как угодно» тоже сможет любой дурак. Особенно если донести до него, что то, что он пишет, – ни в коем случае не финальный текст. И даже не промежуточный. Это именно «что угодно» – слова в произвольном порядке, призванные закрыть пугающе белый лист от глаз внутреннего критика. И в руках редактора, даже если этот редактор – тоже я, это «как угодно» все равно еще сто раз изменится. Так что писать его прямо сейчас на белом вордовском листе – не страшно.

Со сценариями эта мантра работает хуже. Сцена, которая придумана и написана «как угодно», вызывает у меня стойкий рвотный рефлекс, и я просто не могу заставить себя изложить ее буквами на экране. Так что со временем я придумала мантру номер два – исключительно для сценариев.

Я говорю себе: «Сейчас я открою файл со сценарием и буду думать». Не «я напишу эту сцену за час» и не «я набросаю несколько вариантов». Я вообще не даю себе обещания что-то писать. Я говорю: сейчас я буду сидеть и думать – без обязательств.

Сперва ни одной мысли у меня в голове нет. То есть вообще ни одной, даже самой что ни есть идиотской. Я просто сижу перед ноутбуком, пялясь в экран, – в состоянии, которого продвинутые учителя медитации достигают через годы непрерывной практики.

Но, как учат те же учителя медитации, не думать вообще ни о чем человеку все равно не под силу. Поэтому, если долго сидеть и смотреть на пустой документ Word, не впадая от этого в панику, в голове неизбежно возникают какие-то мысли. Да, большинство из них будут посвящены тому самому творческому бессилию. Но если сказать себе, что сейчас я думаю не о нем, а о первой сцене сценария, то и мысли будут посвящены именно ей – хотя бы некоторые. И весьма вероятно, что со временем среди этих мыслей появится что-нибудь, что уже и не грех записать.

Главное – не прерываться, чтобы попить чайку (и поразмышлять о смене профессии), и не ограничивать этот мыслительный процесс ни временем, ни результатом. Я просто сижу и думаю, а не стараюсь написать-таки эту чертову сцену…

…Если не давать себе никаких обещаний про результат, то сам не заметишь, как у тебя в голове что-то за что-то зацепится, – и пойдет. И сцена, глядишь, и сложится – может, не до конца, но хоть как-то.

А дальше уже можно будет вернуться к планированию, дневной норме, дедлайнам и всему остальному. Потому что написать вторую сцену сценария, когда уже есть первая, сможет любой дурак.

#лайфхак #ступор #начало

Про перспективность идеи

Когда я училась в школе, мы с подругой наперегонки придумывали «сюжеты». Предполагалось, что это были сюжеты романов, которые мы вот-вот напишем, издадим – и сразу станем богатыми и знаменитыми.

Некоторые из этих «сюжетов» я даже честно начинала писать – в специально купленной толстой тетради, от руки, с тщательно выведенной надписью «Глава 1». Они были практически на любой вкус: и про любовь, и про загадочные убийства, и про магию, и опять про любовь. Надо ли говорить, что ни один из них я так и не превратила даже в законченный рассказ, не говоря уже о романе.

Если вы думаете, что у взрослого профессионального сценариста тема с «сюжетами» устроена как-то иначе, вы жестоко ошибаетесь.

Как оценить потенциал идеи, которая вот только что у вас появилась? По огрызкам завязки и случайным сценам, которые крутятся в голове, это практически невозможно. Чтобы понять, что за историю можно из этой идеи вытащить, ее надо вытащить – то есть придать ей удобоваримый текстовый вид с завязкой, развитием действия и развязкой. Зачастую это значит, что вам надо сесть и очень серьезно над этой идеей поработать. То есть прежде, чем у вас будет хоть что-нибудь, из чего потенциальный заказчик сможет сделать выводы и дать вашей идее ход, а вам – денег, без преувеличения могут пройти годы.

Учтите: это будут годы вашей единственной жизни. Помните тридцать с лишним «сюжетов», придуманных в юности? И еще тридцать с лишним «идей для заявок», придуманных с окончания киношколы? Они ведь так ни во что и не вылились, хотя по-прежнему занимают место в одной из архивных папок вашего ноутбука. И вероятность того, что ваша очередная идея окажется там же, как минимум 90%.

Причем это даже не зависит от качества вашей идеи. Вернее, зависит не только от него. Скажем, у меня есть довольно много сюжетов, которые я проработала очень подробно и которые мне самой нравятся до сих пор. На них так и не нашлось ни одного заказчика, хотя у многих они вызывали живой интерес.

Иногда идея не реализовывается потому, что мне не удалось нащупать органичный для нее формат. Такие идеи могут лежать годами. Скажем, одна из моих идей родилась из сцены, которую я увидела у себя в голове; естественно, я посчитала, что это сцена киношная. Но с тех пор я сделала больше десяти разных подходов к разработке этой идеи – и так и не смогла сложить из нее историю, потому что к этой сцене, как выяснилось, обычная сериально-киношная драматургия не клеится, а отказываться от этой сцены совсем мне жалко. Тут нужен какой-то другой подход, а какой – я уже года три не могу придумать.

Если вы дочитали до этого места и не впали в писательскую депрессию, поздравляю: она еще впереди. Шучу; на самом деле даже из этого незавидного положения есть выход. Как оценить, стоит ли вкладываться в разработку той или иной идеи, если на ее разработку могут уйти годы? Очень просто.

Надо сразу сказать себе, что из этой идеи, как и из большинства других, скорее всего, ничего не выйдет. Она ни во что не выльется, никуда не пойдет, не принесет вам ни славы, ни денег, а только один писательский геморрой.

Сказали? Теперь надо прислушаться к себе и ответить на очень простой вопрос: что, все равно интересно, что там было дальше?

Если ответ – «да», то это однозначно идея, которую стоит разрабатывать. А если «нет» – ее следует отложить в архивную папку и год-другой подождать. Возможно, через пару лет она неожиданно обретет актуальность. Или же к вам вдруг придет заказчик, который скажет: «Мне срочно нужна заявка на 12 серий из жизни фиолетовых параллелепипедов в открытом космосе, Минкульт уже все одобрил», – а вы как раз два года назад думали, на черта вам вместо нормальных героев вдруг пригрезились геометрические фигуры странного цвета. А может, эта идея так и останется огрызком чего-то, к чему вы не смогли подобрать ключа, – потому что никакого ключа там не было изначально...

...В любом случае, главный критерий такой: работа сценариста, как бы парадоксально это ни звучало после всего, что вы уже прочитали в моем канале, должна приносить удовольствие. Именно так: не деньги, не славу, не изжогу и заикание тем, кто травил вас в детстве, а только одно удовольствие. Если разработка той или иной идеи приносит вам удовольствие – значит, надо все бросить и разрабатывать эту идею. А если вдруг не приносит – ну, значит, (пока) не надо.

Вы, конечно, спросите, как сделать так, чтобы разработка любой идеи – мучительная сама по себе – все-таки могла приносить хоть какое-то удовольствие. Тоже очень просто.

Главное – уметь отпускать любую идею, которая приходит в голову. Потому что никто из нас не успеет даже разработать в заявку, не то что расписать в готовый сценарий или роман, все идеи, которые у нас появляются.

С одной стороны, это очень грустно. Ведь каждая новая идея, мало того что своя, родная, так еще и кажется перспективной, пока за нее не возьмешься.

А с другой – только подумайте: у каждого из нас гораздо больше идей, чем в принципе можно реализовать за целую жизнь. Это ли не прекрасно?

#разработка #сюжет #заявка

Про разработку идеи

Мне уже несколько раз задавали вопрос о том, как планировать разработку проекта – то есть весь тот сумбур и хаос, который отделяет вас от момента, когда уже можно будет сесть за ноутбук и спокойно писать по пять страниц в день.

Для начала скажу вот что. Ежедневно писать пять страниц сценария в диалогах – это самое приятное и простое, что вообще есть в работе сценариста. Но – при условии, что всю остальную работу до этого сценарист сделал как надо, без спешки и без халтуры.

Вся остальная работа – это и есть разработка идеи и превращение ее в историю. Ее можно разделить на следующие этапы:

1) придумывание системы персонажей;

2) сбор материала;

3) структурирование истории;

4) написание синопсиса.

(Вообще после этого и перед написанием сценария в диалогах есть еще один этап – написание поэпизодника или посерийного плана, если вы пишете сериал. Но этот этап обычно прописывается в договоре и худо-бедно оплачивается. И планируют его точно так же, как и написание сценария в диалогах, – по сколько-то страниц в день, чтоб не сдохнуть и не свихнуться.)

С разработкой идеи все сложнее. Поскольку у нее нет стандартной «длины» в страницах, я приспособилась измерять ее тупо в часах работы. Под разработку каждой идеи, которую надо превратить в историю, я выделяю один двухчасовой слот в день – и в эти два часа занимаюсь только придумыванием. Вернее – теми задачами, на которые это придумывание разбивается.

Начать с системы персонажей: она нужна для того, чтобы понять, на что вообще опирается вся история, и где у нее конфликт. Система персонажей – это та самая схема со стрелочками, которую я уже показывала здесь в посте от 2-го января 2020 года; придумать и нарисовать ее – это задача №1. Задача №2 – набросать базовые описания персонажей (не больше абзаца на каждого), чтобы зафиксировать на бумаге важные для сюжета черты, мотивации, и т.п. В зависимости от того, насколько хорошо я представляю себе будущую историю, на каждую из этих задач может уйти от пары часов до нескольких дней. Тут главное – не торопиться и дать себе время подумать.

Дальше – сбор материала. Это самый длинный и трудный этап, особенно если история основана на реальных событиях или связана с какой-нибудь специфической темой вроде космоса или пластических операций. Подробно об этом я уже рассказывала вот здесь на примере «Фарцы» (www.youtube.com/watch?v=nnJi41pbjDY&t=1s), так что дальше будет тезисно.

Придумать историю хорошо без собранного материала невозможно: жизнь всегда богаче того, что может вообразить о ней сценарист, который даже плагин «Писарь» не может себе толком настроить. Поэтому я разбиваю этот этап на множество конкретных задач (поговорить с тем-то, прочитать то-то, изучить такие-то сайты) – и планирую все это с учетом той скорости, с которой я в принципе делаю такие вещи.

Скажем, со времен работы журналистом я точно знаю, что не могу взять больше одного осмысленного интервью в день, причем к каждому интервью надо еще пару дней готовиться. А со времен учебы в аспирантуре – что читаю и конспектирую я тоже далеко не со скоростью искусственного интеллекта.

Как видите, для эффективного планирования на этом этапе главное – признать, что ты не всесилен. А дальше уже можно подходить к сбору материала так же, как и к написанию сценария в диалогах, – только дневная норма тут выражается в часах вместо страниц.

Структурирование истории – это заполнение структурной таблицы в Excel (ее я тоже уже показывала в посте от 12-го марта 2020 года – на примере истории про Сантехника и Дерьмодемона). В идеале это можно сделать тогда, когда материал собран и освоен, а вы свободно ориентируетесь в мире своей истории. На практике – тогда, когда выцарапанный у заказчика месяц на сбор материала подошел к концу, и вы получили первое сообщение из серии «ГДЕ, БЛЯДЬ, СИНОПСИС?!»...

...На заполнение структурной таблицы у меня обычно уходит несколько дней. В ней я придумываю основные сюжетные повороты. Придумать их все за один присест попросту невозможно (как невозможно за один присест написать идеальный сценарий). Так что таблицу приходится несколько раз переделывать; на это я всегда закладываю не меньше недели.

А дальше уже по этой таблице можно садиться писать синопсис; на это уходит еще два-три дня.

С этого момента у вас на руках есть документ, который можно показать заказчику как доказательство того, что все это время вы не пропивали выплаченный вам аванс в подворотне. Проблема в том, что до этого момента пройдет целый месяц, а то и больше. И все это время вам будет совершенно нечего показать в качестве результата своей работы – ни заказчику, ни, что гораздо страшнее, себе.

Эта предварительная работа, как и вообще все, что не является написанием сценария в диалогах, всех раздражает, потому что у нее как бы нет результата. Вернее, результат ее будет виден только тогда, когда вы сядете за ноутбук, начнете выдавать по пять страниц в день и легко напишете отличный сценарий. Но до тех пор всем – и вам в том числе – будет казаться, что вы заняты какой-то херней: ездите по странным местам, разговариваете с какими-то людьми, копируете в текстовый файл куски Википедии вместе с картинками.

Тут главное – не пойти на поводу у заказчика и не согласиться с тем, что всю эту предварительную работу вы уж как-нибудь впихнете в те две недели, которые он все равно проведет на Каннском фестивале. Потому что нет, вы ее туда не впихнете. Она в принципе туда не впихивается. И сценарий, который вы сядете писать через две недели этого впихивания, будет куском говна. И заказчик, вернувшись из Канн, вздыхая, будет раздавать интервью о том, что у нас в стране, к сожалению, нет ни одного нормального сценариста.

Но знаете что? Виноват в этом будет не он, а вы. Потому что именно вы при обсуждении сроков на разработку идеи согласились не считать то, что вы делаете, работой нормального сценариста.

#распорядок #мастерство #лайфхак #разработка

Про «Гарторикс»

Я так часто рассказывала в этом канале про свой роман, что пришло время показать вам хотя бы его кусочек.

Делать это, конечно же, страшно. Поэтому я откладывала этот момент как могла, хотя друзья и просто умные люди еще в декабре советовали мне начать выкладывать главы в сеть по мере их написания.

Страшно – что вне моей головы этот текст не будет работать так же, как внутри. Да что там – вообще не будет работать, и точка. Я все время вижу это в сценариях – как сцена, которую ты прожил и прочувствовал изнутри, для артистов и режиссера не работает, хоть ты убейся.

И все-таки я собралась с духом – и вот, показываю. Ниже отдельным постом лежит пролог первой книги. Всего этих книг будет три, потому что история, как выяснилось в процессе ее создания, тянет на целую сагу.

Первая книга называется «Гарторикс. Перенос». Сейчас в ней 27 глав и 365 страниц Word (это почти миллион знаков с пробелами). Осталось написать еще три главы и небольшой эпилог – то есть конец уже, в общем, виден.

А это – то, что ниже, – соответственно, самое начало. Надеюсь, оно вам понравится. Ну, или хотя бы заинтересует.

#роман #гарторикс #перенос #премьера

«ГАРТОРИКС. ПЕРЕНОС»

Пролог

«These dreams are not mine.

Мне приходится повторять это про себя всякий раз, как я закрываю глаза. Иногда я думаю это даже во сне – или говорю. И тогда кто-то вдруг произносит эти слова вслух, пробираясь между розоватых теплых стволов, уходящих к небу.

Белое солнце уже скрылось, но красное еще висит над лесом, бросая длинные багровые тени поперек тропы. В короткий час между дневной жарой и ночным холодом его отсветы ложатся на все вокруг, и мир кажется залитым теплой живой кровью.

Сквозь гладкую кору хондров проступают узловатые жилы, по которым течет густая алая смола. Если положить ладонь на ствол, можно почувствовать, как эти жилы пульсируют – доверчиво и беззащитно, как ямочка в середине груди, между ребрами, куда помещаются только два моих пальца, средний и безымянный. Но у меня нет рук, чтобы это почувствовать.

Я втягиваю воздух; в голову ударяет резкий запах свежей смолы и перьев. Тропа уходит направо, я сворачиваю налево, петляю, чтобы не потерять след. Деревья здесь растут гуще. Сквозь кроны едва пробиваются последние лучи красного солнца, ничего уже толком не освещая. Но я все равно нахожу то, что ищу. В багровых сумерках глубокие царапины на хондровых стволах кажутся рваными ранами; алая смола запекается по краям, не давая дереву истечь соком.

Я знаю, что означают эти царапины, хотя вижу их впервые: внутри Горизонта нет хондровых рощ. На закате сюда приходят пастись глоки.

Острые боковые перья разрезают кору. Мощные синеватые клювы раскрываются, ловя густые теплые капли. Но смола хондра быстро сворачивается, и глокам приходится переходить к новому дереву. Несмотря на размеры – взрослый глок больше и выше меня раза в полтора, – двигаются они бесшумно и быстро. Выследить их можно только по кровавому следу, который они оставляют в хондровых лесах.

Судя по обилию царапин на разной высоте, я иду по следу самца с птенцами. Едва оперившихся глоков выводят пастись самцы – подальше от гнезда, чтобы самка могла набраться сил в безопасности. Боковые перья взрослого самца достигают метра в длину и легко разрезают даже кость; трехгранный клюв пробивает ствол дерева насквозь. Но каждый птенец – это два-три толла нежного мяса и целый мешок разноцветных шелковистых перьев, из которых плетут одеяла, чтобы согреться ночью.

Впереди за деревьями чуть слышен утробный клекот: птенцы еще совсем маленькие и не приучены пить бесшумно, как взрослые. Это значит, самец настороже. Его надо заметить первым, иначе эта охота может закончиться очень быстро и не в мою пользу.

Осторожно обхожу прогалину, на которой пасутся птенцы. Глоки не чувствуют запахов, но отлично слышат малейшие шорохи. Утробный клекот раздается совсем близко, прямо за толстым стволом справа от меня. Запах теплых перьев заполняет меня целиком, заслоняя весь остальной мир. Я делаю шаг вперед – и чувствую, как мое плечо проскальзывает по стволу: шшш-шш-ш.

Мое тело разворачивается само – так резко, что я с трудом удерживаю равновесие. Взрослый самец стоит прямо передо мной, склонив голову набок и подняв длинные боковые перья со стальным отливом. Клекота больше не слышно: птенцы наверняка уже сбились в кучу под деревом, топорща перья и раскрывая во все стороны острые трехгранные клювы. Убежать они еще не могут, так что самец будет атаковать.

Fuck.

Боковые перья со свистом разрезают воздух. Я едва успеваю отскочить, натыкаюсь спиной на дерево, падаю, откатываюсь в сторону - мощная когтистая лапа вспарывает землю, рассекая корни. Вскакиваю, путаясь в конечностях; стальные перья самца мелькают прямо перед моими глазами. Отшатываюсь – и опять натыкаюсь на дерево за спиной. Самец не случайно привел свой выводок на эту прогалину: в отличие от таких, как я, он знает здесь каждый кустик...

...Взрослый глок с головы до лап покрыт густыми жесткими перьями, скользкими и упругими, как хорошая броня. Единственное его слабое место – голое, в сизых кожистых складках, горло. Чтобы метнуть легкое костяное копье в просвет между пурпурным воротником из перьев и тяжелым бронебойным клювом, нужно одно мгновение – но у меня нет ни копья, ни этого мгновения. Тошнотворный свист боковых перьев самца раздается прямо над ухом; рывком сползаю по стволу вниз. Тогда прямо над моей головой с сухим треском лопается кора хондра, и густая багровая жижа, хлынув вниз, заливает мне глаза.

Смола хондра быстро сворачивается. Я перестаю видеть почти сразу.

В этом лесу, без зрения и без копья, против взрослого разъяренного самца у меня практически нет шансов. Мы оба это знаем. Птенцы, пока маленькие, пьют сок хондрового дерева, а вот взрослые особи уже всеядны. Свою добычу они убивают ударом клюва, раскалывая череп, как скорлупу яйца.

Я все еще не слышу, как он двигается и что делает, но могу попытаться это представить. От того, насколько точно я угадаю, что происходит сейчас в его маленькой костяной голове, покрытой короткими толстыми перьями, зависит моя жизнь.

В оглушительной багровой тишине, до краев наполненной удушающим запахом перьев, я чувствую только биение собственного сердца: один, два, три. Пожалуй, хватит.

Бросаюсь влево и вниз. Чувствую, как одна из острых граней клюва проскальзывает по черепу, разрезая мне кожу. Глухой удар – трехгранный клюв входит глубоко в ствол дерева, там, где только что была моя голова. У меня появилось мгновение.

Рывком поднимаю голову – и смыкаю челюсти на складчатом кожистом горле. Самец дергается всем телом, но я не разжимаю зубов, только уворачиваюсь от когтистых лап, которыми он молотит вокруг себя. Рот наполняется горячей сладковатой кровью, уши – отчаянным хриплым клекотом. Когти все-таки пропарывают мне ногу, но глок уже слаб, его кожистое горло дрожит под моими зубами. Наконец я слышу хруст – и его тело разом обмякает, становясь неподъемным. Я теряю равновесие, и мы валимся на землю.

Глок не шевелится. Я осторожно разжимаю челюсти. Трусь мордой о его перья, счищаю застывшую смолу, разлепляю веки. Начинаю видеть.

На перепаханной земле передо мной лежит туша роскошного пурпурно-сизого самца. Его радужные глаза раскрыты и устремлены туда, где под деревом сбились в дрожащую кучу три едва оперившихся птенца.

Я выпрямляюсь. Открываю пасть. Длинным раздвоенным языком пробую воздух между нами; он сладкий на вкус – такой же, как кровь только что убитого самца. Припадая на раненную ногу, делаю шаг вперед.

Старший птенец заслоняет собой двух младших, поднимает боковые перья – но они еще тонкие и шелковистые, как все остальное младенческое оперенье.

Меня охватывает острое счастье. Мой враг повержен. Все, что у него было, теперь мое. Сейчас я выпью его кровь и уничтожу его потомство.

Но эти сны – не мои. Там, на Земле, мы же не были убийцами. Ни один из нас.

Или были?»

Читать дальше:

Глава 1.1 - t.me/screenspiration/275

Про читательское одобрение

Когда я была журналистом и брала интервью у писателей и режиссеров, все редакторы, которым я эти интервью сдавала, вычеркивали из финального текста вопросы о содержании книг или фильмов интервьюируемых. Все эти «Почему у вас персонаж А любит персонажа Б, хотя Ц такой хороший?» и «В финале вашего фильма происходит Х; почему не Y?».

Потом, когда я сама стала редактором отдела, я точно так же напутствовала своих сотрудников и внештатников. Не надо копаться в произведениях, которые никто из нашей аудитории не читал и не смотрел; спрашивайте про глобальные смыслы, которые всем интересны. Про общество, про политику. Про экзистенциальную тоску, в конце-то концов.

Писатели и режиссеры честно отвечали про глобальные смыслы и даже порой комментировали политическую ситуацию (это было давно, тогда можно было хоть как-то ее прокомментировать). Хотя, конечно, никто из них, прямо скажем, никаким политологом никогда не был и даже не пытался. Но при этом в глазах у них ясно читался запрос, удовлетворять который я полагала ниже своего журналистского и редакторского достоинства.

Запрос этот звучал так: «Давайте поговорим о моих персонажах».

Только после того, как я сама начала писать роман, я поняла, что этот запрос для писателя – самый важный. Да и для режиссера, наверное, тоже.

Вот уже целый год, начиная с самых первых глав, мой роман параллельно с тем, как я его пишу, читают два человека: мой муж и близкая подруга. Я сама попросила их об этом, потому что уже на первых главах поняла, что: а) меня распирает, и надо этим с кем-то поделиться, а до завершения текста, редактуры и тем более издания еще миллион лет; б) чтобы вывезти такой огромный проект длиной в полтора года, мне позарез нужна регулярная подпитка – причем даже не обратной связью как таковой, а вот тупо читательским восхищением. Хотя бы сдержанным. Хотя бы раз в месяц, а лучше – после каждой написанной главы.

С этим я и обратилась сперва к мужу, а потом – к подруге. Я попросила их читать мой роман, и чтобы они меня хвалили.

Муж – он у меня немногословный – после каждой главы говорит: «Это охуенно, пиши дальше». Самое главное, что при этом он сохраняет на лице выражение искреннего восхищения. И даже если я внезапно поворачиваюсь и смотрю ему в глаза посреди разговора о чем-то другом, искреннее восхищение моим романом все еще на месте.

Подруга комментирует мои главы чуть более пространно, но с тем же смыслом: автор – молодец, пиши еще.

Все это очень поддерживает, потому что на таком длинном отрезке времени писатель неизбежно сбивается с пути и принимается ходить по бесконечному кругу саморедактирования с одним-единственным вопросом в голове: «А не хуйню ли я случайно пишу?» – на который он всякий раз отвечает себе утвердительно. И только мерцающий маячок читательского одобрения ведет его вперед, к законченному первому драфту – не идеальному, но который хотя бы можно будет взять и отредактировать.

Это прекрасно, но, как в анекдоте, есть нюанс. Я вдруг поняла, что помимо ощущения, что то, что я пишу, «охуенно», мне нужно еще кое-что. А именно – поговорить, сука, о моих персонажах. Обсудить их, как настоящих живых людей. Посплетничать про них. Предположить, что с ними будет дальше. Оценить особенности их характеров.

Это совершенно не нужно никому из моих нынешних или потенциальных читателей. Но это очень нужно мне – и особенно на этапе создания текста. Почему? Потому что это делает их для меня живыми. Если о моих персонажах говорят люди, не имевшие отношения к их созданию, эти персонажи как будто становятся чуть реальнее, чем когда они были просто голосами и образами у меня в голове. Это значит, что их – буквально – видит кто-то еще, а не только я...

...Это звучит странно, но, когда писатель еще только работает над своим текстом (или даже после того, как он его уже написал), он на самом деле понятия не имеет, оживут ли его герои для кого-нибудь, кроме него. И только читательское одобрение, направленное даже не на автора, а именно на этих вот персонажей, которые живут и действуют в предлагаемых обстоятельствах, позволяет писателю поверить, что они могут быть живыми, если он еще чуть-чуть постарается.

В общем, что я хочу сказать. Если вдруг роман выйдет, и кто-нибудь станет брать у меня интервью (бывает же такое?), – давайте поговорим о моих персонажах.

Им это нужно даже больше, чем мне.

#роман #гарторикс #читатель #интервью

Про «Первый фильм»

Пока я думала, о чем бы написать следующий пост, неожиданно для себя дала интервью журналистке и писательнице Ольге Халдыз для ее инстаграм-проекта «Первый фильм» – прямые эфиры с режиссерами и другими представителями российской киноиндустрии.

У сценаристов не так уж часто берут интервью, поэтому я, со своей стороны, стараюсь поддерживать все подобные начинания. Я считаю, что аудитория соцсетей и СМИ должна, наконец, привыкнуть к мысли, что сценаристы не только существуют, но еще и время от времени разговаривают. Может, тогда к этой мысли понемногу привыкнут и продюсеры, и обязательный пункт в договоре авторского заказа о том, что сценарист обязуется давать интервью и участвовать в промо-кампании фильма, который снимут по его тексту, перестанет быть чистой условностью.

Я, кстати, думаю, что это пойдет сценаристу на пользу не только в смысле пиара и общественного внимания, которое всегда приятно, но и в смысле развития профессиональных навыков. Научиться отвечать за свои слова перед большой аудиторией всегда полезно – это помогает избавиться от ощущения, что все, что ты пишешь, ты на самом деле пишешь в стол, а то, что получается из этого на экране, уже как бы и не твоя ответственность. А для этого, в частности, нужно, чтобы слова, за которые ты отвечаешь перед людьми, были не только в файлах, сданных заказчику на условиях конфиденциальности, но и где угодно – в соцсетях, в телеграм-канале или вот в интервью на YouTube.

С Ольгой мы познакомились на курсе по написанию романа в Сценарной мастерской Александра Молчанова. Поскольку в мастерской было правило, что все друг друга читают, Ольга стала одним из первых читателей моего романа, наряду с моим мужем и близкой подругой, которых я до сих пор использую в этом качестве (про их невидимую миру работу, которая вот уже больше года не дает мне свихнуться, я, пожалуй, напишу в следующем посте). Поэтому для меня часть интервью про роман получилась самой интересной: всегда приятно поговорить с человеком, который читал то, что ты пишешь, а не просто посмотрел на это в кино.

Кроме романа мы поговорили и о других важных вещах. Как относиться к правкам; как проводить ресерч (это, как вы понимаете, вечная тема); откуда берутся идеи; как устроены отношения человека с душой и телом; и т.д.

В общем, тут наберется постов на десять. Именно поэтому я и решила запостить сюда ссылку на это интервью – как своего рода дайджест того, о чем я пишу у себя в канале. Если какие-то темы хочется обсудить подробнее, пишите – и я постараюсь учесть ваши пожелания в следующих постах.

А пока – вот мое интервью для инстаграм-проекта Ольги Халдыз «Первый фильм»: youtu.be/c6vJbdHDCk8.

В нем полтора часа чистого трепа, оно дано и записано в скайпе (прямой эфир в инстаграме у нас не получился по техническим причинам), между говорящими две тысячи километров и несколько часовых поясов. Но в нашей с Ольгой профессии никто и не обещал, что кому-нибудь будет легко.

#интервью #роман #гарторикс #ресерч #трансмедийность #первыйфильм

Интервью с поэтом, журналистом и сценаристом Юлией Идлис

Про человека-стенку

У меня есть подруга-художница, с которой мы периодически обсуждаем разные истории – ее и мои (она делает анимацию и рисует комиксы). И вот на днях, рассказывая мне историю для будущего мультфильма, она вдруг сказала: «Ты не представляешь, как мне нужен человек, с которым я просто буду все это обсуждать!»

А я как раз представляю. Такой человек, об которого, как об стенку, можно отбивать приходящие в голову идеи, мне тоже позарез нужен. В рабочих проектах, если повезет, роль человека-стенки выполняет редактор; о том, как и почему это работает, я уже писала в посте «Про редактора» от 22 января 2019 года (господи, как давно я уже веду этот канал!). Но вне рабочих проектов, когда пишешь без дедлайна и заказчика, заинтересованного в том, чтобы история сложилась как можно скорее, такого человека у тебя нет. И тут уж каждый изворачивается как умеет.

При этом важно, что человек-стенка – не соавтор. Он может вообще не иметь ноутбука и даже не уметь писать. Все, что он должен уметь, – это слушать и изредка задавать вопросы. Нет, не профессиональные и даже не супер-точные. Любые.

Когда я начинала работать сценаристом, человек-стенка был мне нужен как воздух: без него ни одна история просто не складывалась. Получив первый «настоящий» заказ на полнометражный сценарий о программистах, я даже использовала в этом качестве своего (на тот момент – будущего) мужа, с которым как раз познакомилась. Заодно это оказалось отличным поводом для свидания: пойдем погуляем, и я у тебя поспрашиваю, как вы, программисты, живете. Мне для сценария нужно.

Сейчас я тоже использую мужа для этих целей, хотя свиданиями уже, конечно, не прикрываюсь (может быть, зря). Я просто сажаю его на диван и пересказываю ему историю, над которой в данный момент работаю. А он говорит, что в этой истории ему непонятно и почему. Иногда, правда, мне хочется, чтобы мой муж тоже был профессиональным сценаристом, – тогда с ним можно было бы говорить на нашем сценарном суржике, со всеми этими «поворотными пунктами», «желанием» и «нуждой», ничего толком не объясняя в сюжете. Так было бы гораздо проще – но в то же время и гораздо хуже для истории.

Ведь почему нам вообще нужен человек-стенка, в узкопрофессиональных кругах известный как «просто уши»? По одной-единственной причине, и вот по какой.

Когда мы думаем сами с собой, молча, то почти никогда не додумываем ни одну мысль до конца. Зачем? – мы же и так прекрасно себя понимаем и знаем, что мы хотим сказать. А раз так, то и говорить это, в общем, необязательно.

На самом деле это совершенно не так – особенно если в этот момент мы придумываем историю. Чтобы ее качественно придумать, надо вынуть из подсознания каждую мысль целиком и внимательно ее рассмотреть: работает она или нет, какие сюжетные последствия может вызвать, от этой ли она истории или от какой-то другой.

Внутри своей головы проделать все это практически невозможно – главным образом, потому что никто из нас не готов напрягаться ради того, чтобы самому себе проговаривать очевидные для самого себя вещи. Тут-то и нужен человек-стенка: у него в голове нет контекста истории, над которой я работаю, он не понимает меня с полуслова, – и поэтому волей-неволей приходится ему все объяснять и разжевывать. Да еще и отвечать на вопросы из серии «а это откуда?» или «а здесь почему так?». А в процессе ответа на эти вопросы – брать и придумывать, черт возьми, откуда это и почему здесь так, а не иначе.

Со временем я натренировалась быть человеком-стенкой для самой себя – от безысходности, и чтобы поберечь мужа. Тут у всех свои методы; к примеру, подруга-художница с недавних пор стала за работой разговаривать сама с собой вслух, проговаривая каждую мысль, которая приходит ей в голову. Я очень плохо воспринимаю информацию на слух, поэтому мне удобнее все свои мысли записывать. Конечно, для этого полезно сперва научиться быстро печатать – примерно со скоростью мысли. Сценаристы, не бойтесь: это более чем возможно, потому что думаем мы все-таки очень медленно...

...Я называю этот способ «думать руками». Если мне надо придумать что угодно – хотя бы вот этот пост, – я открываю ноутбук, создаю в нем новый документ Word и набираю тот текст, который думаю, по мере того как он возникает у меня в голове, без купюр, подряд. Вернее, для того чтобы так сделать, мне приходится перевести возникающие по ходу придумывания мысли и образы в текст, который можно записать в документ Word. А это, в свою очередь, заставляет меня все эти мысли и образы додумать до их логического завершения.

Это логическое завершение начатой мысли и есть то, за чем мы, сценаристы, охотимся в процессе придумывания историй. Потому что это и есть история – та самая, неожиданно вдруг сложившаяся не пойми из чего прямо у нас на глазах.

Если что, эта история с самого начала была у нас в голове. Просто для того, чтобы до нее докопаться, нужен какой-нибудь инструмент.

#лайфхак #мозг #мастерство #человекстенка

Про негатив

В первые месяцы существования этого канала я пообещала себе, что никогда не буду писать тут никаких рецензий на чужие фильмы и сериалы. Особенно ругательных.

С тех пор я уже несколько раз оскоромилась (или, наоборот, разговелась?) с рецензиями хвалебными. Уж слишком много в мире по-настоящему крутого кино, о котором грех не написать. А вот с ругательными рецензиями пока держусь, хотя в сценарном сообществе любимое дело – обосрать чью-нибудь (не дай бог не свою!) премьеру, по косточкам разложив все, что в ней есть неудачного.

Мы, сценаристы, вообще, к сожалению, с удовольствием обсираем работу всех остальных цехов, от продюсерского и операторского до маркетинга и перевода субтитров. По количеству подавленной агрессии, которая изливается из сценариста в мир, стоит ему только пойти в кино на очередной всеми любимый блокбастер (разумеется, ужасно написанный, отвратительно сыгранный, да еще и снятый из рук вон плохо), можно судить о том, насколько мы все бесправны, недооценены и в целом страдаем.

Причем начинается это сразу, еще с киношколы. Мало кто так жесток и циничен по отношению к чужой работе в кино, как студенты сценарных факультетов и начинающие сценаристы, непоколебимо уверенные в том, что уж они-то, в отличие от всех предыдущих поколений, сделают все как надо, – лишь бы им дали бюджет.

Мы все это видели, когда выходили финальные серии «Игры престолов». Молодые неадекватные сценаристы и сценаристы-любители всех национальностей и возрастов заполонили YouTube роликами вида «сейчас я за пять минут объясню вам, как можно было исправить этот ужасный финал», – видимо, пребывая в твердой уверенности, что у создателей «Игры престолов» просто не было этих пяти минут, чтобы сесть и хорошенько подумать.

Раньше я тоже была такая – особенно когда только переквалифицировалась в сценаристы из кинокритиков. Еще бы: через губу судить о том, «что получилось» и «что не получилось» в том или ином фильме, гораздо проще и приятнее, чем этот самый фильм написать или снять. Но с годами я открыла для себя одну простую истину, которая перевернула мои представления о чужой и, главное, о своей работе.

Дело в том, что в мире исчезающе мало по-настоящему плохого кино. Такого, о котором и сказать-то нельзя ничего, кроме «вот же кусок говна», – хотя, будем честны, эта фраза частенько звучит и в адрес очень достойных фильмов.

Практически все, что так или иначе дошло до экрана, является результатом коллективной работы огромного количества разных людей. И даже если оно не «торкает» лично меня, то на него все равно имеет смысл как минимум посмотреть – например, чтобы поучиться на чужих ошибках.

И, кстати, к чужим ошибкам тоже имеет смысл относиться помягче. Не в последнюю очередь потому, что все эти ошибки совершает в своей работе и каждый из нас. У сценаристов вообще одни ошибки на всех: сколько бы пунктов не было у тебя в фильмографии, ты ни в какой момент времени не застрахован от того, чтобы написать героя без цели или выстроить кульминацию на белом рояле в кустах, – как минимум в первом драфте.

Профессионального сценариста от начинающего в этой ситуации отличает лишь то, что, заметив у себя (или у кого-то другого) базовую ошибку в структуре, он в первую очередь думает не «ха-ха-ха, тупоумные идиоты!», а почему она была сделана и как ее можно исправить, не разломав к чертям весь сюжет. (Разломать к чертям весь сюжет, чтобы исправить одну-единственную сцену в финале, – это как раз путь молодых неадекватных сценаристов из YouTube, которым только по чистой случайности не дали писать восьмой сезон «Игры престолов».)

Интересно, что уважительное отношение к чужим и своим ошибкам и даже провалам, как правило, коррелирует с ответственным отношением к своему собственному сценарному образованию. Другими словами, если сценарист не готов учиться на работах своих коллег, пусть даже не самых удачных, он вряд ли готов учиться в принципе...

...Тут есть и хорошая новость. Подавляющее большинство молодых неадекватных сценаристов, которые с легкостью обсирают чужие фильмы и сериалы, все еще учатся – хотя бы на краткосрочных сценарных курсах. Это значит, что у них есть хотя бы желание узнать что-то новое в этой профессии. И есть шанс, что с годами они смогут понять, что больше всего им в этом помогут именно те фильмы и сериалы, от которых они презрительно воротят нос, потому что «ну кто так снимает».

А вот когда это желание пропадает, и остаются только суждения через губу обо всем на свете, – это значит, что молодой неадекватный сценарист состарился, но неадекватным быть не перестал. И теперь это просто неадекватный сценарист, которому, увы, мало чем уже можно помочь.

#критика #образование #ошибки

Про форму текста

В прошлый раз я обещала написать о том, как с помощью формы текста можно управлять вниманием читателя. Сделаю я это на примере своего романа, хотя в сценарной записи форма текста работает схожим образом. Но начну, как обычно, издалека.

Начинающим сценаристам постоянно твердят, что самое главное в их работе – уметь внутренним взором увидеть то, что происходит в каждой конкретной сцене. Но никто не говорит, как важно при этом видеть глазами тот текст, который получается на странице, когда ты эту самую сцену записываешь.

Приведу пример из неожиданной области. Когда мне было лет восемь, я стырила у отца со стола лист со сложными формулами, имевшими отношение к работе чего-то спектроскопического, и старательно переписала их от руки, чтобы, когда отец придет с работы, похвастаться и сказать, что это вот я сама все из головы придумала.

Поскольку я была аккуратным и очень дотошным ребенком, то все цифры и знаки у меня получились очень похоже. Но при этом я, разумеется, понятия не имела, как они соотносятся друг с другом и что вообще выражают. Поэтому при взгляде на скопированную мной (очень хорошо и точно скопированную!) страницу с формулами было видно, что что-то не то. Визуально форма этого «текста» не совпадала с его содержанием – и, следовательно, не выражала его сути.

Другой пример – из области журналистики. В бытность редактором отдела в «Русском Репортере» у меня был внештатник, который по старой газетной привычке все свои тексты писал сплошняком, без разбивки на абзацы. В результате ни один из них невозможно было читать. Но после того, как я разбивала их на абзацы, они вдруг становились интересными заметками и репортажами, – это при том, что больше я не меняла в них ни слова.

Этот внештатник хорошо разбирался в своей области и отлично писал, но игнорировал третью (и очень важную) составляющую хорошего текста. А именно – то, как читатель будет этот текст читать. И упорно отказывался хоть как-то режиссировать этот процесс чтения у себя в заметках.

Между тем, как известно, литература – не только художественная, но и вообще вся, – это искусство, протяженное во времени. Читатель не может воспринять весь написанный текст целиком за одно мгновение. Восприятие текста – это процесс, иногда довольно длительный. Создавая форму текста, мы управляем этим процессом, фактически режиссируем его. С этой точки зрения время, которое уйдет у читателя на восприятие того или иного сюжетного поворота или реплики, – важный параметр структуры текста, который мы пишем.

То, сколько времени человек тратит, чтобы прочесть тот или иной абзац, влияет на то, как он воспринимает написанное в этом абзаце. Длинный абзац – это аналог ремарки «прошло много времени»; короткий – «все случилось молниеносно». Когда я пишу роман, я часто смотрю на величину абзаца и думаю: нет, пять строк – это слишком мало. Тут надо добавить еще три-четыре строки, иначе читатель вместе с героем слишком быстро окажутся в точке, которую описывает следующий абзац.

С помощью формы текста – размера абзацев, длины реплик в диалогах, и т.п. – можно создавать для читателя паузы и ускорения, замедлять его или подталкивать дальше по сюжету. Все это – важная часть самого опыта чтения и составляющих его эмоций. Если этого нет, читатель чаще всего вообще не чувствует, что воспринимает сейчас что-то по-настоящему важное.

Поэтому, например, я никак не могу посреди написания романа перейти на удобный софт для писателей и продолжаю жрать кактус, как те мыши из анекдота, – то есть пилить свой 300-страничный текст в документе Word.

Раз в пару недель этот титанический документ зависает, операционная система крэшится, и мне приходится перезагружать ноутбук. Но я понимаю, что если перейду на софт, в котором страница текста будет выглядеть как-то иначе, то вся моя визуальная режиссура чтения пойдет насмарку. Я попросту не смогу сказать, длинный у меня получился абзац, короткий – или такой, как надо в этой сюжетной точке. Как если бы, скажем, у вас были часы, в которых цифры внезапно заменили цветами: половина синего – это много или мало по сравнению с 22:30?..

...О чем это все? О том, что работа писателя и сценариста не ограничивается путем героя, спасением котика и слепым десятипальцевым методом печати. Есть масса других вещей, которые кажутся незначительными или вовсе не относящимися к делу, но которые тем не менее являются неотъемлемой частью читательского восприятия – а значит, и писательского труда. И уметь с ними правильно обращаться не менее, а часто и более важно, чем глубокое понимание трехактной структуры или способность писать искрометные диалоги, – ведь, когда мы пишем романы или сценарии, на самом деле мы занимаемся совершенно не этим.

На самом деле мы создаем не текст. А особую, уникальную ситуацию восприятия – для человека, который вдруг почему-то возьмет этот текст и начнет читать.

#восприятие #мозг #роман #гарторикс #текст

Про кто что знает

Есть огромное количество разных подходов к тому, что такое драматическая структура и зачем она нужна. В этом легко убедиться, поговорив с любым работником кинопроизводства, от линейного продюсера до помощника осветителя на площадке.

Кто-то любит Макки. Кто-то чтит структурные заповеди Снайдера. Кто-то считает единственно верным учение Джона нашего Труби (я, кстати, тоже). Кто-то отринул все эти новомодные ереси и вернулся к истокам, то есть к Пути Героя.

Каждый второй студент, приходя ко мне в начале учебного года, торжественно заявляет, что не собирается следовать ни одной из этих теорий, потому что намерен впервые в истории написать полностью оригинальный (читай: бесструктурный) сценарий. «Который при этом будет работать», — хочется добавить мне. Но я молчу, потому убедиться в том, что такого сценария просто не существует, каждый начинающий сценарист должен на своем собственном горьком опыте. В этом и состоит сценаристская инициация.

А еще я молчу потому, что любая структура, которую этот самый студент может себе представить или вычитать в умной книжке, равно как и вообще все, чему учат в киношколах по всему миру, на самом деле сводится к умению обращаться с единственным драматургическим инструментом, который у сценариста есть и который ему в принципе нужен.

Нет, это не ноутбук. И даже не мозг, хотя по содержанию канала это вполне можно было бы предположить. Единственный инструмент сценариста – это распределение знания между тремя участниками истории: автором, героем и зрителем.

Да, именно так. Единственное, что по-настоящему важно при создании истории, — это кто из этих троих что и в какой момент знает. Когда мы пишем сценарии, то занимаемся перераспределением информации о происходящем от наиболее просвещенных участников нашей истории к наименее просвещенным.

От того, как именно происходит это перераспределение, зависит в истории все. Например, жанр. Скажем, в триллере зритель почти всегда знает больше, чем герой, а в детективе – наоборот, меньше. Саспенс вообще строится на том, что у зрителя больше информации, чем у героя, и он, соответственно, лучше понимает опасность, которая герою грозит.

Автор, понятно, всегда знает больше, чем все они вместе взятые. У него в голове есть весь сюжет целиком и полный контекст истории с предысторией и возможными продолжениями. При этом ему нужно все время следить за тем, в какой момент что из этого становится известно герою и зрителю – и как именно они это узнают. Например, пока кто-нибудь на экране не обратился к герою по имени, зритель не знает, как этого героя зовут, — хотя автору и даже читателю сценария имя героя известно с самого начала.

Или: автор, разумеется, знает, кто у него убийца. Но герой должен об этом в какой-то момент догадаться – а вслед за этим о том, что герой догадался, должен догадаться и зритель. Для автора сценария это две разные сцены с разными событиями, и чтобы они сработали, необходимы совершенно разные «крючки».

Когда я пишу сценарий, мне приходится удерживать в голове сразу несколько разных «дорожек» одновременно. То, что знаю я как автор всего этого; то, что герой узнает в ходе истории; то, что зритель поймет в процессе просмотра. Иногда к этому добавляется еще одна «дорожка»: то, что прочитает в моем тексте редактор. И еще одна: то, что увидит в нем продюсер (а иногда еще и режиссер)… И так далее.

Интересно, что две последние «дорожки» из перечисленных выше – это знание не зрителей будущего фильма, а именно что читателей моего сценария. Это знание устроено по-другому и опирается на принципиально иные «крючки» - не столько визуальные, сколько текстовые.

Это иллюзия, что стилистически сценарий можно написать как угодно, лишь бы действие в нем было драматургически правильным. Если бы сценарий загружался нам прямо в мозг, минуя стадию чтения, так бы оно и было, — но мы его, увы, все же читаем глазами. И для того, чтобы знание о происходящем в истории перераспределилось правильно и улеглось у нас в головах, нам нужны абзацы, знаки препинания, правильный порядок слов, крупный шрифт и прочие, казалось бы, необязательные вещи...

...Поэтому написание сценария — да и любого текста, предназначенного для чьих-то чужих глаз, — чаще всего выглядит так: автор сидит и переставляет местами слова в одном-единственном абзаце (или даже в одной-единственной реплике). Нет, он не прокрастинирует (ну, или, может, совсем чуть-чуть). Он пытается создать для своего читателя оптимальную ситуацию осознания – одну, потом вторую, потом третью, и так далее до самого слова «КОНЕЦ». Потому что для читателя ситуацию осознания формирует не только сюжетное действие, но и сама форма текста, через которую он это действие воспринимает.

Как именно? Очень просто.

Об этом я и напишу в следующем посте.

#восприятие #мозг #структура

Про говорящее Нечто

Теорию и практику сторителлинга сейчас не изучает только ленивый. Всем интересно, как устроено творческое письмо изнутри пишущего, как поймать вдохновение – и как его потом продать подороже. Удивительно, что при таком пристальном внимании к самым прагматичным аспектам сторителлинга вокруг него все равно куча мифов и суеверий.

Один из самых живучих и вредоносных – миф о «божественном голосе». То есть о том, что через поэта, писателя и сценариста, если он хороший, говорит Нечто, которому вдруг приспичило поговорить с кем-нибудь по душам – а тут как раз сценарист. Ну, или писатель.

Этот миф я встречала в профессиональной среде так часто, что в какой-то момент даже сама начала в него верить. Тем более что эмпирический опыт сценариста, судорожно пишущего в дедлайн, этот миф подтверждает. Так, например, в посте «Про Ши Вонга» от 12 ноября 2020 года я уже писала о сюрпризах, которые периодически возникают в тексте, как бы минуя сознание его автора. Эти сюрпризы – самое приятное из того, что может случиться в ходе работы, и заодно прямое свидетельство чуда, которое невозможно больше никак объяснить.

Хотя, если подумать, – конечно, можно. Да, подсознание писателя и сценариста, будучи выпущено порезвиться, зачастую оказывается гораздо умнее, глубже и тоньше, чем сам этот писатель и сценарист. Причем не только в работе – но и в тех случаях, например, когда оно настоятельно рекомендует писателю и сценаристу не ввязываться в проект с мудаками.

Но сценарист и писатель, как мы знаем, все-таки ввязывается. Помимо всего прочего, это означает, что подсознанием – даже самым умным, глубоким и тонким, – все равно можно управлять. Более того, очень часто его без проблем получается заткнуть и сделать по-своему, то есть через жопу. Почему же при этом мы все равно молимся на него и считаем, что это не мы навострились ловко складывать буквы в слова и слова – в предложения, а это божественное Нечто снисходит на нас, когда хочет, и стучит нашими пальцами по нашей же клавиатуре?

Чтобы избавиться от этого опасного заблуждения, важно понять и, главное, принять простую, но неочевидную для большинства сторителлеров мысль. Когда мы пишем, то пишем именно мы. Не божественное вдохновение, не ожившие персонажи и даже не невидимая рука рынка. Мы.

В этой мысли много ответственности – и, соответственно, много страха. Ведь если через нас пишет не Нечто, а мы, то ведь и не получается тоже у нас. И все эти бесконечные километры плохих сценариев с диалогами, от которых мозг вытекает через глаза и уши, принадлежат нашему же перу. И дедлайны продалбываем тоже мы сами – а не боженька, в самый ответственный момент отчего-то решивший вдруг перестать через нас говорить и заняться другими делами.

Все это так. Но зато, помимо ответственности и страха, в этой мысли есть и много контроля, который парадоксальным образом дает сценаристу свободу. С ней в голове можно сесть за компьютер и начать писать не тогда, когда Нечто снизойдет или как минимум разрешит, а тогда, когда сценаристу удобно начать работать. Можно самому за себя решать, когда и как писать, какой режим работы себе построить, и как его придерживаться, – а не ждать вдохновения от некой космической энергии, которая вообще непонятно, существует ли на самом деле.

Конечно, это еще и означает, что в трудном деле сторителлинга никому из нас никто и ничто не помогает. Поэтому сценаристы предпочитают зубами держаться за миф про говорящее Нечто: иначе их одинокий и неблагодарный труд становится еще более одиноким и еще менее благодарным. Но выбор, который тут надо сделать, на самом деле очень прост – примерно как выбор между колбасой и свободой.

Выбрав свободу – то есть личную ответственность за все, что вы пишете своими руками из собственной головы, не связанной астральными нитями с Космосом, а состоящей из черепной коробки и дай бог полутора килограммов серого вещества внутри, – вы сможете сделать все что угодно. Например, прямо сейчас, находясь «в потоке», встать – и прервать работу, чтобы сделать что-нибудь срочное. А потом сесть – и снова продолжить...

...Если вам кажется, что, прервавшись в середине «потока», вы неизбежно утратите вдохновение, – значит, вы выбрали колбасу, а не свободу. Поверьте: вдохновение никуда не денется, что бы вы ни сделали. Потому что оно – это вы и есть.

#мозг #нечто #вдохновение

Про медитацию

Недавно я осознала, что вот уже третий месяц непрерывно фигачу. Причем в объемах, о которых раньше я боялась даже подумать.

Каждый день я пишу роман – теперь уже без выходных, потому что в рабочие дни я пишу три рабочих проекта, и мне хочется хотя бы два дня в неделю писать роман так, чтобы на меня параллельно не валились правки и комментарии по всем остальным сюжетам. И плюс ко всему – принимаю отчетные проекты своих студентов и веду этот канал.

Раньше я никогда не думала, что могла бы даже гипотетически справиться со всем этим. А теперь – вот уже некоторое время – с изумлением понимаю, что вроде бы даже справляюсь.

Разумеется, к концу каждого рабочего дня я сильно задалбываюсь. По вечерам у меня устают глаза и садится зрение, а к концу недели ощутимо устает и весь мозг целиком. Но все-таки это нельзя и сравнить с выжженной пустыней вместо воображения и тошнотой от любых слов, которые раньше стабильно появлялись у меня спустя неделю работы в таком графике.

Сейчас – даже под вечер, даже на третий месяц этой безумной пахоты – есть ощущение, что мозг все-таки продолжает функционировать. Это само по себе удивительно, но пишу я не для того, чтобы похвастаться (хотя и для этого, конечно, тоже). Дело в том, что с 1-го февраля я начала медитировать – и медитирую каждый день по 10 минут.

Сделаю отступление, чтобы уж точно выбесить добрую половину читателей этого канала. Найти 10 минут в день на медитацию может каждый. Да, абсолютно каждый. Даже хирург. Даже нянечка в детском саду. Даже полярник, дрейфующий на льдине с очень голодным белым медведем. И уж тем более – сценарист. 10 минут – это время, которое вы потратите на написание комментария с аргументами, почему в вашем случае это никак невозможно. Хорошо, двух комментариев: этого – и еще одного ругательного вдогонку.

Так вот. Медитация – как учит, например, Сэм Харрис в приложении Waking Up, которым я пользуюсь, – это не когда ты искусственным образом пытаешься ввести себя в состояние покоя, разительно отличающееся от всей твоей остальной жизни. Медитация – это просто навык замечать, что живешь. Даже тогда, когда работаешь сценаристом с четырьмя проектами, преподаванием и каналом.

На днях ради интереса я стала слушать теоретический раздел Waking Up и выяснила, что медитация – это еще и тренировка сознания. Исследования показали, что в ходе регулярной медитации мозг человека меняется – в том числе и структурно, физиологически. Сопоставив это с ощущением своих, как бы это сказать, более лучших когнитивных способностей, я подумала: а что, если я до этого домедитировалась? Натренировала мозг, и он стал немного выносливее?

Мне нравится думать, что так и есть. Хотя, конечно, тут есть и другие факторы. Очень помогает налаженный режим и выстроенные рутины: раньше я работала до упора и пыталась написать как можно больше, а теперь чередую работу по слотам и пишу по часам. Опять же, опыт и насмотренность (хотя сейчас я смотрю намного меньше кино и сериалов, чем когда работала журналистом, увы).

При этом медитация помогает мне снизить базовую тревожность – в том числе и по поводу работы. А на это, как выяснилось, уходит много сил.

И еще – медитация формирует способность быть целиком в моменте. Если это момент отдыха – то отдыхать всем своим организмом, не думая о работе. Если это момент работы – то так же работать всем мозгом, не отвлекаясь на комментарии в соцсетях.

На этой радостной ноте я планировала закончить пост, но жизнь, как обычно, внесла свои коррективы. Стоило мне похвалиться мужу своими отросшими когнитивными способностями – как я тут же умудрилась перепутать день (!), в который мы договорились пообедать с друзьями. Выяснилось это случайно, когда я уже вытащила мужа из дома, и мы ехали сквозь грозу в ресторан, где нас никто не ждал, потому что нас ждали там завтра.

Видимо, надо продолжать медитировать. А то при таких объемах работы четырех месяцев по 10 минут еще явно недостаточно.

#мозг #медитация #лайфхак

Про 125 дней

23 декабря 2020 года в закрытой группе одной дружеской соцсети я сделала пост, в котором пообещала себе отмечать написанное в роман за день – простыми комментариями вида «X страниц (Y знаков)».

Недавно я в очередной раз открыла этот пост, чтобы добавить туда комментарий, – и вдруг увидела, сколько там этих комментариев. И охренела.

Сегодня, когда я публикую этот пост, комментариев там уже 125. Это значит, что с декабря 2020 года я уже 125 дней непрерывно пишу роман.

На самом деле я пишу его примерно вдвое дольше – с 23 июня прошлого года, когда я завела себе файл под названием «Гарторикс_роман» и написала туда первые несколько тысяч знаков. Просто раньше по совету Александра Молчанова я отмечала написанное, ставя плюсики в чат его онлайн-курса «Роман». Просто потом этот курс закончился, а мой роман – еще нет.

Вообще-то я никогда не относилась серьезно ни к этим плюсикам, ни тем более к комментариям к какому-то там посту. Плюсики казались каким-то необязательным шаманством; комментарии я завела уже просто в силу привычки, как Ватсон из анекдота, который «без трубки уже не мог». Я, конечно, смутно понимала, что все, что советует Молчанов, так или иначе преследует одну-единственную и вполне прагматичную цель – сохранение отдельно взятого писательского рассудка в процессе его непрерывного употребления. Но не думала, что помочь мне в этом сможет такой странный способ.

Сейчас, глядя на цифру «125 комментариев», я даже не знаю, что сказать. В декабре 2020 года я совершенно точно не могла себе представить, что буду в состоянии заниматься тяжелым неоплачиваемым трудом без договорных обязательств в течение 125 дней подряд (хотя до этого примерно 125 дней уже ею занималась – с плюсиками).

Более того: если бы мне в декабре 2020 года сказали, что написание следующего куска романа займет у меня 125 дней, я бы взвыла и, скорее всего, бросила это гиблое дело. А если бы меня предупредили об этом в июне 2020-го, я бы вообще не стала писать никакой роман, ну его к черту.

Это как если бы мне дали напильник и подвели к огромной замороженной туше слона, которую надо распилить на порционные стейки по 200 грамм.

Очень долго у меня вообще не было ощущения, что работа над этим романом в принципе куда-нибудь движется. Только когда я уже написала примерно две трети, мне впервые удалось почувствовать, что у этого слона – простите за игру слов – есть конец.

Сейчас этот конец – еще раз простите – гораздо ближе и уже почти осязаем (все, больше извиняться не буду). Но до этого момента я бы уже 250 раз могла соскочить – если бы не взятое на себя нелепое обязательство отмечать написанное за день. Обязательство, выполнить которое, будем честны, гораздо легче, чем написать роман.

Честно говоря, я вообще не понимаю, как так вышло. В смысле, как я это смогла. И если бы у меня не было этого поста со 125 комментариями вида «Страница (2400)» или «Полторы страницы (3600)», то я была бы уверена, что всю эту работу сделала не я, а кто-то другой. Парадокс: если бы я не отмечала работу, которую делала каждый день, я бы никогда не узнала о том, что в принципе могу ее сделать.

Главное, с чем помогают справиться эти комментарии (или плюсики), – это писательский «день сурка». Когда ты пишешь, пишешь, пишешь, – а в твоем файле с романом глобально ничего не меняется, и все твои усилия, кажется, просто уходят в какой-то метафизический песок. Кстати, мои знакомые молодые мамы примерно в этих же выражениях жалуются на «день сурка» с новым младенцем: ты меняешь, меняешь, меняешь эти подгузники, а больше ничего не происходит, и глобально в твоей жизни ничего от этого не меняется. Интересно, помогло бы им отмечать себе в комментариях то количество подгузников, которое они сменили за день, в течение полугода? Или, наоборот, загнало бы их глубже в депрессию?..

...Но это я отвлеклась. По-хорошему, тут бы надо написать, о чем этот пост на самом деле, – но я не знаю. Вероятно, он про те маленькие победы, которые мы ежедневно одерживаем над собой, совершенного этого не замечая. Или про то, что даже самый большой замороженный слон все-таки содержит в себе конечное количество 200-граммовых стейков.

Но вообще, конечно, он про мое собственное писательское офигение. Только подумайте: 125, сука, дней! И еще один раз по столько же! И еще – но вот об этом лучше пока не думать.

#роман #гарторикс #лайфхак

Про планирование: часть 2

А вот и дополнение к прошлому посту, посвященное, как и обещано, тактическому планированию.

Важно понимать, что тактическое планирование включает в себя не только ежедневную работу сценариста, но и всю его остальную жизнь. А в жизни этой, помимо рабочих проектов, все время возникают разные бытовые и экзистенциальные дела.

Например, обед. Как и другие, нормальные люди, сценаристы должны регулярно питаться. А значит – ходить в магазин, готовить и мыть посуду.

Или вот сценарист – существо социальное (в меньшей степени, чем другие участники кинопроизводства, но все-таки). А значит, у него есть друзья и знакомые. Где друзья и знакомые – там и вечерние посиделки с алкоголем. Где вечерние посиделки – там их планирование и подготовка, а потом и утреннее похмельное раскаяние.

Даже если у сценариста нет ни друзей, ни знакомых (такое тоже бывает), у него почти наверняка есть дети, домашние животные или хотя бы комнатные растения. За ними приходится ежедневно ухаживать.

В общем, как бы ни хотелось сценаристу просто сидеть у себя в норе и писать сценарии, каждый день ему приходится еще и жить жизнь. Причем ладно бы только жить – но ее же надо еще и планировать!

Каждый вечер я сажусь и пишу список дел на завтрашний день. Что тут важно учитывать?

1. Объем списка.

Он должен быть ограничен. Мой муж, например, пишет этот список на странице блокнота размером А6 – строго не выходя за пределы одной страницы.

Мой список дел занимает абзац текста в электронном виде, где дела перечислены через запятую. Я слежу за тем, чтобы в этом абзаце было не больше пяти строк. Опытным путем выяснилось, что если этих строк шесть или больше, то сделать все перечисленные в них дела за один день я точно не успею. Так что, поймав себя на написании шестой строчки, я просто вычеркиваю часть того, что напланировала, чтобы список получился реалистичным и выполнимым.

2. Хронологический порядок дел.

Придумывая себе список дел на завтра, я стараюсь записать их примерно в том порядке, в котором собираюсь эти дела выполнять.

Тут все мои рабочие слоты с перерывами, о которых я писала в первой части поста. Плюс еда и другие бытовые и экзистенциальные дела, которые я планирую сделать до наступления вечера. Расставление их в хронологическом порядке помогает мне заранее продумать весь завтрашний день целиком, а заодно с матом вспомнить, что в первой половине этого дня у меня не сдвигаемая запись на вакцинацию. А значит, завтра второй мой рабочий слот выпадет почти полностью – нечего и планировать что-то в него успеть.

3. Домашние дела – тоже дела.

Их я записываю в общий список наряду с рабочими. «Постирать белье»; «приготовить обед»; «разобрать посудомойку» – все это занимает руки и время, которое – поскольку разорваться я не могу – точно не будет потрачено на работу. Значит, надо заранее смириться с тем, что рабочего времени в течение дня у меня будет меньше, чем кажется при взгляде на календарь, и не планировать никаких подвигов. Общая идея такая: все, что требует времени и меня, является важным делом, которое надо запланировать, чтобы в течение дня на него нашлось время.

4. Сделал что-нибудь – запиши в сделанное.

Нет, правда. Это вообще самый важный пункт из всех. Как только вы что-нибудь сделали – что угодно, вот хоть разогрели в микроволновке позавчерашние пельмени, – запишите это в «сделанное» и поставьте себе плюсик.

Работа сценариста в большой степени стратегическая. Как я уже писала, она рассчитана на многие месяцы, а результат, за который этого сценариста кто-нибудь бы мог похвалить, теряется где-то в тумане будущего. Поэтому сценаристу приходится нахваливать себя самостоятельно – по многу раз в день.

Написал свои пять страниц дневной нормы? Запиши их сразу в «сделанное» и почувствуй моральное удовлетворение. Разгрузил посудомойку? Опять-таки, запиши и почувствуй. Вышел на прогулку? Запиши и получи еще одну крошечную дозу дофамина. На эту вот сдачу, как говорится, и живем...

...Вроде бы все выглядит стройно и даже выполнимо, правда? Еще бы: эту систему я разрабатывала и калибровала годами. Хотя вот сейчас у меня дописывание романа наложилось на три сценарных проекта в разработке, а все это вместе – на конец учебного года у моих студентов, которые сдают мне свои полнометражные сценарии, пилоты сериалов и снятые и смонтированные короткометражки, – разумеется, в ночь накануне очередного преподавательского собрания.

Так что в настоящий момент моя система планирования проходит своего рода краш-тест. Выживу – расскажу, что еще в ней можно было бы оптимизировать.

#мозг #распорядок #продуктивность

Про планирование: часть 1

На днях делала доклад о стратегическом и тактическом планировании работы для пользователей одной дружественной соцсети – и поняла, что хочу положить выжимку из него в канал.

Если вы сценарист, при планировании рабочих задач нужно учитывать два аспекта. Во-первых – фрилансерство, то есть тот факт, что продуктивность сценариста целиком и полностью зависит от того, насколько хорошо он сумел спланировать свое рабочее время. Никто, кроме него, не составит ему оптимальный график работы – и никто, кроме него, не заставит этот самый график исполнять.

Во-вторых, у кино-, теле- и особенно игровых сценаристов почти все задачи длинные: их выполнение может занять и полгода, и несколько лет. Их просто физически невозможно сделать нахрапом, «в ночь перед дедлайном». Поэтому и планировать их приходится «в долгую» – на несколько лет вперед.

Это так называемое стратегическое планирование – навык, позволяющий сценаристу беречь нервы заказчика, собственное психическое здоровье и мир в семье. Чтобы эффективно заниматься стратегическим планированием рабочих задач, нужно иметь в виду следующее.

1. Границы своих возможностей.

Они познаются опытным путем. Скажем, я не в состоянии работать дольше шести часов в день (имеется в виду чистое время работы, когда я думаю или строчу за компьютером). За это время я не могу написать больше десяти страниц сносного сценарного текста. Это мой потолок – то, что я могу выдать, будучи на пике продуктивности.

Если вы думаете, что при расчете сроков и дедлайнов я исхожу из этих цифр, то вы ошибаетесь. Я исхожу из цифр гораздо меньших.

Шесть часов работы и 10 страниц – это верхняя планка, которую я убьюсь, но возьму. А моя задача – раз я собираюсь писать проект каждый день в течение как минимум полугода, – как раз не убиться. Поэтому при планировании я исхожу из своей нижней планки, то есть из того, что я могу сделать в любом состоянии, – не выспавшись, с температурой или с родственниками, приехавшими погостить. Это примерно четыре часа работы и пять сносных страниц в день.

Если рассчитать дедлайн исходя из этого, то я его точно не просру. Более того, почти всегда у меня будет шанс закончить проект раньше срока, – потому что выспаться все же иногда удается, а родственники, погостив, уезжают. То есть рабочие дни на пике продуктивности тоже случаются.

2. Циклы своей продуктивности.

По утрам мне пишется лучше всего. Поэтому я берегу этот временной слот для самых сложных проектов (сейчас его уже почти год занимает роман). Перед тем, как утром сесть за работу, мне важно ничего не читать, никуда не ходить и ни с кем не разговаривать (на все это тратится тот же запал, который иначе я бы потратила на работу).

До конца этого утреннего слота (то есть примерно до полудня) у меня выключены всплывающие уведомления в мессенджерах и звук в телефоне. Если мне в это время кто-то позвонит, я, скорее всего, не услышу. Потом, когда утренний слот кончается и начинаются следующий, попроще, я включаю телефон и уже отвечаю на важное и срочное. А слот для всего «социального» – звонков, встреч и ответов на длинные письма – у меня наступает после 16-00, когда мозга на то, чтобы писать текст, уже не осталось.

3. Оптимальный режим работы.

Соблюдение режима работы позволяет мне экономить силы и время. Вместо того, чтобы каждую минуту решать, когда садиться за компьютер, каким проектом заняться сейчас, а каким – после обеда, когда пообедать, выйти ли на прогулку или сперва дописать вот эту страницу, я просто сажусь работать в одно и то же время по часам, и по часам же делаю одни и те же перерывы до самого вечера.

Все вышеперечисленные решения кажутся простыми и легкими. Но, когда их по двадцать в день, то никаких сил ни на какую работу уже не остается. Поэтому у меня есть режим, который выглядит примерно так: с 10 до 12 – роман, с 12-30 до 14-00 – следующий по сложности проект (например, сценарий в диалогах), в 14-30 – обед, с 15-00 до 16-00 – проект полегче (например, сюжетная разработка), с 16-30 до 18-00 – самый легкий проект из имеющихся или общение (с заказчиками и студентами)...

...

4. Калькулятор – важнейший инструмент планирования.

Например, мне надо написать полнометражный сценарий. Это примерно 120 страниц текста. Нижняя планка у меня – пять страниц в день. Берем 120 и делим на пять – получаем количество рабочих (!) дней, которые надо потратить на этот сценарий. Записываем получившийся дедлайн в календарь – и забываем о нем.

Да-да, правильно: забываем. С этого момента уже не нужно держать в голове весь проект целиком и думать о глобальном результате. Вам тупо надо выдавать свои пять страниц в день – и если планомерно фигачить, не пытаясь написать как можно больше, а просто отрабатывая свой ежедневный слот, то к дедлайну сценарий неизбежно будет написан. Против калькулятора не попрешь.

Это что касается стратегического планирования, которое обычно случается в начале любого проекта. А дальше – поскольку сценарист, как и все остальные люди, живет в моменте, и ему приходится планировать не только свои большие задачи, но и вполне бытовое ежедневное выживание, – дальше наступает время тактического планирования. То есть росписи конкретных бытовых и рабочих задач на сегодня.

Об этом, мои маленькие любители психического здоровья и мира в семье, я расскажу вам через неделю. А сейчас пойду займусь следующим проектом. А то слот, отведенный на этот канал, уже подошел к концу.

#распорядок #мозг #продуктивность

Про длинный хвост

Недавно меня спросили, что именно я записываю в задачи, когда планирую рабочий день.

Я, конечно, перечислила всю немыслимую херотень, которой сценаристу приходится заниматься по работе, от гугления времени растворения женского трупа в серной кислоте до чтения статей про гравитацию в системах двойных звезд. Но ничто из этого почему-то не удивило моего собеседника так, как самоочевидный, в общем-то, пункт моей ежедневной тудушки: «перерыв». Причем повторенный несколько раз за день.

Перерыв – это отрезок рабочего времени (именно рабочего, а не обеденного или вечернего, например), который занят ничем. Не слушанием полезного подкаста, не просмотром фильмов-референсов. Даже не походом в магазин. А вот прямо-таки ничем: лежанием на диване. Смотрением в потолок. Максимум – хождением вокруг дома.

Чем больше у меня в работе проектов, тем больше должно быть таких перерывов за день. Желательно, чтобы они все-таки сопровождались легкой физической активностью. Например, у нас во дворе дома стоят баки для сортировки мусора. Каждый бак – это 15-минутный перерыв: одеться, взять мусор, спуститься во двор, подойти к бакам (они стоят не прямо возле подъезда, а метрах в ста, как будто специально для сценаристов), выбросить порцию мусора, дойти до подъезда, подняться в квартиру, раздеться, вымыть руки.

Зачем это нужно? Очень просто. Когда садишься писать большой сложный текст (роман или, например, сценарий в диалогах), мозг разгоняется далеко не сразу. В зависимости от сложности предстоящей сцены у меня может уйти от десяти до двадцати минут только на то, чтобы придумать ее первую фразу. После этого я постепенно втягиваюсь и уже пишу до тех пор, пока не почувствую первые признаки утомления, – обычно часа два.

Если я пишу несколько проектов одновременно, то на этом я прекращаю заниматься одним и берусь за следующий. Но не сразу, а после перерыва. Если у меня слишком много проектов в работе, это значит, что каждый из них я пишу не по два часа в день, а меньше, потому что сокращать перерывы ни в коем случае нельзя.

Вы, может быть, думаете, что перерывы нужны для того, чтобы не свихнуться или не сдохнуть? Как бы не так. Для сценариста, который в беспамятстве нагреб себе проектов и теперь вынужден изворачиваться, чтобы соблюсти все дедлайны по ним, это слишком мелкая мотивация. Нет, перерывы нужны исключительно для работы.

Как я уже написала выше, мозг сценариста разгоняется далеко не сразу. (Кстати, повторы – это один из признаков утомления при письме. Классический.) Но еще неохотнее он тормозит. Вопреки распространенному заблуждению воображение можно «включить» по заказу: на это направлены все практики и техники писательской самодисциплины вроде режима, прогулок, принудительной терапии внутреннего критика, и т.п. А вот «выключить» воображение по заказу гораздо сложнее.

Стоит как следует разогнаться в тексте – и оно продолжает фигачить даже после того, как мозг утомился, а сценаристу пора переключаться на следующий проект. Если в этот момент сценарист изнасилует себя и сядет за следующий проект без всякого перерыва, он попросту ничего там не напишет.

Закончив «на сегодня» с романом или сценарием, я еще полчаса мысленно возвращаюсь к написанным сценам, что-то в них доделываю, переписываю и перепридумываю. Иногда мне в голову приходят идеи для будущих глав или сцен – их я записываю в виде черновика, чтобы вернуться к ним завтра.

Все это – «длинный хвост» воображения, который всегда остается после работы над текстом. Честно говоря, он-то и есть самое ценное, что есть в этой работе за день.

Вы уже вроде не пишете, а всего лишь набрасываете что-то в заметках. Это значит, что внутренний критик молчит, потому что не будет же он обращать внимание на всю ту фигню, которой вы занимаетесь в перерывах между нормальной работой. В этот момент ваш мозг, словно нагретая батарея, «отдает» все, что вы не могли ему разрешить, будучи в рабочем режиме, с внутренним критиком и обязательством выдать свои пять страниц дневной нормы. И вот тут, наконец, вам приходят самые классные реплики и сюжетные решения...

...Именно поэтому между рабочими «слотами» у меня в графике обязательно стоят перерывы минут по 30. В эти 30 минут на самом деле придумываются все мои проекты – в остальное время они просто мучительно пишутся. Главное – не дать себе в эти 30 минут заняться чем-то полезным.

И еще, конечно, главное – не набрать себе столько проектов, чтобы работа со всеми необходимыми перерывами заканчивалась глубокой ночью под укоризненный храп родных. Потому что задача не свихнуться и не сдохнуть все-таки тоже есть, как ни крути.

#мозг #распорядок #перерыв

Про креативное продюсирование

Как бывший редактор отдела с несколькими творческими единицами в подчинении и кучей обязательств перед внутренними и внешними контрагентами я прекрасно знаю, что в жизни каждого менеджера наступает момент, когда он хочет все это бросить к чертовой матери. Потому что жизнь проходит, кресло неудобное, а сотрудники, продалбывающие дедлайн за дедлайном, бесят до кровавой пелены в глазах.

Если менеджер, помимо хронического заёба, обладает еще и развитым воображением, в этот момент ему начинает казаться, что на самом деле он просто хочет заняться чем-нибудь креативным. Например, спродюсировать какое-нибудь кино.

Креативное продюсирование – это как глоток свежего воздуха в серых буднях ответственного менеджера, чьей основной задачей до сих пор являлось организовывать (а нередко еще и оплачивать) рабочий процесс, в котором креативят все подряд, кроме него. «Давайте сядем и вместе разомнем вашу историю!» – радостно говорит сценаристу свежеиспеченный креативный продюсер, и глаза его зажигаются счастьем ребенка, которому разрешили не пойти сегодня в школу.

Сценарист, конечно, садится – и встает через шесть часов, вежливо пятясь к двери и вытряхивая из головы куски как минимум десяти не связанных ни друг с другом, ни с проектом историй, семь из которых являются байками из жизни самого креативного продюсера. А свежеиспеченный креативный продюсер встает с чувством полного удовлетворения и ощущением, что они со сценаристом «уже почти все придумали».

Наверное, вы уже поняли, что креативные продюсеры меня немного пугают. Особенно если они чересчур креативны. Обычно это означает, что они смертельно задолбались продюсировать – то есть заниматься тяжелой, рутинной и одновременно высокорисковой работой с кучей организационных и финансовых обязательств, – и хотят сбежать в волшебный мир фантазии, где сценаристы пасутся среди розовых пони, питаясь эфиром и получая от этого одно сплошное удовольствие.

Такие продюсеры любят слово «набросать» и связанную с ним легкость. «Сейчас мы с вами все набросаем», – говорят они, и я понимаю, что следующие два часа проведу в интересном и приятном, но совершенно бессмысленном с точки зрения работы общении. Потому что работа сценариста, вопреки тому, что думают о ней чересчур креативные продюсеры, выглядит совершенно не так.

Почему-то считается, что творческий процесс – например, придумывание внятной истории, – устроен принципиально иначе, нежели чем любая другая интеллектуальная деятельность, которая требует концентрации, времени и специальных знаний. Например, написание бизнес-плана; можно ли «сесть и набросать» бизнес-план для стартапа за полтора-два часа офисной встречи на несколько человек? Нет? А почему тогда все уверены, что заявку для сериала, который должен идти 6-8 часов и стоить несколько миллионов долларов, – можно?

Ответ, конечно же, очевиден: потому что творчество (в отличие от настоящей серьезной работы) – это легко.

«У вас такая интересная работа, – с завистью говорят сценаристу чересчур креативный продюсер. – Вам же ничего не стоит сесть и все придумать!» Сюрприз, ребята: иногда это и правда ничего не стоит – буквально. Например, когда мы с вами сидим два часа на встрече и «набрасываем заявку» без всякого договора.

Но в какой-то момент эти встречи все же кончаются. И чересчур креативный продюсер, в глубине души будучи неглупым и эффективным менеджером, вдруг понимает, что, несмотря на многочасовое «набрасывание», заявки-то как не было, так и нет. Только теперь вместо чистого листа на столе навалена груда каких-то бессмысленных сюжетных огрызков, с которыми вообще непонятно, что делать.

В этот момент он может сделать одно из двух. Либо поспешно ретироваться, бросив сценаристу что-то вроде «у меня дела, причеши это все теперь сам как-нибудь». Либо – принять и прожить этот мучительный момент осознания, чтобы получить важный инсайт...

...Инсайт состоит в том, что придумывать истории ничуть не легче, чем организовывать их производство. И что творчество – это не розовые пони в полях, а коллективная работа очень разных людей. И что слушать других (в том числе не сильно тебе приятных) в процессе этой работы приходится гораздо чаще, чем говорить самому. И что история, которую ты придумал у себя в голове, никогда не выйдет такой же на экране, даже если ты сам ее напишешь, снимешь, смонтируешь и сыграешь в ней все роли вплоть до массовки.

И еще – что люди, с которыми ты не согласен по творческим вопросам, в ходе придумывания бесят до кровавой пелены в глазах – точно так же, как и сотрудники, продалбывающие дедлайн за дедлайном.

Главное – все это осознать и как следует с этим смириться. А отсюда уже недалеко и до возвращения к менеджменту. Например, к менеджменту собственных ожиданий.

#креатив #заказчик #мозг

Про новую многообещающую историю

Как известно, основное правило драматургии гласит, что, как только сценарист подписывает договор на один проект, ему тут же заказывают две или три новые разработки.

У этого правила есть и обратная сторона: как только сценарист отказывается от двух или трех разработок, потому что уже занят на проекте, этот проект тут же разваливается. Но сегодня я хочу написать именно о первой части этого уравнения, – о новых проектах.

Новые проекты появляются, стоит только сценаристу открыть недописанный синопсис текущего. В гештальт-терапии есть понятие «фигуры» и «фона»: то, что является актуальным для психики прямо сейчас, выделяется из общего фона, становясь «фигурой», которая оттягивает внимание на себя.

Для сценариста, который день безуспешно пытающегося сложить внятную историю из невнятных и не вполне придуманных сюжетных полуходов, такой «фигурой» всегда становится новый проект. Любой.

Почему? Очень просто: первая стадия разработки любой истории всегда мучительна. Сценарист берет свою блистательную идею, компактно сформулированную в заявке на три абзаца, и начинает ее разрабатывать, на каждом шагу в ужасе убеждаясь, что ничего не работает так, как понравилось на встрече продюсеру, сюжет разваливается, герои плоские, – а продюсер то и дело звонит напомнить, что по договору у сценариста через неделю последний срок сдачи.

На этом унылом «фоне» любая новая история, компактно сформулированная в заявке на три абзаца, кажется гораздо лучше и интереснее – просто потому, что ее как таковой еще не существует. Она вся – а вернее, даже не она, а ее заманчивое обещание – целиком помещается в несколько фраз, которые сценарист произносит на встрече с заказчиком, глядя, как у заказчика мечтательно загораются глаза.

Придумывая затравку для новой увлекательной истории, сценарист еще не знает, что именно в ней не будет работать. (А в новой истории, как и в сотнях других историй до нее, обязательно что-то не будет работать – вот даже на уровне синопсиса, не говоря уже про посерийник.) Но сценарист уверен, что уж новая-то история не в пример круче, чем та, что прямо сейчас развинчена и разложена у него на газетке, блестя деталями, которые толком ни с чем не стыкуются, хоть ты тресни.

Ловушка новой многообещающей истории подстерегает всех сценаристов независимо от их таланта и опыта. Скажем, если я на первой стадии одной разработки обнаруживаю себя непринужденно подписывающей договоры еще на две, это почти всегда означает, что в этот момент у меня просто никак не складывается та история, над которой я, собственно, работаю.

Если сценарист более или менее опытный, в этом случае он берет себя за шкирку и тычет носом в текущий проект, пока тот не сложится (или пока солнце не взойдет на Западе и не сядет на Востоке… ну, вы поняли). Но если сценарист начинающий, чаще всего он не выдерживает и хватается за новую разработку, как за спасательный круг, брошенный с «Титаника».

Скажем, у меня есть студенты, которые уже год пишут первый драфт разработки. Сдав ее и получив обстоятельный фидбэк от преподавателей, они уже в который раз принимают решение отказаться от этого сюжета (потому что в нем, конечно же, ничего не работает, сюжет разваливается, и герои плоские) и разработать какой-нибудь другой – совершенно новый.

Правда, после этого обычно выясняется, что написать внятный первый драфт новой истории ничуть не легче, чем написать внятный второй драфт старой. Студенты сдают то, что вышло из новой истории в первом драфте, снова получают обстоятельный фидбэк от преподавателей – и уходят придумывать другую историю – совершенно новую.

Все мои попытки объяснить им, что через это ощущение разваливающейся на руках абсолютно нежизнеспособной неуклюжей истории на первой стадии разработки просто нужно продраться, разбиваются об их уверенность в том, что работа сценариста – настоящего сценариста! – должна быть как-то полегче и повдохновеннее, чем это планомерное погружение в пучину собственной бездарности...

...На каждом занятии я говорю им, что паника от того, что ни хера не получается, – это совершенно нормальное чувство. Оно сопровождает сценариста всю его профессиональную жизнь, изредка сменяясь ощущением, что «вот-вот что-то начнет уже получаться… может быть».

Но студенты не верят. Им все кажется, что где-то там, в следующем проекте, лежит (стоит? плывет?) по-настоящему блистательная история, которая сложится у них в руках сама собой и полетит, став новым суперуспешным фильмом или сериалом.

И, в общем, я могу их понять. Мне самой прямо сейчас предлагают новую разработку – четвертую, в дополнение к трем уже начатым. И выглядит она, конечно, поинтереснее, чем то, что у меня тут разложено на газетке по всей комнате…

#распорядок #студенты #мозг

Про тоскливое ожидание

Иногда (очень часто) меня спрашивают, как быть, если продюсеры не отвечают на письма. Я обычно советую что-то в диапазоне от однократного приема успокоительного до регулярной поддерживающей психотерапии, – а сама вспоминаю то чувство, с которым открывала рабочую почту, будучи редактором отдела в федеральном еженедельнике. И тихонько думаю, что ведь продюсеры – тоже люди.

Чувство, о котором идет речь, лучше всего описать как тоскливое ожидание. Если точнее – тоскливое ожидание полного кромешного пиздеца. Еще точнее – тоскливое ожидание полного кромешного пиздеца во вложенном файле, присланном очередным внештатником с припиской: «Юля, здравствуйте. Вот текст». (И хорошо еще, если внештатник от волнения не перепутал стоящие рядышком клавиши «Ю» и «Б».)

Всякий раз, открывая рабочую почту и видя такое письмо с текстом, который пришел «самотеком», я заранее расстраивалась, потому что понимала: в 99 случаях из ста этот текст окажется полным говном, а мне придется писать его автору вежливое письмо о том, почему мы никак не можем опубликовать его прекрасную заметку в журнале. И еще, вероятно, исправлять «Б» на «Ю», чтобы не смутить его окончательно.

Правда, бывали и подарки судьбы. Например, один из таких «самотечных» текстов я от безысходности села читать в столовой с телефона – и не смогла встать из-за стола, пока не дочитала его до конца, хотя текст был про судьбу неизвестного мне симфонического оркестра в неизвестном мне городе Петрозаводске. Дочитав текст, я обнаружила, что уже минут двадцать тычу вилкой в стоящую на столе пустую тарелку, поднялась к себе в кабинет и написала автору текста с вопросом, когда она сможет выйти к нам на работу. Сейчас она, кстати, драматург и пишет отличные пьесы.

Но таким был, как правило, один текст из ста. А остальные 99 – сами понимаете.

Потом я пошла учиться в Московскую школу кино, уволилась из редакции и надолго забыла про чувство тоскливого ожидания. Но – тут я напишу страшное – оно вернулось ко мне с прежней силой, как только я стала преподавать сценарное мастерство, то есть регулярно получать и читать свежие драфты студенческих сценариев.

Нет, конечно, здесь соотношение хороших сценариев к тем, которые это тоскливое ожидание оправдывают, все-таки другое. Во многом оно зависит от моих собственных педагогических усилий, так что у меня всегда есть возможность работать еще лучше, если я хочу получать от своих студентов более качественные сценарии.

Но каждый раз, открывая почту, я все-таки внутренне замираю. И – мне кажется – начинаю понимать продюсеров.

Думаю, продюсеры открывают вложенные файлы от сценаристов, особенно незнакомых, с тем же чувством тоскливого ожидания, что и редактор, уставший от самотека. (Кстати, еще и поэтому никогда не пишите в письме, что, мол, сценарист вы начинающий, и сценарий у вас не очень, но уж что вышло, то вышло: этим вы добавляете к тоскливому ожиданию полного пиздеца примерно 146%.)

Еще я думаю, что сроки прочтения сценарных материалов, установленные в договорах, предусматривают не только собственно чтение и анализ сценарного драфта заказчиком, но и несколько суток отчаянной прокрастинации перед тем, как открыть файл с присланным текстом. И не важно, что текст далеко не всегда оказывается говнищем, а часто даже и наоборот. Это чувство – такое же рефлекторное, как тревога, которую многие испытывают, если вдруг раздается телефонный звонок. Никакой позитивный опыт не помогает с ним справиться.

Тут надо написать что-то духоподъемное, чтобы не заканчивать пост на совсем уж трагической ноте. Скажу так: мы, сценаристы, со своей стороны, тоже часто прокрастинируем вместо того, чтобы открывать вложения с «небольшими несущественными правками» к нашим драфтам. Нет, потом, конечно, все-таки открываем – но с тем самым тоскливым ожиданием полного кромешного пиздеца.

И таки что вы думаете? В 99 случаях из ста это ожидание оправдывается!

#правки #прокрастинация #студенты